Несколько печальных дней (Повести и рассказы) - Василий Гроссман

- Вы знаете, зачем я с вами хожу вообще? - спросил он, и казалось, вся Арбатская площадь ахнула, затаившись, смотрела на него.

- Что, что? - весело сказала Екатерина Георгиевна, поглядела на Ефремова и вдруг перестала улыбаться.

- Вы вообще знаете, зачем я хожу вообще? - снова резко переспросил он и не заметил нелепости своего вопроса.

- Право ж, зайдем в кино, - сказала она.

Все это со стороны должно было казаться смешным и странным, но для Ефремова не слова были важны: совершалось важнейшее событие в его жизни, он чувствовал это.

- Вы знаете? Вот и знайте! А я вот тоже знаю! - громко говорил он, крепко держа ее за руку и глядя ей в лицо.

- Тише, тише! Вы посмотрите: ведь кругом люди и все смотрят,- быстро сказала она и сжала его руку. Перчатка ее была порвана, и он почувствовал мягкость ее кожи, увидел ее растерянное, точно виноватое лицо, и ему показалось, что они стоят одни в глубокой, торжественной тишине.

В кино Ефремов, миновав длинную очередь, протянул в окошечко деньги. Никто не запротестовал: всем было ясно, что Екатерина Георгиевна не могла ждать.

Они сидели рядом, их плечи касались, и она не отодвигалась от него. Иногда она поворачивала к нему лицо: оно было сказочным, изумительным в мерцающем свете; он сидел неподвижно, боясь громко вздохнуть или пошевелиться, и смотрел на экран: картина казалась ему какой-то запутанной, не нужной никому чепухой.

Когда зажегся свет, Ефремов сказал:

- Пойдемте ко мне.

- К вам? - Она нахмурилась и удивленно посмотрела.

- Я вас хочу познакомить с Васильевым.

- Зачем же знакомиться?

- Ну как же, с Васильевым? Я хочу, чтобы он вас видел.

- Ах, какой вы чудак! Вы знаете: мне только в детстве люди казались такими.

- Какими?

- Ну, вот такими: серьезными, живущими всерьез... Что же, пойдем.

Видно, ей, самостоятельной, сильной женщине, нравилось слушаться этого человека.

Когда они пришли, Васильев сидел за столом и писал.

- Здравствуйте! - сказала Екатерина Георгиевна. - Мы вам мешаем?

- Что вы, что вы! Я давно уже прошу Ефремова познакомить меня!

Он пододвинул стул, чтобы ей было удобней снять боты, повесил пальто на вешалку, быстро задал ей несколько веселых вопросов.

"Да, вот он у меня какой!" - подумал Ефремов. Он гордился Васильевым, и ему хотелось, чтобы Екатерина Георгиевна восхищалась его товарищем, но еще больше он гордился ею, и, когда она начала рассматривать портреты, он посмотрел на Васильева: "Ну как? Что?"

Васильев возбужденно глянул на него, развел руками: "Тут уж ничего не скажешь", - и пригладил волосы.

- Вы знаете, товарищи, есть ужасно хочется; я ведь с утра не ела, сказала Екатерина Георгиевна.

- А водку вы пьете? - спросил Васильев.

- Сейчас с удовольствием выпью рюмку; я совсем продрогла.

- Ого! Я думал, вы откажетесь.

- Почему это?

- Ну как же! Женщины, приходя в мужской дом, всегда говорят, что не пьют. Должно быть, боятся голову потерять.

- Нет, зачем? Я не потеряю головы.

- Что же, Ефремов, кто пойдет?

- Я! - сказал Ефремов, надевая пальто.

На мгновение Васильеву стало неловко оттого, что он остался с этой красивой, сразу понравившейся ему женщиной. Он подошел к столу и заглянул в открытую книгу.

- Вы где работаете? - вдруг спросил он.

- В Наркомтяжпроме.

- В каком качестве?

- Я старший экономист. Сказать, в каком отделе и сколько получаю?

- Нет, это уже детали. Вы замужем?

- Вы, очевидно, большой оригинал. Не все ли вам равно, замужем ли?

- Да, знаете, я не терплю разговоров о погоде. Мне интересно знать про вас, почему же не спросить?

Он пожал плечами и стал перелистывать книгу, чувствуя, как быстро бьется его сердце; ему хотелось, чтобы она сразу же поняла, какой он хороший, умный, тонкий.

- Вы меня простите, - сказал он, - у меня, должно быть, неврастения, я ведь сейчас делаю диссертацию и одновременно руковожу большой работой в Институте: у меня ведь восемь младших научных сотрудников. Работы тьма!

"Ох, зачем я это все? - подумал он. - Решит, что хвастаюсь".

Он спросил:

- Вообще говоря, я круглый дурак, правда? Вы так думаете?

Она рассмеялась. А он уже не мог остановиться и говорил чепуху, говорил быстро, возбужденно, не понимая, почему это с ним происходит, и чувствуя, что не имеет силы остановиться.

Ему хотелось казаться лучше обычного, а он никогда в жизни не был таким пошляком и глупцом, как сейчас.

"Вот тебе облагораживающее влияние женщины!" - думал он, со страхом слушая то, что сам говорил. Он рассказал об очень лестном для себя разговоре с академиком Бахом; сказал, что Ефремов - ограниченный человек, жестикулировал и неестественно хохотал, а она внимательно слушала, изредка поглядывая на него.

Когда Ефремов, держа в руках свертки, вошел в комнату, Екатерина Георгиевна сразу оживилась, стала помогать разворачивать покупки.

- Батюшки! - сказала она. - Вы, видно, роту солдат собрались кормить!

Не спрашивая, она нашла тарелки, вилки, ножи, рюмки, бывшие в самых необычных местах. Васильев видел, как она поглядывала на Ефремова и как приятно было им вместе накрывать на стол.

"Какой огурчик!" - думал он, глядя на товарища, и сердился, точно тот нарочно учинил против него несправедливость. Весь вечер он сидел мрачный, зевая и все больше сердясь, так как ни Ефремов, ни Екатерина Георгиевна не замечали его дурного настроения.

После ужина Ефремов позвонил директору завода и попросил прислать машину, но оказалось, что машина была в ремонте.

- Зачем это все? Пойдемте пешком, - предложила Екатерина Георгиевна.

- Васильев, давай походим, - проговорил Ефремов.

И Васильеву показалось, что в голосе товарища была

тревога.

"Вот пойду, назло", - подумал он, но сказал:

- Мне работать нужно, иди один.

Когда Екатерина Георгиевна вышла в коридор, а Ефремов задержался, надевая пальто, Васильев сердитым шепотом сказал ему:

- Избранник! Петенька Ефремов - лучезарный избранник! - и захохотал.

- Ты что это, обалдел? - спросил Ефремов и показал ему кулак.

Они вышли на улицу.

- Пойдемте переулками, - сказала Екатерина Георгиевна.

- Да, да, обязательно переулками, - поспешно согласился он.

Несколько минут они шли молча. Внезапно она остановилась и взяла Ефремова за руку.

- Мне и хорошо, и грустно сегодня. Я не верю, чтобы могло быть так хорошо, долго не может быть так.

- Может, может, может! - страстно говорил он и, сам не понимая, что делает, с чувством тревоги, стыда, радости обнял ее и начал целовать ее холодные щеки, виски, глаза, неловко повернулся и ударил ее в подбородок, но даже не заметил этого. А она обняла его за шею и поцеловала в губы.

Несколько мгновений они стояли молча, задохнувшись, смущенные.

- Здесь хорошо, - негромко сказала она.

Облака, отягощенные снегом, шли низко, над крышами: серый круг железной, зимней луны повисал над землей и вновь исчезал за облаками, и тогда они казались матово-белыми, светящимися изнутри. Тени бежали по крышам, стенам и окнам домиков - стекла то вспыхивали, то угасали, мостовая вдруг темнела и точно покрывалась золой.

- Вот здесь осталась старая Москва, - сказала Екатерина Георгиевна, не глядя на своего спутника. - Все эти Приарбатские, Ржевские, Кокоринские, Молчановки, Серебряный - путаница, тишина, домики в четыре окна... Я шла вечером с одним сослуживцем-старичком, и он все вздыхал: вот здесь церковь была, где я венчался, а сейчас тут трамвайные рельсы, а вот здесь, на площади, где провода, были окна моего лучшего друга, а сейчас там воздух.

- Вот уж! - сказал Ефремов, и собственный голос показался ему незнакомым. - Вот уж! А я иначе думаю: там моя бабка умирала на тряпье, а сейчас этот дом снесли и школу поставили; тут, в подвале, гвоздильный завод, где мой отец работал по двенадцать часов в сутки, а сейчас на этом месте скверик, где девушки с летчиками гуляют. Ну и очень хорошо! Какой-то странный был Васильев сегодня! Он не понравился, наверное?

Он говорил громко, как будто ничего не произошло. Когда они подошли к дверям ее дома, он спросил:

- Я зайду посидеть?

- Не поздно ли?

- Нет, не поздно, совсем нет.

- Мне тоже не хочется отпускать вас: вдруг уже не увижу. - Она открыла дверь своим ключом и шепотом сказала: - Соседи уже спят.

Они взялись за руки и прошли на цыпочках по полутемному коридору. На стене висел велосипед, поблескивая никелированными частями.

"Скоро лето", - подумал Ефремов.

В комнате стояли две кровати, обе одинаково застеленные белыми покрывалами; над одной висела маленькая полка с книгами. На столе лежали газеты, папки дел и раскрытый портфель.

- Это кровать дочки, она сейчас гостит у моей сестры, - объяснила Екатерина Георгиевна.

- Как ее зовут?

- Лена. Она еще ходит в детский сад. - Она подошла к нему и, глядя прямо в глаза, сказала: - Слушай, что это такое? Почему это, ты не знаешь?

Он смотрел на нее и чувствовал, как неловкость вдруг исчезла. Он был счастлив хорошим, веселым счастьем здорового человека и при ярком белом свете электричества сказал ей просто, без труда, как самому себе: