Несколько печальных дней (Повести и рассказы) - Василий Гроссман

Рябоконь как-то пришел в лабораторию и, вынув из желтого, в толстых ремнях, портфеля боржомную бутылку, грозно сказал Кругляку:

- Налей-ка чистого.

Кругляк похлопал Рябоконя по животу и сказал:

- Не выйдет, товарищ директор!

Рябоконь ушел ни с чем, но когда Кругляк явился в коммерческий отдел и рассказал, как срочно нужен графит, Рябоконь вдруг умилился, обнял Кругляка за плечи так, что тот охнул, и сказал:

- Сделаем. Холодный! - гаркнул он, и когда в кабинет вбежал бледнолицый, худой человек в кожаной куртке, Рябоконь сказал ему: - Завтра выезжаешь на Урал гнать графит.

- Есть, товарищ Рябоконь!

Дело у коммерческого директора было поставлено по-военному.

Графит с Урала действительно прибыл быстро. Он был упакован в двойные мешки, похожие на подушки. Полдня заняла переноска графита на склад и в цех. Мастера сердито поглядывали, как грузчики укладывали штабели мешков в цеховом складе. Старик Горяченко сердился и смотрел на новый графит с таким видом, точно к нему в квартиру вселялись какие-то беспокойные, суетливые люди. Кругляка вызвал Кожин и вместе с ним пошел к директору. Все трое, они стояли молча у окна и смотрели, как разгружали грузовики. Потом они одновременно переглянулись.

- Ну, товарищ Кругляк... - сказал Квочин.

Кожин рассмеялся:

- Да, делишки! - и, посмотрев на небо, добавил: - Надо подогнать разгрузку, дождь, видно, будет громадный.

Кругляк молчал.

- Ну вот, товарищи! - вдруг промолвил он. - Имейте в виду, что наш новый химик провернул дело с графитом. - Он подмигнул Квочину и весело сказал: - Я тоже приложился к этому делу, товарищ директор, свое моральное удовлетворение я имею при себе, но если мне дадут премию, то я буду иметь зимнее пальто. Это тоже греет.

- Ну, товарищ Кругляк... - обиделся Квочин.

Новый химик пришел в цех, когда графит был уже уложен. Да, графита было привезено много, в цеховом складе негде было повернуться. Пузатенькие бочонки исчезли - не то их унесли куда-то, не то завалили сибирским графитом. Новый химик вышел в цех. Надо было уходить. Он предупредил в лаборатории, что уже, не возвращаясь, пойдет домой. Собственно говоря, он мог и не заходить в цех - ведь делать тут было нечего. Да, он хотел посмотреть, как уложили новый графит, ведь завтра предстояло начать анализ. И еще кое-что: у него вошло в привычку, перед тем как идти домой, смотреть на бочонки цейлонского графита. Он даже не ленился вновь отмывать руки и запускал в бочонок пальцы.

Вдруг хлопнула форточка, стукнуло окно, песок, точно спасаясь от дождя, отчаянно застучал по стеклам, и сразу же начался ливень. Грозы не было, но дождь был очень силен; он так грохотал по крыше, что заглушал скрежет станков; казалось, что они движутся совершенно бесшумно.

Индус подошел к окну. Он стоял и смотрел, как по стеклам скользила вода. Оттого ли, что на дворе было почти темно, от какой ли другой причины, лицо его казалось совсем черным.

- Николай Николаевич! - окликнул его знакомый голос.

Это была Нюра Орлова. Она вытащила из-под кофты сверток и сказала:

- Это плащ Бориса Абрамовича.

Новый химик отрицательно покачал головой.

Он шел в полумраке между фабричными цехами, перепрыгивая через лужи, добрался до проходной, и когда сторожа предложили ему переждать, он снова покачал головой и вышел на улицу.

Он шел своей легкой походкой. По мостовой в сторону заставы плыла желтая широкая река.

А Нюра стояла у окна и думала, что этот человек не захотел надеть плащ потому, что она его обидела, не взяв подарка, предложенного ей от чистого сердца.

1935

ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ

I

Они сидели на Рождественском бульваре. Холодный зимний ветер стремительно вбегал по крутому подъему, ветви деревьев, высушенные морозом, колебались и стучали, огни Трубной площади, лежавшей внизу, то вспыхивали, то угасали, и сверху освещенные трамваи казались кораблями, вошедшими в темную бухту.

Васильев, наклоняясь к Ефремову, хриплым шепотом заговорщика сказал:

- Ты имей в виду: любовь есть птичка неземная. - Он погрозил товарищу кулаком. - Она сильнее всех законов, эта птичка.

Ефремов молчал. Васильев заглянул ему в глаза.

- И ты еще имей в виду - она очень земная, эта птичка... Курица, брат, - это поднебесный орел по сравнению с этой самой птичкой.

- Иди ты к богу! - плачущим голосом сказал Ефремов. - Что ты надо мной причитаешь, точно я в курильщики опиума записался! И откуда ты так все знаешь, прорицаешь, как какой-то... И вообще, она чихать на меня хотела: во второй раз в жизни видит. Иди домой, ты ведь замерз...

Васильев рассмеялся.

- Ну, нет, брат, я дождусь: хочется посмотреть.

Люди, потирая уши и носы, проходили мимо них и удивленно оглядывались: два человека в кожаных пальто сидели под морозным ветром и беседовали.

- Какое опоздание? - спросил Васильев, вынув часы.

- Не понимаю, - ответил Ефремов, стараясь не глядеть на товарища, условились ровно в шесть.

- Ну, мало ли что! - тихо сказал Васильев. - Ее могли задержать: служащий человек. Ты позвони ей из автомата, а я покараулю тут.

- Ты ж замерз.

- Ерунда! У меня ноги никогда не мерзнут, вот щека одеревенела.

- Я - быстро: до Сретенки и обратно...

Он поднялся и, отойдя несколько шагов, крикнул:

- На ней жакет из жеребка.

- Ладно, ладно! Скорей только.

Ефремов побежал, постукивая ногами и по-извозчичьи хлопая себя руками по бокам. Черная земля бульвара была тверда, и Ефремову казалось, что не только люди, но и деревья, мостовые, зеленые скамьи дрожат от холода.

Войдя в будку телефона-автомата, он снял трубку и нетерпеливо постучал рычажком - станция не отвечала.

Наконец женский голос назвал номер.

"Замерзла: сердится", - подумал Ефремов.

Раздался гудок, никто не ответил. Ефремов снова вызвал номер, и снова никто не ответил. Он начал рыться в карманах: было несколько двухкопеечных монет, горсть поломанных спичек, но гривенников не нашлось.

Ефремов почувствовал тревогу: неужели он не услышит сейчас ее голоса? Как ее найти?

Через мутное стекло глянуло недовольное лицо; человек увещающе говорил, показывая на ручные часы, и пар шел из его рта и ноздрей. Ефремов вышел на улицу. Скрежет трамвайных колес на повороте, раздраженные звонки вагоновожатых, сигналы автомобилей - все это показалось особенно громким после тишины телефонной будки...

Он познакомился с Екатериной Георгиевной у инженера Карнацкого. Ефремов зашел к нему по делу и попал в разгар вечеринки. Приятель торопливо перебирал на письменном столе бумаги, а возле шаркали ноги танцующих, и Ефремов каждый раз слышал шуршание ее платья, - он сразу, войдя в комнату, увидел черноволосую, черноглазую женщину, с белыми полными руками. Приятель нашел нужные бумаги и, обдав Ефремова винным духом, сказал:

- Петр Корнеич, оставайтесь, - все свои ребята, куда вам спешить...

И Ефремов остался.

Он пил водку и смотрел на черноглазую женщину, а она укоризненно покачивала головой и, перегнувшись через стол, сказала: "Вы бы поели", - и эта забота была ему очень приятна. Потом он провожал ее; они молча шли по Пречистенскому бульвару, по шуршавшим под ногами сухим опавшим листьям и, подойдя к памятнику Гоголя, остановились. Ефремов показал пальцем:

- Звезды, знаете, я их только сейчас увидел, - и испуганно оглянулся на Гоголя: ему показалось, что писатель насмешливо кашлянул.

- Как пусто! - сказала она. - Ни души.

- Нетрудящийся да не ест. Завтра все работают, - ответил Ефремов и снова оглянулся на Гоголя.

Из-за памятника вышел милиционер и, внимательно посмотрев на Ефремова, пошел через площадь.

- Вот, оказывается, не пусто, - рассмеялась женщина. - Давайте прощаться.

Дома он разбудил Васильева: ему казалось, что ночи уже нет.

- Колька, вот женщина! Ну, вот, знаешь, говорят: король-баба спокойная такая, величавая, уверенная. Ничего не сказала, а у меня такое чувство, точно... Ну, сам не пойму какое...

Васильев сидел на кровати, сонный, лохматый, и недовольными глазами смотрел на своего друга.

- Ты пьян, - зевая, сказал он.

С тех пор Ефремов никогда не говорил со своим другом о женщине. Да, собственно, и говорить было не о чем - ни разу после того вечера Ефремов не встречался с ней. Лишь поздно ночью, ложась спать, он с удовольствием думал: вот завтра позвоню.

И вдруг вчера они встретились на Красной площади, оба спешили, и она сказала:

- Знаете, я с работы возвращаюсь по Рождественскому бульвару, вы меня там завтра подождите; пойдем вместе куда-нибудь. В шесть часов - вам удобно?

- Вполне, - сказал Ефремов, хотя в шесть часов он должен был встретиться с директором завода.

Закончив работу, он уехал к Васильеву, в институт, и они вместе пошли бульварами.

Ефремов оглянулся, желая перейти улицу, но в это время зажегся зеленый светофор; обгоняя друг друга, двинулись автомобили, полупустой автобус, покачиваясь, проехал через трамвайные рельсы.