Несколько печальных дней (Повести и рассказы) - Василий Гроссман

- Ну, товарищ Кругляк, давай, что ли, замены по твоей части, - сказал Квочин.

- Пожалуйста! - сказал Кругляк и пожал плечами. - Послушайте, ребята! - вдруг проговорил он, точно просил всех сознаться в чем-то. - Ведь вы просто не хотите ответственности. В чем дело? Ботогольский сибирский графит - кристаллический графит, с доброкачественной золой, чего вы боитесь? Нет, в самом деле, объясните мне, чего вы боитесь? И вы боитесь! - вдруг рассердившись, сказал он Патрикееву. - Факт, факт! Вы грустите, как скрипач на еврейской свадьбе, общее веселье вас не касается. Главный инженер валит на завцехом, завцехом на мастеров, потом все - на институт. При чем тут Совнарком? Гоняете зайца, в общем. В чем дело? Пусть он побегает.

Он обозвал мастеров "шаманами", ругал заведующего графитным цехом и главного инженера.

Слушая его, Патрикеев всегда удивлялся и недоумевал: почему он, Патрикеев, называет управляющего трестом по имени-отчеству и, говоря с ним, волнуется, почему секретарь ячейки для него, Патрикеева, личность таинственная и даже страшная: говоря с секретарем, Патрикеев почему-то менял против воли голос, говорил каким-то дурацким говором, вставлял в речь ругательства "для народности" и, кончая разговор, внутренне произносил: "Уф!", а вот Кругляк называл всех, без разбору, по фамилиям, однажды сказал управляющему трестом такое словечко, что Патрикеев обомлел, секретарь ячейки ходил в лабораторию каждый день, и Патрикеев видел, что они разговаривали так, точно Кругляк не был беспартийным инженером, а бог весть сколько времени состоял в партии. Сперва Патрикеев думал, что у Кругляка есть крепкая рука в союзном наркомате, но это не подтвердилось. И он никак не мог понять, отчего Кругляк не ищет подпочвенных связей, которые, по мнению Патрикеева, единственные могли помочь инженеру в работе. "Опираться на своих людей", "симпатия управляющего", "круговая порука", "не ссориться с нужным человеком", "не подводить своих", "не рисковать" - вот в чем залог успешной работы. А Кругляк со всеми ругался и не искал "подпочвенных" связей.

Видно было, что мастера-графитчики сердито переглядывались (Патрикеев знал, что мастера могут подложить большую свинью в работе), а Кругляк, совершенно не учитывая положения, говорил:

- Ну хорошо! Гоните зайца ко мне. Можете записать: внедрение советского графита поручается Кругляку. В чем дело? Только пусть коммерческий директор завтра посылает агента на Урал купить не две тонны, как здесь говорили, а сто тонн графита. Вся ответственность на меня, можете записать! - И он решительно распахнул пиджак.

- А чем вы будете отвечать, своим четырехсотрублевым жалованьем? раздраженно спросил Патрикеев.

- Своей честью советского инженера! Это мало, по-вашему, а? - в ярости заорал Кругляк и вскочил: казалось, вот-вот он полезет драться.

Все это было так интересно, что Левин перестал думать о неудавшейся поездке на пляж и оглянулся на Анохина. "Видал, брат, наших молодых!" хотел он глазами сказать приятелю. Но Анохина на диване не было. Он ухитрился незаметно улизнуть.

Вторым на повестке стоял вопрос о текущем ремонте станков, и Левин сделал такое сообщение, что главный механик начал кашлять, точно у него был коклюш.

V

В последние дни было так жарко, что незнакомые между собой люди в учреждениях или трамваях переглядывались и говорили друг другу:

- Ну, знаете...

- Нечто совершенно сверхъестественное...

Солнце не грело, а прямо давило, мяло людей. Краска на крышах текла, и маляры не могли работать босиком; железные стульчики трамвайных стрелочниц уходили ножками в асфальт, как в глину.

Людям было жарко днем и ночью; они обливались потом, когда ели мороженое и пили холодный квас. Все только и говорили про отпуск, море, Клязьму, деревню, реку.

Но особенно трудно было работать в душных фабричных цехах: лаки и растворители испарялись, наполняя воздух сладким, противным запахом, мощные вентиляторы, казалось, дышали, как живые существа, не неся прохладу, а обдавая лица рабочих сухим, горячим дыханием.

В лаборатории эфир и метиловый спирт вскипали, точно их грели газовые горелки, и некоторые органические препараты, обычно твердые и кристаллические, превращались в тесто.

Только новый химик совершенно не чувствовал жары. Он ходил в суконном костюме, таком же темном, как его лицо, носил воротничок, галстук, руки его были сухими, как прокаленный песок, он делал свое дело легко и просто, не говорил о поездке на реку.

Во время обеденного перерыва к нему подошел Кругляк.

- Николай Николаевич, - сказал он, - после работы зайдите ко мне, начнем с вами на пару одно замечательное дело. - Он осторожно свел пальцем пот со лба, тряхнул рукой и, посмотрев на пол, сказал: - Если дальше так пойдет, до чего же это дойдет?

Он был очень доволен, - только что из цеха приходил мастер и принес Кругляку несколько десятков пропитанных жиром стержней. Смеясь, мотая головой, издавая носом, горлом и губами десятки звуков, он смотрел, как Кругляк сравнивал стержни с хартмутовскими образцами.

- Вышло, вышло! - радостно и удивленно говорил мастер.

Наклонившись к Кругляку, он шепотом, точно предостерегал его, сказал:

- Товарищ Кругляк! Вы знаете всю подлость нашего производства.

И Кругляк, смутившись, спросил:

- Что, жарко?

- Мне не жарко, - ответил мастер.

И они принялись вновь рассматривать стержни чертежного карандаша, воинственно потрясая ими, точно дротиками.

Вскоре мастер ушел в цех, а Кругляк, крепко сжимая стержни, прошелся по лаборатории, говоря лаборантам и рабочим:

- Ну, ребята, чертим! Ставлю в получку два литра.

Он прошел мимо Оли Колесниченко: она сидела за аналитическими весами, вся розовая и потная от жары, и была так хороша в своем синем сарафане, что Кругляк даже не произнес своей обычной фразы, а только вытаращил на нее глаза и махнул рукой.

Потом он спросил у Нюры:

- Ну, как футболист?

- В Одессу вчера уехал, - сказала Нюра, и они оба рассмеялись.

- Пойду к главинжу, пусть скушает компот, - сказал вслух Кругляк. - Мы не сумеем выпускать чертежный карандаш? Конечно, конечно, разве мы что-нибудь умеем! - и, потрясая дротиками, он пошел в контору.

После работы индус зашел в кабинет Кругляка.

- Слушайте, Николай Николаевич, - сказал Кругляк, - вы уже две недели работаете, а я вас еще ни о чем не спросил. Скажите, где вы жили в последнее время?

- Южный Китай, - ответил новый химик.

- А, интересно! - крикнул Кругляк. - Вы здесь очень скучаете, наверно?

Новый химик кивнул головой: да, он скучает. И так как ему нравится этот молодой, веселый инженер, который никого не боялся и не жалел себя в работе, индус, ломая фразы и выворачивая наизнанку слова, начал рассказывать Кругляку разные вещи. Он рассказал ему про свою родину и про страшный остров, куда англичане ссылают революционеров. Это совсем маленький островок: там нет тюрьмы, люди бродят по болоту, отравленному лихорадкой. Раз в год, на Рождество, солдаты, живущие в казарме на высоком берегу, сгоняют оставшихся в живых к коменданту, к он им выдает килограмм сахару и пачку чаю. Потом их опять гонят в болота до следующего Рождества. Это очень трудная жизнь. Коменданты сменяются на острове раз в два года, и за каждый год они получают пять лет отпуска в Великобританию, на полном колониальном жалованье. На этом острове жили два товарища нового химика, его друзья. Да, он скучает, ему хочется быть с ними.

Он говорил громко, гортанным голосом, кривил рот, глаза его стали широкими и совершенно черными. Он вдруг поставил каблуки на сиденье стула и как-то очень ловко и быстро сложил ноги, выставив вперед колени. Казалось, что проповедник, сидя на циновке, обращается к народу, потрясая сухим, деревянным кулачком.

Потом они некоторое время молчали.

- Послушайте, - тихо сказал Кругляк, - послушайте! Я хочу вам сказать одну вещь. - Индус слушал, вытянув шею. - Теперь, когда обжиг налажен, продолжал Кругляк, - давайте запустим вместе работу по внедрению сибирского графита.

Индус молчал. Кругляк оживился, задвигался на стуле.

- В самом деле, вы только подумайте: это красота! Он залегает в Восточной Сибири. Явно кристаллический. Как вы смотрите на это дело? Мы быстро составим рецептурку, провернем через цех и поднесем нашему оппортунисту на практике гросс карандашей из советского графита. А? Ведь это будет мировой номер! - Он перегнулся чрез стол и дернул индуса за рукав. - А? Николай Николаевич! - весело крикнул он. - Вы знаете, что мы сделали за полтора года? Прошли от Киева до Варшавы, уверяю вас. Когда я пришел на фабрику, - вы мне, конечно, не поверите, - глину привозили из Германии! Факт! Если чего не хватает, главный инженер пишет директору рапорт: "Через десять дней останавливается производство" - и сидит, страшно доволен: отогнал от себя зайца! Достали - хорошо! Не достали - тоже хорошо! Виргинский можжевельник? А ольха, липа вас не устраивает, а? Вот, пожалуйста, попробуйте, товарищи, рецептурка - химические карандаши на ленинградском метил-виолете. Пишут? Слава богу! Потом мы взялись за всю эту экзотику. Южноамериканские смолы и камеди? Это была работа! Мастера кричали, как новорожденные, день и ночь, технорук копал под лабораторию целый радиус метро. В конце концов Охтенский завод дает прекрасные искусственные смолы. Теперь мы внедрим сибирский графит, а? Зачем нам цейлонский?