Несколько печальных дней (Повести и рассказы) - Василий Гроссман

Он поднялся и побежал вдоль стены своего кабинета, тыча пальцами в схемы технологического процесса.

- Подождите, осенью мы выгоним аравийскую камедь. Знаете, какая имеется мысль? Заменить ее просто пшеничной мукой. - И Кругляк расхохотался.

Потом он подошел к новому химику вплотную и, заглянув ему в глаза, сказал:

- Вы сами видите наш карандаш, это не сахар, но пусть, как говорили мои предки, я не дождусь видеть своих детей в социалистическом раю, если через три года советский карандаш не будет смеяться над немецким. - Он наклонился и горячим шепотом сказал в ухо индусу: - Слушайте, я ведь вижу: вы самый замечательный парень! Давайте поднимать это дело вместе.

О чем думал новый химик? Он поставил ноги на пол, он серьезно кивнул головой.

Кругляк снял с гвоздя полотенце, вытер лицо, и полотенце потемнело от влаги, точно он вытирался после умывания.

- Знаете что? - сказал он. - Давайте поедем в Парк культуры, доедем до Бородинского моста, сядем на речной трамвай, получится очень здорово. Правда, я условился встретиться в семь часов с одной Людмилочкой, но революция от этого не пострадает. Я ей завтра позвоню, что меня вызвали в Наркомлегпром.

Когда они вышли из проходной будки, Кругляк взял нового химика под руку.

Прохожие оглядывались на них, и Кругляку это нравилось. Он, смеясь, говорил:

- Люди думают, что вы так загорели на Воробьевке. - Он предложил пообедать в парке и начал жаловаться на свой аппетит. - Мне всегда хочется кушать, - говорил он. - Утром я не завтракаю, а вечером не ужинаю, - лень возиться, холостяк! Приходится съедать три обеда на фабрике-кухне. Митницкая и Колесниченко обедают дома, я пользуюсь их карточками. Три супа, три вторых, три киселя - можно жить. - Он толкнул своего спутника в бок и сказал: - Смотрите, смотрите, что за фигура! Вот это ноги! Прямо на сельскохозяйственную выставку. - Потом он стал высчитывать свой бюджет: Три обеда обходятся восемь рублей в день, вот вам уже двести сорок; папиросы - тридцать; бритье - пятнадцать, я дома не люблю; папаше - он живет у старшей сестры - шестьдесят. Сколько? Уже триста сорок пять. А получаю я четыреста семьдесят пять. Заем, союз, - на мою молодость остается рублей восемьдесят. Ну, конечно, премии. Примерно три месячных жалованья в год. Но все это расходится неизвестно куда. Вот второй год хочу себе сшить настоящий костюм, и ничего не получается.

Подходя к Бородинскому мосту, они увидели толпу, собравшуюся у края тротуара. Оказалось, что заблудилась девочка. Перед ней на корточках сидел милиционер и, стараясь говорить женским голосом, спрашивал, как фамилия ее мамы.

- Ой, не могу видеть, когда дети плачут! - сказал Кругляк.

Какая-то девушка в белом платье, поднимаясь на цыпочки, старалась заглянуть через плечи стоявших.

- Что случилось? - спрашивала она. - Молодой, старый? Трамваем переехало?

- П-а-п-а-л-а-м! - крикнул Кругляк и махнул рукой.

- Нет, серьезно: что случилось? - спросила девушка.

- Ничего особенного! Я хочу с вами познакомиться, - сказал он и расхохотался.

Девушка тоже рассмеялась, покачала головой и ушла.

- Типичная валдайская девственница, - сказал Кругляк, и они пошли к пристани садиться на речной трамвай.

Они ехали на катере мимо окутанного дымом завода, проехали мимо домиков Потылихи, и только когда вода сделалась темной от отражавшихся в ней высоких деревьев на Ленинских горах, стало немного прохладней и почувствовалась сырость воды и свежесть воздуха,

- Дыши, дыши! - говорил себе Кругляк. - Делай га, га! - Он радовался, вертелся, подбегал к борту. - А мне казалось, что лучшего места, чем наша фабрика, нет на свете, - говорил он.

Новому химику тоже понравилась местность, мимо которой они проезжали. Ему нравилась многоликость этого города, этот хаос маленьких домишек, садиков, нелепых переулков, из которого проступали площади и широкие проспекты новой столицы. Город лежал как глыба камня, которая постепенно освобождала скрытую в ней статую. И теперь, глядя на рабочих, строивших каменную набережную, он думал, что вся эта огромная страна высвобождает из-под строительных лесов свою величественную, мускулистую фигуру.

И еще, глядя на реку, он думал о других берегах, низких и болотистых, в которых бежала желтая и горячая, как живое существо, вода.

Выйдя на берег, они стали в очередь за морсом. Кругляк, смеясь и хлопая Николая Николаевича по плечу, выпил подряд пять стаканов. Стоявшие за ним начали сердиться, и какой-то военный, державший под руку девицу с таким серьезным видом, точно девица была отлита из стекла, крикнул:

- Послушайте, вы что хотите - мировой рекорд устанавливать? Люди пить хотят.

- Je ne comprends pas, - сказал Кругляк. - Я американский турист, - и все стоявшие возле будки рассмеялись.

Кругляк нашел, что парк с прошлого года стал чем-то хуже, а Николаю Николаевичу все очень понравилось, правда - не было американских гор.

Индуса, однако, смущало, что Кругляк все время заговаривал с незнакомыми женщинами. С одной малорослой девушкой в очень длинном голубом платье и в белом берете, стоявшем над челкой под углом в сорок пять градусов, он даже ходил под руку и, прощаясь, записал ей на бумажку номер телефона и подарил карандаш с красной головкой.

Когда они выходили из парка, Кругляк торжественно поклялся, что больше не будет ездить на фабрику в выходные дни и что восемнадцатого утром приедет в парк прыгать с парашютной вышки.

- Я бы сейчас тоже мог прыгнуть, - сказал он, - но после трех обедов это опасно. Первый прыжок нужно делать натощак.

VI

Наутро начались работы по замене цейлонского графита. Нюра пошла с бумажками к заведующим цехами, техноруку, коммерческому директору. Рамонов тащил в цех глину и нужную аппаратуру. Кругляк, опередив главбуха, выпросил у Квочина легковую машину, и Петров, "тот, который заикается", поехал в Институт прикладной минералогии за графитом.

Главбух кричал, что не привезет денег и фабрика останется без зарплаты, а Кругляк, с интересом поглядывая на него, говорил по телефону:

- Это ты, Сокольский? Да, да - Кругляк. Я только что послал к вам лаборанта. Вот, вот! Карандашей? Я послал, он передаст. Конечно, и два чертежных. Куда? На Игарку? Здорово! Зайди под выходной, обещал Крюков зайти, я его встретил в Наркомтяже. Ничего, женился, где-то в Горьком. Ну-ну, приходи, со своей закуской только. Так смотри же, не меньше чем пятьдесят кило. - Он повесил трубку и сказал главбуху: - Слушайте: единственный человек на фабрике, с которым я боюсь ссориться,- это вы. Но что делать?

И пока главбух собирался ему ответить, он ушел в цех.

- Нет свободной шаровой мельницы? - говорил он мастеру. - А это что? Нуждается в ремонте? Каком? Ну, это пустяки!

И он пошел к главному механику.

- На полчаса слесаря, - убеждал Кругляк механика, - что, в плановом порядке? Хорошее дело, ждать две недели! Тут работы на двадцать минут. - И, зная упрямство Нониуса, Кругляк сказал: - Я слыхал, вы уходите в отпуск? Ну, знаете, будь я директором, я бы вас не отпустил.

- Почему? - подозрительно спросил главный механик.

- Кроме шуток! Ведь ваш отдел - сердце фабрики, а вы - мозг своего отдела, - сказал Кругляк и прижал руки к груди.

И главный механик выписал наряд.

Новый химик перешел работать в цех.

Он любил составлять рецептуры в заваленном ящиками и мешками цеховом складе сырья. Здесь воздух был душный и теплый. Чего только не было на этом складе и чем только не пахнул здесь воздух! Парафин, воск, саломас, глина, тальк, метил-виолет, сухие лаки, наполнители, милори, каолин. Но здесь уже не было нравившихся ему смол и камедей: все это было загнано Кругляком в коробочки с образцами.

Вся левая стена склада была заставлена маленькими пузатенькими бочонками с английскими надписями. Новый химик сразу узнал эти бочонки. Он видел, как их наполнили графитом, как их грузили на платформы, как громадный кран осторожно переносил их над зеленой, как трава, водой и опускал в трюм желтопузого парохода. И какое-то несказанное удовольствие испытывал он, сидя над открытым бочонком и пропуская меж пальцев тяжелую струю графитного порошка. Графит был теплый и такой мягкий, что, казалось, облизывал руку ласковым языком. Стоило его потереть меж пальцев, и пальцы становились стального цвета, блестели, как зеркало, делались скользкими и гладкими.

И в свободные от работы минуты он запускал руку по локоть в бочонок с графитом, перебирал его, пока пальцы не касались шершавого дерева. Зачем он это делал? Он и сам не знал.

Часто в цех приходил Кругляк и говорил:

- Ну как? - и, не дожидаясь ответа, сам отвечал: - Все в порядке, я уже видел. Скоро пустим шихту на фильтр-пресса. - Он волновался, подозрительно нюхая графит, сердито говорил: - Ой, помол, помол!

В выходной день он так и не поехал прыгать натощак с парашютной вышки, а просидел до вечера в лаборатории, составляя длинные письма тресту Уралграфиткорунд и заводу. Он просил улучшить размол графита, чтобы "по крайней мере восемьдесят процентов проходило через шелковое сито с десятью тысячами отверстий на квадратный сантиметр".