Несколько печальных дней (Повести и рассказы) - Василий Гроссман

Да, ничего удивительного не было в том, что Кругляк не успевал поговорить с новым химиком.

Один человек в лаборатории относился к новому химику с особенным чувством - уборщица Нюра. Это была маленькая сероглазая женщина, тихая и измученная. Жена непутевого человека, от которого она родила трех детей, Нюра содержала на свое крошечное жалованье не только детей и старуху-мать, но и мужа. Муж Нюры, широкогрудый парень, носивший под пиджаком выцветшую фиолетовую майку, интересовался в жизни только футболом: два раза он зайцем ездил в Харьков смотреть матчи, и, хотя возвращался из этих поездок с видом человека, перенесшего сыпной тиф, снова собирался поехать в Одессу. Он обладал большим добродушием и всегда смеялся, когда старуха-теща просила бога отправить зятя в Соловки.

Кругляк знал семейные обстоятельства Нюры, знал, отчего ей постоянно хочется спать и почему у нее такое желтое лицо. Он ей выхлопотал прибавку, заявив, что Нюра квалифицированная мойщица химической посуды, и когда нормировщик усомнился в такой квалификации, Кругляк, сделав страшные глаза, сказал:

- Если бы вы нанялись ко мне сегодня мыть точную химическую посуду, я бы вас завтра же выгнал. Вы что, шутите со мной? Может быть, по-вашему, инженер-химик - это тоже не квалификация?

Нюра приходила в лабораторию, подметала пол, вытирала тряпкой столы, зажигала примус под перегонным кубом и садилась на ящике за вешалкой читать книгу; она прочла за год много десятков замечательных книг, сидя на этом ящике и покуривая махорочные папиросы. И Кругляк - этот маленький, сердитый динамо-мотор, заставляющий четко, быстро и неустанно работать всех сотрудников лаборатории, - никогда не трогал Нюру. Иногда, пробегая мимо ее ящика, он шепотом говорил ей:

- В палатке, за конторой, привезли картошку, можете сбегать до гудка, пока очереди нет.

Трудно сказать, почему Нюре так нравился новый химик, но девицы-лаборантки, замечавшие решительно все и знавшие, когда Патрикеев ссорился с женой и сколько галстуков у начальника карандашного цеха Тараянца, и определявшие даже, был ли Кругляк на ночной пирушке, по его особенной придирчивости и деятельности на следующее утро, сразу же заметили: Нюра вытирала стол нового химика три раза в день, она принесла ему из конторы пепельницу, в то время как сам Кругляк клал окурки в треснувшую фарфоровую чашку; она постелила ему в ящики стола не газету, как остальным, а голубую толстую бумагу, за которой ходила в упаковочный цех; и, наконец, все видели - Нюра держала книгу на коленях и не читала, а, полуоткрыв рот, смотрела, как работает индус.

Однажды он слышал, как Нюра жаловалась Митницкой, что ей не дали на складе халата, и сердито говорила:

- Что ж я, свое последнее платье должна испортить?

Через несколько дней новый химик подошел к Нюре и протянул сверток. В свертке был джемпер.

- Возьмите надеть, товарищ, - сказал он.

Нюра сделалась красной ("Ну, такой красной, такой красной, как децинормальный пермананганат", - говорила Кратова) и, спрятав руки за спину, замотала головой.

"Нюра", "Товарищ Орлова", "Ну вот, какая, право!" - закричали девицы. На шум выбежал из своего кабинета Кругляк, он закричал, чтобы все немедленно брались за работу, потом сразу же предложил заплатить за джемпер, с тем чтобы Нюра выплачивала долг частями, но Нюра ничего не хотела. Она сказала:

- Ни даром, ни за деньги не возьму, вот убейте меня.

Кругляк ушел, так как зазвонил телефон, а новый химик виновато улыбался. Джемпер купила Оля Колесниченко.

Это был хороший джемпер, яркий, как тропический цветок: красный, зеленый и голубой. И когда после выходного дня Оля Колесниченко явилась на фабрику в новом джемпере, Анохин и Левин приходили в лабораторию три раза по всяким пустым делам, пока Кругляк не сказал им:

- Ребята! Ни я, ни вы! И лучше уходите, потому что дело кончится стенной газетой, - и вытолкал их вон.

После этой истории Нюра несколько дней не смотрела на нового химика, а сидела в моечной и терла пемзой безнадежно заржавевшие банки из-под каустика. Среди девиц по этому поводу было много смешных разговоров.

III

После гудка в лаборатории остались три человека, остальные стремглав бежали домой. Митницкая спешила к ребенку. Колесниченко должна была пообедать, переодеться и снова поехать в город на вечерние курсы по стенографии, а жила она за Москвой, в Лосиноостровском. Это было нелегко четыре раза в день ездить поездом.

Хромой Петров и худенькая Кратова учились на курсах иностранных языков. Рабочие с экспериментальной установки - голубоглазый грузин Рамонов и рябой татарин Гизатулин - спешили на рабфак. Второй Петров (о нем говорили: "Тот, который заикается") ездил ежедневно бриться на Серпуховскую площадь. Там, в парикмахерской, работала мастером девушка, в которую он был влюблен. На бритье уходила почти треть жалованья. Петров вел себя в парикмахерской как иностранный турист, но зато дела шли хорошо; девушка-мастер была уже с ним в кино, и они собирались в выходной день поехать за город, к тетке Петрова.

В лаборатории остались три человека: Кругляк, новый химик и Нюра.

Кругляк сидел в своем кабинете, заваленный карандашными стержнями, и, выпятив нижнюю губу, испытывал их на излом, цвет черты, на истираемость и раскрошивание.

Он составлял таблицы, стараясь вывести закономерность, связывающую рецептуру с качеством стержней.

Но стержни ломались при ничтожных нагрузках, цвет черты у них был бледно-серый, крошились они прямо-таки ужасно.

Работницы цеха упаковки помирали от смеха, слушая, как за стеной Кругляк, вслух соображая что-то, жаловался и ругался. Потом, сорвавшись с места, он побежал в цех и, стоя у двери лаборатории, крикнул:

- Когда будете уходить, проверьте хорошенько краны, выключите муфели, а ключ не сдавайте в будку - я еще вернусь в лабораторию, положите его в краскотерку.

Он пошел в графитный цех, где происходил обжиг стержней, и вместе с мастером обжига ходил вокруг печи, регулируя подачу нефти в форсунки, скорость движения тиглей, следя за термопарой.

- Ну что, - с тревогой говорил Кругляк, - и после этого обжига опять напьешься?

У мастера был заведен обычай: после каждого неудачного обжига напиваться и пьяным приходить к фабрике. Он сидел на скамеечке перед контрольной будкой и жаловался сторожам на печь.

Вот и теперь. Они хотели получить графит чертежного карандаша. Кругляк составлял рецептуру с такой придирчивой точностью, точно расфасовывал лекарства в аптеке, но после обжига уже во второй раз вместо чертежных стержней 2Н и 3Н получились стержни, годные только для школьного и конторского карандаша.

- Знаешь, мастер, - говорил Кругляк, щупая глину, которой были обмазаны тигли, - если и на этот раз не получится, напьюсь вместе с тобой. - Ему сделалось смешно, и он рассмеялся. - Со мной это случается часто и без неудачного обжига, но теперь я напьюсь и приду вместе с тобой плакать в контрольную будку.

А уборщица Нюра в это время сидела на своем ящике и читала. Ей не хотелось идти домой. В лаборатории после гудка было тихо, - через громадные окна входило столько света, что рабочий зал был точно налит какой-то очень светлой и легкой водой, бутыли с цветными растворами светились на рабочих столах. Нюра читала толстую книгу из фабричной библиотеки, перелистывала замусоленные сотнями молодых и старых рук страницы, пестрые от графита, красок и масла. Как она печалилась, когда умирал красавец-офицер Болконский! Бедная девушка Наташа, сколько беды и горя пережила она на этом свете! Ей тоже не легко жилось, уборщице Орловой, и она горевала и радовалась над книгой правды, лучшей из книг.

А потом она поглядела на химика.

Нюра видела, как он открывал шкафы, в которых была собрана коллекция образцов сырья, вынимал коробки и банки. Ей хотелось подойти к нему и сказать что-нибудь хорошее. Может быть, ему плохо живется, кто стирает ему, чинят ли ему белье и штопают ли носки? Она со вздохом посмотрела на ходики и начала собираться: выключила муфель, закрыла краны. Потом, уже надев кофту, она потушила примус, гревший перегонный куб, и примус хлопал синими крылышками пламени и так жалобно свистел, точно ему не хотелось кончать свою работу.

- Николай Николаевич, ключ на полке, за бутылью, - сказала Нюра,

Индус остался один.

Он рассматривал образцы сырья, щупал их, взвешивал на руке, глядел на них, то приближая, то отдаляя глаза от банок, коробок и ящиков.

Сколько замечательных, чистых красок! Цветовая лавина, катящаяся по земле, не составляла и половины того, что сделали химики.

В этих нескольких сотнях коробочек, умещавшихся на трех полках, был весь мир красок: восходы и закаты солнца, луна, поднимающаяся из-за темных гор, море, арктические льды, леса жарких стран. Ему нравилось рассматривать все эти анилины и лаки - черные, фиолетовые, гремяще-красные, нежно-лимонные и оранжевые.