Несколько печальных дней (Повести и рассказы) - Василий Гроссман

- Брось ты! Она женщина другого порядка.

- Это все равно: если будет любить, то от гордости - "вот как мы с ним живем", а не будет, так для своего утешения; сама ли будет зарабатывать или ты, все равно обрастешь. Вьют гнездо - это уж биология, ничего не поделаешь. Да, ты меня познакомь с ней: надо ведь посмотреть.

- Я сам мало знаком, как же я тебя знакомить буду?

В эту ночь Ефремову снова не пришлось выспаться. Позвонил телефон, и, когда Васильев снял трубку, Ефремов, поглядев на пальто, сказал:

- Меня, наверное?

- Кого? - спросил Васильев и успокаивающе мотнул головой в сторону Ефремова. - Здравствуй, здравствуй! А кто это? Володька? Конечно, конечно! Вы где сейчас? Петр, слышишь: Володька приехал из Мурманска и встретился с Гольдбергом, тот вчера из Донбасса. От площади Ногина на пятнадцатом, до Смоленского. Машина? Еще лучше. Найдется, конечно: на стульях или на полу. Раз машина, тогда через Тверскую поедете и купите... Нет, брат, у Елисеева сейчас Инснаб. На углу Триумфальной... Я думаю, хватит двух.

- Ну, чего там: пусть три берет и, помимо всего прочего, воблу, сказал Ефремов.

- Володька, главный велит три взять... А ты еще помнишь? Любимая его закуска. Правильно! Берите воблу. Мне? Тоже помнишь, молодец! Ну, катите! Он повесил трубку и сказал: - Вот здорово!

Они приехали через полчаса, и сразу поднялся смех, разговоры.

- А ну, сними шапку! Ефремов, Ефремов, погляди на Гольдберга.

Они хлопали друг друга по спине, насмешливо похохатывали, говорили веселые колкости.

- Вся курчавость вылезла, - говорил Ефремов. - Гляди, сапожища.

Гольдберг - маленький, худой человек с красными огромными ушами, потирая руки и скрипя сапогами, прошелся по комнате и весело сказал:

- Лысый, лысый! Смешно сказать! Вы посмотрите на Володьку Морозова. Потом он высморкался и спросил: - Не женились? Молодцы, честное слово!

Второй приехавший - высокий, полный человек с небольшой светлой бородкой - разматывал кашне и, улыбаясь, смотрел на товарищей.

- Ефремов, это про тебя в "ЗИ" писали, благодарность за какие-то оборонные работы? - спросил он.

- Про него, про него, - сказал Васильев. - Был безнадежный - и вот такая неожиданность! Шубка-то шубка на Володьке: воротник - бобер, шапка бобер, подкладка - шелковая.

- А ты, Васильев, все на научной работе, халдей? - спросил, усмехаясь, Морозов.

- Бросьте, ребята! - сказал Ефремов. - Васильев у нас путеводная звезда.

- Халдей, халдей! - рассмеялся Морозов. - Физиономия, физиономия: совершенно та же и у того, и у другого.

- И так же рекламируют друг друга, - сказал Гольдберг. - Вы сознайтесь: у вас договор такой?

Они сели за стол и начали, не слушая друг друга, говорить и задавать вопросы.

- Стойте, ребята: в порядке ведения собрания, - сказал Гольдберг и стукнул кулаком по столу. - Я сейчас составлю анкету, и по ней пойдем...

Ефремов перебил:

- Придется выпить - это первое.

- Воблу чистить уж твоя участь, - добавил Васильев, - а сервировку я беру на себя.

- Водку я открою, - сказал Гольдберг, - и анкету проведу. Вы ведь в Москве: у вас все узлы.

- Я пока прилягу, - сказал Морозов и подстелил под ноги газету. - Что это: зачем дырочку вырезали?

- А кто ее знает! - ответил Васильев.

Гольдберг открыл бутылку и рассмеялся:

- Вот и встретились! Я часто вас вспоминал: иду по шахте и вспомню. Да анкета. Фамилию назову, а вы рассказывайте: где... кем работает... партийность... женат... дети есть... в общем ерунда: просто давайте, без бюрократизма. Вот, где Козлов?

- Он с экспедицией на Чукотке.

- Да что ты! Он же спал на лекциях, в трамвае.

- Поехал... Прислал на Новый год радиограмму...

- Ищет чего-нибудь?

- Какие-то металлы. А Ванька Костюченко где-то в пустыне, инженером на серных рудниках; кажется, женился.

- Что ты говоришь! Вот этот маленький женился? - Ты тоже, дорогой, не Афродита и женат, - сказал

Морозов.

Васильев расстелил на столе газету, принес с подоконника тарелки, стаканы, вилки и сказал:

- Ну, кого еще там? Рапопорт в главке ведет группу заводов, Смирнягин - доцент в Менделеевском, - мы их не видим; Трескин где-то, не помню: не то Риддер, не то Караганда, не то управляющий, не то технорук.

- Трескин - вот этот, в солдатской шинели! Все начальники, управляющие, ведущие, - просто смешно, честное слово!

- А где Алексеев наш гениальный? - спросил Морозов.

- Представь, ничего! Кажется, учится, но не в институте, а где-то уже в третьем месте...

- Ну, я думал - он академик, замнарком...

- Умный парень! Замечательный парень! - сказал Морозов. Поразительно: неужели вот так мотается? И я тоже думал, что он... Главное, славный парень.

- Вот уж не люблю славных парней, - сказал Ефремов.

- Отчего ж? Славный парень! Он, прежде всего, славный парень.

- Вот у нас на заводе был один славный парень, - рассмеялся Ефремов, и поговорить, и философию по всякому случаю развести, вроде Алексеева, в общем, а я его погнал метелкой. Представляешь: у человека дело не клеится, а он приходит ко мне: "Да, товарищ Ефремов, все проходит, и все - томление духа". И никакого беспокойства! Я его прямо метелкой с производства выгнал.

- Разговорчивый Ефремов стал, - усмехнулся Гольдберг. - Раньше молчал, теперь все сам разговаривает.

- Э, товарищ, я теперь отдыхаю, - сказал Васильев, - он первый год целые ночи спать мне не давал, все втолковывал: "А у нас так, а я так сделаю, технорук сказал, мастер сказал, такой проект, такой чертеж, а я так думаю, а я напишу, а я поеду".

- Слушайте, ребята, - спросил Морозов, - что вы так по-свински живете: стаканы из-под варенца я еще с тех времен помню, и выключатель с гвоздиком, и стекло над дверью заклеено бумагой, и пятно на потолке? Денег нету, что ли? Могу дать вам сотни две на обзаведение. Или атрофия потребностей?

- А мне очень нравится! - сказал Гольдберг. - У меня жена все покупает мебель. Шесть шкафов. Ну, давайте аки касторку: раз, два, три - залпом.

Они подняли стаканы и переглянулись.

- За каменный уголь! - сказал Гольдберг.

- За встречу! - сказал Васильев.

- За успех великих работ! - сказал Морозов.

Ефремов молча кивнул и выпил.

Несколько мгновений они все вместе старательно и деловито жевали, потом заговорили тихими голосами.

- Как ты, доволен? - спросил Васильев.

- Ну что я, - сказал Гольдберг. - Все мучаюсь с зубами, а шахта у меня большая, жаркая: выйдешь потный на входящую струю, и готово - флюс, жена ругается, а я боюсь бормашины.

- А кто жена твоя?

- Врач детский. Не видимся по пять дней: то в шахте, то в трест еду, а у нее в отделении дежурства ночные. Переписываемся домашней почтой. Вот перед моим отъездом она купила новый шкаф, я ей оставил записку и уехал.

- Ты ее любишь?

Гольдберг рассмеялся.

- Да ты остался таким же чудаком. Помнишь, ты нам читал свои сочинения? Я, думаешь, забыл? Наизусть помню до сих пор... Как это, сейчас скажу, честное слово... да: "Я вижу тех, кто при мертвящем равнодушии толпы упорно работали над открытием великой тайны природы. Я вижу, как Колумб, напряженно вглядываясь в пустыню океана, ведет корабль к неведомым берегам. Я вижу сильных и смелых, гибнущих в удушливом мраке тропических лесов и среди мертвой тишины Арктики. Они смотрели всегда вперед. Я вижу тысячи, тысячи умерших во имя счастья людей в тюрьмах и на каторге. Я вижу их спокойные глаза, когда они шли на плаху; я вижу их сжатые губы в гробу; я вижу, как улыбались они прекрасному будущем, глядя на приближавшуюся к их горлу петлю..." А? Хорошая у меня память?

А Морозов в это время говорил Ефремову:

- Слушай, Петр, хочется в Москву! Знаешь, хотя я устроен и машину получил, и снабжение на пять ять, - тоскую я там: я ведь москвич, коренной... Устрой мне это дело. Если от вас придет бумажка, Управление меня вмиг отпустит. Вас уважают, знаешь как! Тут только слово сказать.

Он посмотрел на Ефремова и рассмеялся.

"Чудеса! Чудеса!" - подумал он, вспомнив, что человек, могущий изменить его судьбу, три года назад считался самым сереньким среди его друзей. "Примитив вульгарис", - звал его Костя Алексеев, тогдашний вожак компании.

Ефремов мотнул головой и похлопал Морозова по плечу:

- Ты, Володя, не сердись, но это не выйдет.

Морозов крякнул и поморщился.

- Знаешь, на работе - прежде всего работа. Ты ведь нам не нужен, так, по существу дела, откровенно говоря...

Морозов внимательно посмотрел на него и рассмеялся.

- Значит, на заявление наложено: "Отказать"? Так, что ли? Вот, видишь ли, славный парень - это не ты...

Ефремов усмехнулся и сказал:

- Слушай, Володя, помнишь, я тебе лет пять назад письмо писал? Из больницы, мне операцию должны были делать.

- Ну?

- Я тогда затосковал, сам не знаю отчего: решил, помру от хлороформа, - ну вот, просил тебя прийти повидаться. Ты ведь ничем не рисковал, гривенником на трамвай только.

- Вот злая память! Ты, видать, мужик...

- Мужик, - подтвердил Ефремов. - Они, мужики, словам не верят, а насчет славного парня - это, брат, все декламация. Языком потрепать или по-обывательски поддержать приятеля, ты думаешь - это дружба?