Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень - Петр Сажин

Домик Кнудсена расположен на берегу фиорда. Из окон его хорошо видна гора Шлётсфьелле, на вершине которой громоздятся развалины крепости Тёнсбергхьюсс. Отец Олафа Кнудсена — потомственный китобой. Вся жизнь Олафа тоже связана с морем. Он прошел все, что положено китобоям: плавал юнгой, матросом, учился в мореходном училище. Он охотился на китов в проливе Дэвиса, в Баффиновом море, у Лиу—Киу, у берегов Наталя, возле Бермудских и Курильских островов, в море Росса, у берегов Чили и Перу… Кажется, не было такого моря, где бы он не охотился: он бил китов для японцев, служил на американском флотинге «Калифорния», на норвежских китобазах «Южная принцесса» и «Космос», у датчан. У кого только он не служил! И всюду он видел одно и то же.

Шестой год Олаф Кнудсен плавает на советской китобойной флотилии, и все больше и больше ему кажется, что он мог бы оставить далекий Тёнсберг и жить… здесь. Русские исправно платят деньги, отлично кормят, и хозяин не высчитывает за промах, за кусок линя, за всякий пустяк. Наконец, на него здесь никто никогда не кричит. Удивительная страна! Но, увы, кажется, уже поздно менять море и берег: жизнь становится короче гарпунного линя. Годы прожиты, остаются дни. Сколько их, дней?

Плавая на китобойцах почти всего мира, Олаф Кнудсен нигде не наблюдал, чтобы вся команда так ревниво следила за его работой, так горячо содействовала ему, так живо переживала его удачи и неудачи. Херре профессор должен поверить, что в глубине души у него есть желание помочь капитану Кирибееву. Но… по условиям контракта он обязан лишь бить китов — и все. Как и остальные члены Союза гарпунеров Норвегии, он должен хранить в секрете приемы мастерства.

Но что значит хранить в секрете? У русских такие глаза! Пусть не думает херре профессор, — да, пусть не думает! — он честный человек. Он не станет делать того, что позволяет себе Сиг Терсен — гарпунер китобойца «Вихрь»: Сиг Терсен не пускает русских к пушке, и это глупо. Нет, он, Олаф Кнудсен, не будет мешать русским… Да разве можно помешать капитану Кирибею? Херре профессор сам хорошо знает, что нельзя. Разве можно что–нибудь скрыть от него, когда он не сходит с мостика…

Пока я рассматриваю фотографии, Олаф Кнудсен наливает еще. В бутылке уже видно донышко, а он еще не кончил говорить.

— О! — воскликнул он. — Капитан Кирибей — луччи русски гарпунер! Шеф–майстер!

Еще опрокидывается стопочка. Глаза Кнудсена становятся мутными. Мускулистые руки обвисают, плечи немного опускаются, и жирный валик на животе колышется от частых вздохов.

Нет, он ничего не хочет делать и не будет мешать. Да и чего бы он достиг? Пусть скажет херре профессор: можно ли унять море, когда оно разбушуется? Можно ли преградить дорогу утру? Он, Кнудсен, только немножко посмотрит, как будет работать капитан Кирибей, а потом отправится в свой Тёнсберг. Все равно изменить ничего нельзя. Город Тёнсберг существует вторую тысячу лет. Китобои ежегодно привозят в этот город владельцам флотилий миллионные доходы, а в городе нет даже своего театра. Жители Тёнсберга два–три раза в году садятся в «театральный автобус» и едут смотреть спектакли в… Осло.

Стар стал Олаф Кнудсен, чтобы делать подвиги или мешать кому–то.

— Damned! Проклятие! Старость не есть радость!.. — Пусть херре профессор не обижается на него, если он сказал что–нибудь необдуманное, — он не дипломат, а всего лишь китобой…

Я ушел от Кнудсена поздно. Капитан Кирибеев не спал.

— Ну что Кнудсен? — спросил он.

— Кнудсен говорит, что больше не подойдет к пушке. Что он стар, у него болит сердце и голова.

— И вы поверили?

— Как вам сказать… Кнудсен, конечно, хитрит, но в его возрасте все может быть.

— Возраст? — переспросил капитан Кирибеев. — Возраст, конечно, солидный. Жаль его. Но рано или поздно нам нужно расставаться с ним. А если расставаться, то уж лучше раньше. Ничего, справимся! — бодрым голосом сказал он. — Заводы вон какие строим — и ничего, без нянек обходимся… Если Кнудсен не шутит, если он действительно не подойдет к пушке, что ж… Мы сами начнем! Однако мы заболтались, пора спать! Завтра денек может быть такой, что на всю жизнь запомнится.

Мы распрощались и разошлись по каютам.

Говорят, что упрямый охотник и у скупого бога добычу вырвет. Ночью капитан Кирибеев снялся с якоря и вышел в море… Я проснулся от сильной болтанки.

Когда я поднялся на палубу, то замер на месте. Бесконечная синь разливалась во все стороны. И только слева по носу неровной, зубчатой полоской тянулся берег. Вода! Волны, белея в изломе, лениво переваливаясь, бежали к горизонту. Вода блестела той удивительной чистотой, которая бросается в глаза после того, как долго не видишь моря. Веселый вид воды, крики чаек, дружное дыхание машин упорно идущего вперед китобойца, легкий озорноватый посвист ветра в снастях — до чего же это было хорошо!

«Тайфун», рассекая носом волну, стремительно шел на восток. Его корпус вздрагивал от ритмичной работы машины.

Несмотря на раннее утро, китобои были уже на ногах. Не видно было только Кнудсена. Чубенко сидел в бочке и зорко «ощупывал» горизонт. Жилин, опершись на пушку, внимательно смотрел на воду. Макаров с группой матросов стоял у наветренного борта. Из радиорубки доносился писк: Откаленко с кем–то уже беседовал. В проеме камбузной двери сидел Жора Остренко и, позевывая, чистил картошку. Рядом с ним на отмытой добела фанерке лежала выпотрошенная рыба — наш завтрак. Из камбуза доносился горьковатый, пряный запах кофе. На ходовом мостике стоял капитан Кирибеев. Заметив меня, он крикнул:

— А, профессор! Поздравляю!

— И вас, — ответил я.

— Идите сюда, — позвал он.

Я поднялся на мостик.

— Ну вот, и вырвались из «глаза тумана». А погодка–то! А? — проговорил он, сияя. — Хотите бинокль?

— Хочу, — сказал я.

Он снял с крюка штурманский бинокль и, подавая мне, строго сказал рулевому:

— Что это судно у вас танцует, как балерина? Держите точно по румбу!

Рулевой, слегка покраснев, быстро выправил положение, и «Тайфун» снова встал против волны.

— Так держать! — скомандовал Кирибеев.

— Есть так держать! — ответил рулевой, закусив губу.

— А ну–ка, профессор, — сказал Кирибеев, — посмотрите на сорок пять градусов влево по носу.

Я поднес бинокль к глазам и начал «ощупывать» горизонт. Передо мною царственно качались увеличенные биноклем волны. Они так соблазнительно покачивались, что хотелось раздеться и кинуться в воду.

Наконец я увидел тучи птиц, вившихся над кипящей, переливающейся серебристым блеском водой, на фоне высокого скалистого мыса.

— Ну как, видите что–нибудь? — спросил Кирибеев, тоже наблюдая в бинокль за горизонтом.

— Вижу какой–то мыс.

— Это мыс Кронье. А еще что видите?

— Множество птиц.

— Так… А больше ничего?

— Еще как будто отмель — вода там кипит.

— Нет, отмели там нет.

— Товарищ капитан! — крикнул Чубенко. — Слева по носу большой косяк сельди.

— Молодец! — ответил капитан и, отняв бинокль от глаз, сказал мне: — Вот ваша отмель. Видите, какой косяк идет, а рыбаков нет. Уплывает богатство. Только птицы и пользуются им, самые активные рыбаки в мире! Вы знаете, профессор, сколько рыбы сжирают птицы?

Я отрицательно покачал головой.

— Жаль! А ведь это неплохая тема, — он подчеркнул последнее слово, — интересная тема. Птицы прожорливы, как огонь в степи. Смотрите, смотрите, их там тучи! Слышите, какой стоит гомон? Они опускаются прямо на косяк, клюют, долбят! Вот это работа! Ай–яй–яй! Сила какая! Вот так по штучке и расклюют весь косяк. Один ученый подсчитал, что морские птицы Новой Земли пожирают за год более полумиллиона тонн рыбы. Полмиллиона тонн! — воскликнул капитан Кирибеев. — Это значительно больше того, что добывается в Баренцевом море рыбаками всех стран.

Он выразительно посмотрел на меня.

— Тема? А?

Я не успел ответить.

— Киты! Киты на горизонте! — закричал Чубенко.

Я направил бинокль в ту сторону, куда указывал рукой боцман Чубенко, и вскоре увидел, как к большому косяку сельди, из которой Жора Остренко собирался наварить ухи, шло стадо китов. В воздухе мелькали черные спины, вырастали сказочные, хрустальные деревца фонтанов.

Если бы на китобойце раздался крик «пожар», то вряд ли он произвел бы такое впечатление. Услышав выкрики Чубенко, из всех помещений на палубу выскочила вся команда китобойца. Матросы, как наиболее ловкие изо всей команды, быстро взбежали по вантам почти до марсовой площадки. Держась одной рукой за оттяжки, другой указывая на море, они кричали «ура», а кок Остренко появился на палубе с поварешкой в руках, и, размахивая ею, он так шумел, будто именно его–то голоса и не хватало. Возбужденные выкрики китобоев мешали капитану слушать доклады Чубенко.

Он. поднял руку и зычно крикнул:

— Прекратить шум!

На китобойце установилась тишина. Только шум винта за кормой да всплеск воды под форштевнем доносились до слуха.