Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень - Петр Сажин

Ну, думаю, драться так драться! Спрашиваю: «Товарищ капитан–директор, какая у вас погода?» — «Туман», — говорит. «Значит, салотопня зря уголек пережигает?..»

Капитан Кирибеев засмеялся. Я первый раз видел его смеющимся. Совсем другим стало лицо: глаза зажглись, на щеках — румянец, и куда только делись суровость и мрачный прищур!

Что тут было! В микрофоне забулькало, захрипело. Потом послышался крик. Боже мой! Чего только он не говорил! И кончил тем, что приказал прекратить обучение гарпунеров. «Категорически, говорит, запрещаю тебе государственные деньги на ветер бросать! А вернешься, отчитаешься за каждый заряд, за каждый гарпун!» Значит, пока мы швартовали косатку, Небылицын успел сообщить обо всем на китобазу. Понятно, профессор? Ушел я из рубки и всю ночь просидел за столом — писал в крайком, в Москву. Напишу — порву, напишу — порву, так все и выбросил.

Кирибеев тяжело вздохнул и замолчал, хотя по лицу его видно было, что он сказал еще не все.

— Зря вы это сделали, — сказал я.

— Что зря?

— Письма порвали.

— Нет, профессор, не зря. Во–первых — их не с кем отправить… Во–вторых — даже если я отправлю их по радио, то кто–то когда–то сюда прискачет, а сезон будет упущен… И, в третьих, — а это, пожалуй, самое главное, — зачем мне жаловаться? Зачем загромождать цека, крайком жалобами? Что я, не хозяин на судне? Что я, маленький? У нас завелась такая привычка: по всякому поводу обращаться в цека. Доказывать свою правоту нужно делом, на месте. И если ты за дело борешься, то тебя никто не слопает. Главное — добейся победы, а победителей редко судят. Правильно, профессор?

— И правильно и неправильно… Приказ старшего начальника…

Кирибеев вскочил.

— Что же, значит, по–вашему, конец моей затее?

— Боюсь, что да, — сказал я.

— Нет, профессор, я не намерен задний ход давать! Что скажут китобои? Конечно, нарушать приказ начальника — значит подавать плохой пример подчиненным. А объяснять им мои отношения с Плужником ни к чему. Придет время, сами узнают. Что вы посоветуете мне, профессор?

Он испытующе смотрел на меня.

— Что же вам посоветовать? По–моему, продолжать идти старым курсом, — сказал я.

Он хлопнул меня по плечу.

— Молодец, профессор! Я тоже так думаю. Значит, драться, так уж драться до конца! Вы не завтракали?

— Нет.

— Отлично! Я так проголодался, что готов один целого лосося съесть… Пошли!

Мы вышли из каюты. Утро уже разыгралось, но в бухте не было заметно перемен — по–прежнему висел густой туман, галдели чайки и кое–где выхлестывалась рыба. Но на сердце было легко и свободно, словно через густую завесу тумана проглянуло солнце.

В течение последующих трех дней, пока «Тайфун» продолжал болтаться в «глазу тумана», капитан Кирибеев, словно одержимый, с горящими глазами, с прилипшими ко лбу прядями волос, появлялся то на мостике, то на носу судна, то взбегал по вантам в «воронье гнездо».

С вдохновенным терпением, которым обладают, кажется, только птицы, когда они учат птенцов летать, капитан Кирибеев обучал своих китобоев смелому искусству охоты на китов.

Я видел его то в тесном кругу китобоев на палубе, то у пушки.

Разложив перед слушателями лист ватмана, вооружившись штурманским карандашом, он чертил схемы подхода к китовому стаду. Показывал, как выбирать лучшую цель, когда стрелять, в какое место целиться.

Потом он становился к пушке, подхватывал тяжелый стальной стебель гарпуна и ловко, красивыми движениями загонял его в канал ствола. Затем насыпал черный порох в гранату, навинчивал ее, обвязывал лапы гарпуна тонким тросиком, тут же разрезал его и показывал, как действует это до гениальности простое устройство.

Лапы гарпуна, когда он входит в тело кита, прижаты с помощью тросика к стеблю, а как только взрывается граната и раненый кит делает рывок, тросик лопается и лапы распускаются наподобие спиц дождевого зонтика. Они–то и задерживают гарпун в китовой туше.

Китобои гудели от восторга.

Капитан Кирибеев чертил новую схему, чтобы наглядно показать, как «вываживать» загарпуненного кита. Дело это сложное, и на нем часто проверяются смелость и быстрота реакции гарпунера. Что происходит, когда гарпун попадает в цель? Смертельно раненное животное пытается выскочить из воды. Куда? Все равно, лишь бы освободиться от стальной занозы. В этот момент кит похож на вырвавшуюся из гнезда страшной силы стальную пружину. Горе ротозею! Осатаневший от боли кит мечется, вертится, прыгает. Линь дрожит от натяжения, как струна, и если он не точно уложен, то рвется, словно леска для пескарей, на которую попала щука.

Если гарпунер сметлив и ловок, он сумеет быстро утомить кита, подойти к нему на убойную дистанцию и уложить насмерть. Ну, а если гарпунер теряется, его ждет беда. Кит — самое большое и самое сильное животное в мире. Его мускульная энергия равна тысяче семистам лошадиных сил, а весит он столько же, сколько двадцать пять слонов или сто пятьдесят быков!

…Глядя на капитана Кирибеева, я невольно думал, что этот человек возьмет свое. Его никто и ничто теперь не остановит. Он знает, как и чем увлечь людей. В самой обычной работе он открывал какие–то новые, увлекательные стороны и при этом знал, когда нужно подбодрить человека или взыскать с него. Он умел драться за свою идею, причем драться с достойным упорством и смелостью.

Уж на что скучное дело заряжать и разряжать пушку. Но и тут он сумел разжечь людей. Ему хотелось, чтобы пушка заряжалась за шесть минут, а люди сначала тратили двенадцать, потом девять. Тогда он сам становился к пушке. Пот лил с него ручьями, застилал глаза, повисал на кончике носа… Но глаза его горели; он, казалось, без особого напряжения подкидывал четырехпудовый гарпун и еще шутил при этом. Китобои зорко следили за его движениями. Они чертовски устали, но капитан не давал отдыха. Жалко ему было хлопцев, но, пожалуй, только он один знал, как мало времени оставалось для обучения.

— А ну, еще раз! — говорил он.

Матросы пожимали плечами — что же можно еще сделать?

Капитан Кирибеев был неумолим.

— Можно быстрее! — говорил он.

Боцман Чубенко разводил руками: мол, ума не приложу, где найти ту проклятую минуту, на которую капитан Кирибеев требовал сократить время заряжения пушки. Большой лоб боцмана покрывался испариной. А капитан Кирибеев спокойно говорил:

— Попробуем еще раз.

Китобои быстро занимали места. За их работой было трудно следить: их действия складывались из точных и почти неуловимых приемов. На третий день капитан решил провести «зачетные» стрельбы. На баке собрался почти весь экипаж «Тайфуна», кроме шеф–гарпунера Олафа Кнудсена. Норвежец был в мрачном настроении и не выходил из каюты.

Несколько часов над бухтой висела пороховая гарь и в расщелинах скал клокотал гром пушечной пальбы.

Почти все ящики были разбиты в щепы. Стреляли Чубенко, Жилин и капитан Кирибеев.

Лишь к вечеру капитан Кирибеев объявил «шабаш» и поднялся на переходной мостик, откуда я наблюдал за стрельбами. Китобои занялись приборкой.

— Ну что скажете, профессор? Хорошо стреляли?

— Отлично!

— Да, — задумчиво сказал он, — по ящикам хорошо стреляли, а вот как по живой мишени… Правда, за Жилина я спокоен… Чубенко немного нервничает. Но это пройдет… Главное сделано. Теперь мне никакой приказ не страшен: опоздали, товарищ капитан–директор!..

Он помолчал немного, наблюдая за приборкой. Матросы старались так, словно готовились к большому празднику. Глаза капитана блестели, в лучиках морщин, в слабом дрожании губ была заметна с трудом сдерживаемая радость. Вынув трубку изо рта, он сказал:

— Вы только посмотрите, профессор, как работают! Да с такими людьми можно хоть на полюс, хоть к черту на рога, сквозь любые штормы! А Плужник этого не видит. Ну что ж, тем хуже для него. В зарядах я перед ним отчитаюсь. А вот отчитается ли он перед партией? Посмотрим! Драться так драться! Кончить приборку! — крикнул он китобоям и пошел к себе.

Я задержался. Мое внимание привлекли чайки. Они с диким криком носились над разбитыми ящиками, где плавала оглушенная рыба, а поморники, которых на севере рыбаки называют «фомка–жандарм», то и дело вступали с ними в драку.

Распластав сильные крылья, поморники, поблескивая ослепительно белой грудью, зорко следили за чайками, поворачивая из стороны в сторону крупные головы с большим, острым, загнутым клювом. Стоило кому–нибудь из них заметить, что у чайки появилась в клюве рыба, как «жандарм» камнем бросался вниз. Иногда «фомке» приходилось долго гонять чайку, пока та догадывалась выронить свою добычу. С какой же ловкостью подхватывал поморник ее у самой воды и тут же свечой взмывал вверх! Но вот молодая, еще неопытная чайка увильнула в сторону и проглотила добычу. Что сделалось с поморниками! Целой стаей кинулись они за ней. Самый старый из них с резким, грозным криком нагнал чайку, несколько раз стукнул тяжелым клювом по голове и заставил отрыгнуть рыбу.