Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень - Петр Сажин

Он. поднял руку и зычно крикнул:

— Прекратить шум!

На китобойце установилась тишина. Только шум винта за кормой да всплеск воды под форштевнем доносились до слуха.

— Лево руля! — приказал Кирибеев штурвальному.

«Тайфун» послушно покатился влево. Судно слегка накренилось — вода ударила в правую скулу. Кирибеев шагнул к правому борту и, перегнувшись через обводы мостика, позвал вахтенного матроса. Все с интересом ждали, что будет дальше, — уже было известно, что Кнудсен отказался подходить к пушке.

Когда вахтенный взбежал на мостик, капитан сказал:

— Разбудите шеф–гарпунера. Скажите, что подходим к большому стаду китов.

Вахтенный отрапортовал приказание и, обжигая ладони, не касаясь ногами ступенек, съехал вниз.

Кирибеев улыбнулся, покачал головой и крикнул:

— Жилин, зарядить пушку!

— Есть! — ответил Жилин и неторопливо, но точными движениями расчехлил пушку.

К нему подбежал Макаров. В то время когда Жилин и Макаров изготовляли пушку к стрельбе, на палубе появился Небылицын. Он отстоял ночную вахту и должен был сейчас отдыхать.

Было еще очень рано. Рассвет хотя и наступил, но солнце задерживалось за плотной грядой облаков, похожих на мрачный горный хребет. Густая оранжево–красная полоса тянулась над этой воображаемой горной грядой. И на небе бледно разливался розоватый, как незрелый арбуз, отблеск.

Увидев Небылицына, Кирибеев помрачнел и перешел на другой борт, куда к нему и явился вахтенный.

— Ну? — мрачно спросил Кирибеев.

Переминаясь с ноги на ногу и смотря вниз, матрос тихо сказал:

— Они пьяные. И сказали…

— Что?

— Они сказали: «К черту китов и вашего капитана вместе с ними!» — выпалил матрос. Почувствовав некоторое облегчение, он поднял голову и посмотрел на Кирибеева. — Они что–то еще говорили по–своему. Этого я не запомнил.

Кирибеев расхохотался.

— К черту, говорите?

Матрос молча кивнул головой.

— Тем лучше. Идите на свое место.

Посмотрев на меня, капитан сказал:

— Чудесно! Значит, нам никто не будет мешать. Значит, недаром мы снарядами лучину драли. Отлично! Отлично!

Он приказал рулевому держать прямо на косяк сельди и взял меня за руку.

— Дорогой профессор, вы имеете пять — десять минут. Ступайте на марс к Чубенко и делайте свое дело: фотографируйте, записывайте. Потом будет некогда. Ну, быстро–быстро!

Следом за мной он сошел на переходной мостик и, дождавшись, когда я залезу в бочку, поднял руку. Смолкли все разговоры.

— Товарищи! — начал он. — Шеф–гарпунер Олаф Кнудсен отказался выйти к пушке. Значит, не мы, а он нарушает контракт. Но, товарищи, контракт контрактом, Кнудсен Кнудсеном, а наше дело моряцкое. Что бы ни случилось, какая бы обстановка ни складывалась, у нас, советских людей, есть золотое правило — выполнять свой долг! Я верю, что каждый из вас выполнит его с честью. Пословица говорит: «Море даст, что возьмешь». Так возьмем, товарищи, у него как можно больше! Что от нас требуется? Четкость, быстрота маневров, спокойствие и наблюдательность. Помните, успех сам не приходит. А теперь все по местам! Жилин и Макаров — у пушки! Чубенко — на марсе!

Когда я поднялся на марс, боцман уже успел сосчитать стадо китов.

— Сорок штук, — сказал он со вздохом.

Лицо его, уже успевшее заветриться, помрачнело.

— А я думал, капитан Кирибеев меня к пушке поставит, — печально проговорил он.

Я промолчал. Да мне, в сущности, нечем было утешить его. Боцман Чубенко был одним из лучших китобоев «Тайфуна».

— Гляньте! Гляньте! Як богато! — воскликнул он, в волнении переходя на родной язык.

Я вскинул бинокль. Стадо горбачей шло строем фронта, постепенно зажимая в клещи сельдяной косяк. Киты кормились. Это хорошо: значит, они не будут обращать на нас внимания. Это облегчит работу наших еще не успевших обрести опыт гарпунеров. Когда я заметил это, решил успокоить Чубенко.

— Не расстраивайтесь, боцман, — сказал я, — китов хватит и на вас!

— Как же, хватит! — с сомнением сказал он. — Вы не знаете нашего капитана: он уже, наверное, передал радиограмму на базу, чтобы остальные китобойцы шли сюда. Знаете, какой у него был скандал с Кнудсеном? Это было до вас, года три назад… Напали мы у Командор на стадо кашалотов — штук тридцать, не меньше. Норвег стал шаманить. Капитану это не понравилось. Он радиограмму — бац! Через час явились «Вихрь» и «Гарпун». Ой, что было с Кнудсеном!.. Он бросил пушку — да на капитана с кулаками. А капитан его в охапку и прямо в каюту занес…

— Гляньте! Гляньте! Около капитана радист уже стоит! Всё! Не видать мне пушки! — вздохнул Чубенко. — Жди теперь «Вихря» да «Гарпуна».

— А вы что, против? — спросил я.

— Нет, не то что против. Но там все же гарпунеры опытные, а мы еще диты…

— Ну это вы зря! Капитан Кирибеев — старый волк. Да и вы не младенец.

— Вы не поняли меня, — сказал боцман. — Норвеги, как увидят, что не Кнудсен, а мы стоим у пушки, начнут мешать.

— Как?

— Распугают китов — и все.

— Ну это вы напрасно. Вы–то что, смотреть будете?

Чубенко хотел что–то сказать, но в это время капитан сменил курс, «Тайфун» тряхнуло встречной волной, и мы едва успели схватиться за края бочки.

— От бисов сын той рулевой! — проворчал Чубенко. — Как встанет на руль, то хоть с мамой прощайся!

Волна раскачала китобоец, мачта стала клониться то влево, то вправо, градусов на тридцать, как маятник.

Кирибеев крикнул, чтобы я спускался на палубу. Да я и сам хотел уходить из бочки. «Тайфун» уже «влез» в косяк сельди и приближался к стаду китов. Скоро должна начаться охота. В это время двоим нельзя сидеть в бочке: бывает, что рвется линь или лопаются блок–амортизаторы — небезопасно находиться наверху.

Я устроился на переходном мостике. Отсюда хорошо видно все: море, капитанский пост и гарпунную площадку, где находился Жилин. Во время охоты на китобойце все должно подчиняться ему, все его приказания исполняются с быстротой мысли. Поднял гарпунер руку — машина стоп. Жест руки влево — и судно влево… Счет идет на секунды, как в бою.

Из этой быстроты маневров рождается то предельное напряжение нервов, которое учащает пульс, зажигает огонь в глазах и вызывает благородный охотничий азарт. Капитан в азарте забывает о погасшей трубке и чмокает губами в надежде раздуть в ней искру, как будто огонь, которым он охвачен, в состоянии заменить спичку. Люди напряжены не только на палубе, но и внизу, в машине. Я представляю себе, как рука второго механика застыла на реверсе. Он не видит того, что делается наверху, однако каждую секунду ждет сигнала. Глаза его прикованы к стрелке машинного телеграфа. Вот–вот раздастся характерный звон, и стрелка прыгнет на одно из делений. Чутко прислушиваются к шумам кочегары. Они работают на редкость тихо и слаженно: они хотят слышать, что там, наверху. Старший механик Порядин, как часовой, стоит у лебедки. На нем, как и на всех китобоях, высокие сапоги, ватные штаны, телогрейка. Только шапку он презирает, седая грива полощется на ветру. Пока гарпунер не выстрелит, механику делать нечего. Но он не выпускает из рук рычага и зорко смотрит из–под черных кустистых бровей на море…

С огромной чавычей, которую он держит за жабры левой рукой, разинув рот, стоит Жора Остренко. Приложив правую руку козырьком, Жора с наивной очарованностью жадно следит за тем, что происходит на китобойце. Охотничий азарт опьянил и его. Он смотрит то на Жилина, то на море. В его взгляде столько изумления, как будто на горизонте открылась неведомая земля. Даже рулевой не отрываясь смотрит туда, где, то вскидываясь в воздух, то ныряя и выбрасывая похожие на плюмажи фонтаны, плещутся горбатые киты.

Перевалившее через вершины тяжелых облаков солнце заливает щедрым золотом дальние сопки и обрывающиеся в море скалы. Солнце заливает море, играет серебристыми переливами в косяке сельди, прыгает зайчиками на блестящих мокрых спинах китов, плавится в меди китобойца. Хорошо!

Все ближе и ближе киты. Китобои замерли в молчании — берегут удачу. «Тайфун», отдавшись волне, тихо заходит в хвост стаду. Жилин сгорбился и застыл как изваяние. Когда я, прицелившись в него фотоаппаратом, нажал спуск, на меня шикнули со всех сторон.

Я смотрю на мостик, затем перевожу взгляд на механика, на Жору Остренко, на столпившихся у борта матросов… У всех сосредоточенные в молчаливом напряжении лица. У Жилина, который ближе всех от меня, на верхней губе капельки пота. Напряжение достигает высшей точки, когда Жилин почти незаметно, лишь слегка спружинивает мышцы и делает легкий знак рукой. Раздается перезвон машинного телеграфа. «Тайфун» вздрагивает и легко, почти бесшумно подается вперед. До стада китов остается метров сто; стрелять еще рано, но многим кажется — уже пора.

Остренко забывает о том, что у него рыба, всплескивает руками и кричит Жилину:

— Стреляй, Жила! Чего медлишь?

— Стреляй! — кричат болельщики с правого борта.