Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень - Петр Сажин

Спасибо Костюку, он в то время командовал охранным судном: акт за актом, и «Командорэн» было отказано в продлении концессии. Мантуллин такой аврал поднял — хотел помешать расторжению договора! Не вышло. Но скажите мне: почему этот человек занимает пост главного консультанта Морзверпрома? Вы понимаете, как все тут у нас не просто? Поэтому и прошу вас помочь нам… Так как же, профессор, по рукам?

Я не чувствовал себя подготовленным к такому большому делу. Он заметил мою растерянность и продолжал:

Неужели вы хотите вернуться в Москву, так же как многие из вашей братии, с образцами черноглазки и выписками из вахтенных журналов? А? Поймите же, профессор! Я не был здесь три года. И что же? Все осталось по–прежнему! Терпеть–то дальше нельзя. Либо надо сдаться, спустить флаг, либо идти против ветра! Я предпочитаю второе. Ну так как же? Что ж молчите?..

Что я мог сказать? Мог ли я отнестись ко всему тому, что рассказал мне капитан, иначе, чем он? Конечно нет!

Разговор с капитаном Кирибеевым вселил в меня беспокойство и чувство робости. Ночь показалась мне необычайно длинной, каюта — душной, а постель — жесткой. Что я знал обо всем том, о чем с такой страстью рассказывал мне Кирибеев? Не больше, чем картограф средневековья Птолемей о современной географии. Я не рыбник. После института я занимался изучением биологии гренландского тюленя и черноморского дельфина–пыхтуна. Правда, я много читал; мой отец, учитель географии, рано разбудил во мне интерес к книге. В детстве и юности я не одерживал побед ни в футболе, ни в прыжках, ни в дворовых драках, но зато я прочитал океан книг. Отличная намять позволила мне сохранить уйму имен, названий стран, рек, городом, островов, морей… Я хорошо знал историю, но не знал или почти не знал жизни. Как и все юноши, я мечтал о путешествиях, об открытиях и страшно досадовал на то, что все великие географические открытия уже свершены, что на мою долю не осталось ни диких мустангов, ни лошади Пржевальского, ни розовых чаек, ни одногорбого верблюда, ни неведомых земель и необитаемых островов, словом — ничего…

Как я завидовал капитану Геннадию Невельскому, который проявил нечеловеческое упорство и доказал, что Сахалин не полуостров, как это утверждали Лаперуз и Браутон, а остров!

Что же можно сделать в наше время, время невиданно быстрых темпов? В прошлом веке путь от Москвы до Приморска по знаменитой колесухе длился три месяца, по первой железной дороге — двадцать два — двадцать пять дней; теперь экспресс пробегает это расстояние за девять суток, а самолет перекрывает колоссальные пространства Урала, Сибири и Забайкалья не более, чем в двое суток.

Во времена колесухи и деревянных, оснащенных парусами судов воображение путешественников будоражили рассказы о «золотых россыпях», «голубом жемчуге» и «серебристом мехе». Смелые люди искали таинственную землю Гамы и неведомые «золотые острова». Корабли плыли на Восток из Акапулько, Марселя, Роттердама, Лиссабона… в океан, который Фернандо Магеллан в 1520 году назвал Тихим, а Бюаш через двести лет — Великим. В океан, на северных землях которого действительно были скрыты золотые россыпи, а в лесах и на прибрежных скалах многочисленных островов было столько меха — серебристого, красного, бурого, белого, голубого, золотистого, темного и искристого, как старый янтарь.

Не все искатели вернулись к своим семьям. Не были найдены тогда ни земля Гамы, ни золото, ни голубой жемчуг, ни серебристый мех. В шканечных журналах и штурманских дневниках говорилось о дьявольском холоде, сырых и липких, как плесень, туманах, о льдах и безграничных пространствах холодной и злой воды. Только русские землепроходцы, крепкие как кремень, одолевая сибирские просторы, продираясь через таежные чащобы, через бурные и многоводные реки и высокие горы, исходили вдоль и поперек «необъятную землицу» и первыми принесли весть о настоящих богатствах далекого края, помеченного по карте Птолемея как страна Мангула, о морях и плавающих в них островах.

Славные русские землепроходцы и мореплаватели сделали великие открытия, а маленький русский царь и его ничтожные министры быстро растеряли почти все завоевания: в первой четверти прошлого столетия царское правительство заключило конвенцию с Америкой и Англией, по которой дозволялось кораблям этих держав «заходить без малейшего стеснения во все внутренние моря, заливы, гавани, бухты для производства рыбной ловли и торговли с туземными жителями».

Сотни судов, тысячи людей ринулись в наши воды, на наши земли. В дремучих лесах Охотского побережья застонали вековые деревья под ударами топора пришельца, на Шантарских, Командорских и островах Прибылова с утра и до ночи не умолкал крик зверей, на берегах бухт запылали костры, над ними повисли огромные медные котлы салотопен. Бородатые люди в клетчатых рубашках, в шляпах, в кожаных штанах, заправленных в высокие сапоги, с ножами у поясов гонялись с дрючками за бобрами и котиками, метали гарпуны в китов, валили на землю мачтовый лес… Что только не делалось в те годы на далекой окраине, в наших водах, открытых и добытых пόтом и мозолями отважных землепроходцев и мореплавателей! Передовые русские люди, истые патриоты, кому были дороги завоевания отцов, не единожды стучались в золоченые двери царских приемных, чтобы выжить из русских вод пиратов. Но царские чиновники были глухи и немы.

Около тридцати лет продолжалось опустошение наших восточных берегов и морей. Свыше двухсот шхун и барков приходили каждый год весной к русским берегам из Нью—Бедфорда, Род—Айленда, Бостона и Гонолулу. Их трюмы были набиты спиртом, порохом и табаком. В обратный путь шхуны забирали с собой китовый жир и ус, бесценные шкурки котика и сверху еще нагружали дрова, заготовленные из рангоутного леса.

Сколько трудов было вложено русскими землепроходцами и мореходами, строителями, коммерсантами, рыбаками, зверобоями, учеными, чтобы открыть и заселить Аляску, острова моря, бухты, проливы! Сколько пота и крови стоило это! И все пошло ни за грош…

Много передумал я за эту ночь. Я спрашивал себя: как мог профессор Мантуллин утверждать, что у нас «нет никаких перспектив для развития самостоятельного китоловства»?

В детстве, юности и в годы учебы в институте я насосался книжной мудрости и довольно много «путешествовал» по сказочным мирам мечты… Наступила пора книжную мудрость соединить с практикой, то есть с «художествами», под которыми Ломоносов подразумевал промыслы всех отраслей.

Год тому назад, плавая в водах Баренцева моря, я упражнялся в бесплодных мечтаниях, что вот, мол, человек научился разводить рыб, слонов, серебристых лисиц, лосей, зубров, — хорошо бы найти способы разведения морских млекопитающих, которых человек беспощадно уничтожает на протяжении нескольких веков. Исчезла с лица земли морская корова Стеллера, в арктических водах выбит весь так называемый гладкий, или гренландский, кит, в Южной Атлантике на многочисленных островах Антарктики англичане уничтожили все стадо котиков, такая же участь чуть–чуть не постигла дальневосточных котиков, которых американские я английские зверобои в течение ряда лет безжалостно избивали стальными дрючками… Разводить котиков еще можно. Но китов?

Как все молодые мечтатели, я слишком часто рассчитывал на счастливый случай. Конечно, в истории открытий есть немало случаев, когда счастливые или трагические обстоятельства приводили к огромным открытиям. Так, случайно, из–за сильного шторма, португалец Бартоломеу Диаш обогнул Африку и открыл мыс Доброй Надежды… Но в наше время к счастливым открытиям есть одна дорога — дорога труда и исканий. Капитан Кирибеев показывает мне эту дорогу. И неужели я должен от нее отказаться?

Не должен! Хотя бы во имя тех, кто открыл, исследовал и завоевал эти воды.

Ведь сейчас мы идем путями, где на дне среди водорослей лежат покрытые ржавчиной старинные якоря, пушки, остовы кораблей и останки тех, кто заплатил жизнью за честь и славу родины…

Я вскочил с постели. В иллюминатор уже пробивался рассвет.

Туман, гладкая, как полированная сталь, вода да летящие низом чайки… Ни кусочка синего неба, ни единого отблеска утренней зари. Все окрашено аспидным цветом: скалы, воздух, вода. Китобоец осыпан изморозью, как крупной солью. Воздух сырой, промозглый, тяжелый.

Поеживаясь от холода, я хотел было вернуться в каюту — подремать до завтрака, но тут из дальнего кута бухты донесся надсадный и беспокойный крик чаек. Я подошел к борту и посмотрел в ту сторону, где раздавался птичий галдеж. Что там случилось? Туман закрывал угол бухты, и мне ничего не удалось увидеть. Я быстро вернулся в каюту, взял бинокль, зарядил фотоаппарат высокочувствительной пленкой и занял прежнее место. Крик чаек становился все громче и тревожнее, но я по–прежнему ничего не видел.

Прошло много времени, китобоец уже просыпался. Из кочегарки доносился стук лопат и звон ломиков; на камбузе повизгивали дверцы плиты — Остренко разводил огонь; в каюте механика засвистел напильник. В матросском кубрике кто–то громко сказал: