Хранитель лабиринта и пленница белой комнаты - Владислав Чернилевский

– В моем сыне течет моя кровь! Конечно, у него все хорошо, – гордо заявил Максим и начал рассказывать об успехах Гора на домашнем обучении – в школу ребенок не ходил.

Алексей Георгиевич облегченно вздохнул: мнение Максима о сыне не изменилось, даже несмотря на то, что со временем стало понятно, что мальчишка растет не совсем нормальным. А с другой стороны – как вырасти нормальным с таким отцом?

– …Так что, мы еще будем гордиться моим сыном. А с Ведьмой надо покончить, пока она не выросла. Она вся в Волчицу и…

– Ты теперь ее даже по имени не называешь?! – закричал Алексей Георгиевич и ударил ладонью по столу.

Максим уже давно не называл жену по имени, и Алексей Георгиевич это знал. Но он больше не мог слышать черный голос, окрашивавший своим цветом его любимую женщину. Алексей Георгиевич всегда хотел набить другу лицо. И всегда удерживал себя от этого.

– А ты не злись! Не злись! Лучше со своим сотрудником, который дочку Майера до могилы довел, разберись, – ответил Максим.

– Да сдался он тебе? Мы по молодости такие же глупости совершали, и в нас за это не стреляли.

– А может, и надо было, – возразил Максим, вставая из-за стола. Он подошел к вешалке, накинул на плечи коричневое «дедушкино» пальто и сказал: – Завтра похороны девушки. Тело сожгут, урну с прахом отправят домой. Если вдруг захочешь – приходи проводить человека. Людей будет немного, а так хоть что-то будет похожее на поминки. Я теперь к похоронам серьезно отношусь: человека надо по-человечески провожать на тот свет. Может, ему там зачтется. Поэтому приходи.

Максим надел шапку и как-то потерянно застыл на месте. Он простоял, глядя в пол около минуты, затем повернулся к Алексею и спросил:

– Она точно все еще там?

ГЛАВА 3. ИНТЕРЛЮДИЯ (ОКОНЧАНИЕ)

Рассказ девушки вызвал у меня смятение. Я был убежден, что по большей части всем все равно на наивные разговоры о Бесконечной Лестнице, чье существование противоречит здравому смыслу. Только теперь я понял, как небрежно относился к правилам Лаборатории. За мной тайно наблюдали. Что им еще было известно обо мне? Знала ли служба безопасности о моей встрече с Патрицио? Если они так яростно отреагировали на мои разговоры с Кристиной Майер, узнавшей о Лестнице от ее отца, которого они сами пустили за запретные двери, то какую реакцию вызовут мои встречи с таинственным иностранцем? Пытаясь спастись от гнетущих знаний, я решил поставить под сомнение факт их существования.

– Откуда ты знаешь об этом разговоре? – воскликнул я.

Девушка немного наклонилась в мою сторону и ответила:

– Я тоже вижу сны.

Слишком близко. Она была слишком близко: я видел свое отражение в ее глазах. Почувствовав неловкость, я подскочил с кровати и подошел к окну, в пейзажах которого попытался спастись от смущения.

За стеклом по-прежнему светило солнце бесконечного лета. Это был мир, в котором ничего не меняется, и, возможно, это был неплохой мир. Катастрофы, войны, эпидемии обходили его стороной. Наверное, многие, устав от бесконечной борьбы за достойное существование, не отказались бы провести в этом мире пару вечеров.

Приведя в порядок свои мысли и эмоции, я повернулся к девушке, намереваясь получить исчерпывающий ответ на свой вопрос. Фраза собеседницы прозвучала слишком расплывчато, а я должен был знать наверняка.

– Какие сны ты видишь? Как ты их видишь? Где?

Моя речь была похожа на речь следователя на допросе, и девушка начала колебаться в необходимости отвечать мне, но, ощутив настойчивость моего взгляда, произнесла:

– Я вижу только то, что происходит за окном. А окна нужны для того, чтобы видеть сквозь стены.

Я обернулся. За стеклом солнце по-прежнему освещало зеленые листья лета.

– Я вижу только двор больницы, – сказал я.

– Мы замечаем только то, что хотим заметить. Ты хочешь видеть двор больницы. А я… Я хочу видеть сны о мире, в котором когда-то жила… Я хочу увидеть другие миры… – прошептала девушка. Ее голос оборвал цепочку мыслей и вернул меня в комнату.

Собеседница смотрела преданными глазами в ожидании ответа. Но мне ей нечего было сказать. Вокруг меня и без нее сгущались тучи. В этом был виноват я сам, и еще одна девушка, которая также нуждалась в помощи. Поступок Кристины с кражей ловца снов поколебал мою уверенность в людях. Я смотрел на Пленницу белой комнаты со страданием, но в глубине души затаилась мерзкая мысль: «Она лжет!» Это сомнение было крошечным, ничтожным, но оно терзало меня. Я должен был узнать одну вещь:

– Что произошло в тот вечер, когда твоя мать погибла?

Девушка отреагировала на вопрос достаточно спокойно. Лишь легкие черточки на ее лице нервно дернулись от мрачных воспоминаний.

– Астарта.

– Что?

– Мою маму зовут Астарта.

В этот момент я понял, что никогда не спрашивал имени своей собеседницы. Она всегда была для меня просто девочкой – Пленницей белой комнаты. Как будто это ее настоящее имя. Было неловко спрашивать ее имя спустя столько времени после знакомства, но в конечном счете лучше это сделать сейчас, чем обращаться: «Эй, ты». Справедливости ради она тоже не интересовалась моим именем, предпочтя сразу присвоить мне кличку Мечтатель.

– А как зовут тебя? – спросил я.

– Селена. Но меня чаще звали Леной. Можешь называть как тебе больше нравится.

– А ты как хочешь?

– Селена, – девушка смущенно опустила глаза. Пожалуй, это было первый раз, когда она от чего-то смутилась.

– Так что же произошло в тот вечер, Селена? – спросил я.

– Ничего хорошего. Маму забрали Домой. А я не смогла Их остановить.

Брови девушки нахмурились, губы сжались, а их уголки нервно задрожали. Некоторое время Селена смотрела в пол, пытаясь вернуть свойственное ей спокойствие. Наконец Пленница белой комнаты выдохнула и перевела взгляд на меня. Но я не собирался удовлетворяться ее ответом.

– Алексей Георгиевич сказал мне, что… как бы это сказать…

Пока я пытался подобрать слова, чтобы напрямую не обвинить Селену в убийстве матери, она спрыгнула с кровати и закричала:

– Алексей Георгиевич вообще ничего не знает! Он поклялся маме защищать ее! И не сделал ничего!

Я вздрогнул от такой реакции. Это был неприятный и болезненный разговор – я привык к образу вечно спокойной девушки, и буря эмоций была для меня неожиданностью. Я даже успел подумать, что Селена может страдать раздвоением личности, впрочем, моя голова любит предполагать дикие вещи, которым не стоит уделять особого внимания.

– Если ты хочешь, чтобы я верил