Хочу тебя себе - Надежда Мельникова

Щёки заливает краской. Людям приходится огибать нас, так как Алекс остановил меня посреди лестницы. Это неловко.

Когда мы приходим в ресторан, всё тот же молодой официант, что и прежде, пытается отодвинуть для меня стул. Обслужить, поухаживать. Но Алекс резко его отстраняет. Клянусь, в этот момент во взгляде Глазунова мелькает самая настоящая смертельная тьма.

— Я сам. — Усаживает меня на стул, на какое-то время кладёт руки на плечи, массирует и, не выдержав, прижимается губами к шее.

Пуская ток и возбуждая. Сама не знаю, почему, вместо того чтобы огрызаться, позволяю. Впрочем, долго сидеть рядом он мне не дает. И уже через секунду перетаскивает к себе на колени. Принимаясь ласкать.

Я и сама не могу понять, почему разрешаю ему всё это. Наверное, потому что там, наверху, сделав меня своей, Глазунов меня чуточку заклеймил, и теперь я тоже ненормальная. Местами даже покорная. Но не совсем.

— Прошу, Алекс. На нас смотрят люди.

— Никогда не думал, что тебя заботит чужое мнение. Я думал, ты стерва.

Я поворачиваю голову, ощутив чужие взгляды, они будто черви ползают по коже. Раньше я об этом не думала, сейчас всё изменилось. Они как будто догадались, какая я слабая. Мне становится стыдно.

— Пожалуйста, давай просто поужинаем.

— Пожалуйста? Повтори это снова, — шепчет он слегка одуревшим голосом. — Мне нравится, когда ты умоляешь.

Его рука скользит под мою кофту и, добравшись до груди, начинает гладить соски. И я вдруг осознаю, почему не сопротивляюсь, а послушно иду за ним. Не спорю, не ругаюсь и не пререкаюсь, и даже шаг выбираю такой, чтобы поспевать за ним. Потому что, как бы он себя ни вел, каким бы гадом и сволочью ни был, рядом с ним я испытываю очень-очень странную слабость во всём теле.

Глава 38

Быть заколдованной мужчиной — занятие неблагодарное. Я будто в каком-то коконе. Пытаюсь вернуть себе разум, но горячие губы и ладони только завораживают сильнее. Алекс не даёт мне продыха. Это отдельное состояние, о котором ранее я даже не подозревала. Вроде бы в зеркале всё та же Ленка, бывшая там и до этого, но она другая. И мы ещё даже не дошли до комнаты.

Глазунов касается моего бедра, обнимает, ласкает, затем невзначай прихватывает мочку уха. Щекочет языком подбородок и жарко целует губы. Расслабляет, дурманит и вяжет. И всё равно страшно, что снова будет больно.

— Может, прогуляемся на свежем воздухе? — пролепетав, тут же осекаюсь, встретившись с ним глазами.

Даже не сомневаюсь, что будет дальше. И это точно не прогулка. Вижу, как он изучает меня. Как шумно втягивает воздух, как цвет его карих глаз меняется на несколько тонов, становясь практически чёрным.

— Я взял для нас другой номер, Лен. Посмотрим его!

И вместо того чтобы возразить, я подчиняюсь. Иду, куда скажет.

Новая комната больше, здесь есть балкон и огромное окно, два кресла вместо одного, но самое главное — кровать гораздо больше и шире, с пафосными резными столбиками и балдахином.

Я застываю посреди номера, всё ещё испуганная и в то же время разомлевшая от мужского напора.

— Не бойся. — Подходит и без лишних разговоров принимается раздевать меня. — Больно не будет. А если будешь вести себя хорошо, будет даже приятно.

Его голос — тьма, его руки — огонь. И он явно знает, что делает. Взглянув на меня искоса, Алекс открывает бар, где для нас уже заготовлено вино и два бокала.

— Выпей. — Подносит стекло к моим губам и с удовольствием наблюдает, как от его близости на моем обнажённом теле собираются мурашки.

Я делаю глоток, а потом, ухмыльнувшись, он тоже пьёт. Что-то задумав и сверкнув карими глазами, тянет меня к себе. Жёстко фиксирует затылок, заставляя раскрыть губы, и поит из своего рта.

Такие поцелуи пьянят сильнее, чем сам напиток. Соски моментом скручиваются. Не всё попадает в рот, и хмельная виноградная жидкость стекает по груди и шее, а Глазунов её слизывает.

Он набирает в рот ещё и ещё, но всё вино достаётся мне. В это время Алекс ласкает меня руками, поглаживая тело. Пьяные поцелуи пульсируют под кожей, заставляя ноги подкашиваться. Правая рука Алекса как-то незаметно скользит ниже и оказывается между моих бёдер. Я дёргаюсь, но он снова угощает меня порцией вина из своего рта. И я забываю.

Сознание уплывает, внутри рождается легкость. Он аккуратно укладывает меня на кровать. Раздевается сам. Хмель ударяет в голову. И страх постепенно отступает. Алекс трогает и гладит, обнимает и массирует, шепчет сладкие гадости, и неожиданно я осознаю, что мне это нравится. И что его твёрдые мускулистые руки нужны мне как можно скорее.

Он погружает в меня палец, и я позволяю. Но в этот раз боли нет. Это что-то другое. Я с удивлением понимаю, что всё наоборот. Мне нравится, когда он творит «вот это вот непонятное».

— Моя сладкая стервочка капельку пьяная, — насмешливо произносит Алекс и убирает руку.

А я… тянусь за ней. И, расстроившись, дую губы, потеряв это божественно-приятное ощущение.

— Кажется, мы планировали подождать. Не хочу, чтобы тебе было больно. Слышишь меня, кошечка? Я хочу чтобы тебе было хорошо.

Но я не слышу и не понимаю, что он говорит. Мне нужно ещё немного того тягучего удовлетворения, что дарила его рука. Но Алекс зачем-то садится рядом со мной. И полулёжа, опершись о спинку кровати, внимательно за мной наблюдает. А затем снова зарывается пальцами в мои волосы, наматывает их на кулак и тянет к себе, заставляя выгибаться. Но сейчас это не страшно. Это невероятно… Это чувственно. Это блаженно. Подчиняюсь ему. Мечтаю о нём, почти умоляю взять себя полностью.

— Лена, ты не ответила на мой вопрос. Там болит? — Тянет сильнее, и от этого лёгкого покалывания кожи головы внутри разгорается ещё более мощное пламя.

Он прижимается к моему уху и принимается шептать:

— Я хочу тебя грубо, Лен, и очень жестко. Хочу повернуть тебя к себе спиной, держать за волосы и вырваться со всей силы. Брать, чтобы ты стонала, но я не хочу делать больно, поэтому повторяю: как у тебя там?

Одурманенная всем, что происходит: его красивым мощным телом, его горящими чёрными глазами, его силой и вином, — я резко мотаю головой.

И он тянет к себе. Подхватывает под ягодицы и медленно опускает на свой твердый возбуждённый член. И вместо того чтобы вскрикнуть, я охаю.