Падшие ангелы - Трейси Шевалье

К счастью, этот бесплодный разговор был прерван появлением еще одной надзирательницы. Тролль сказала, что рада ее видеть, так как я, мол, ей совсем голову заморочила какой-то чепухой.

Я поборола искушение показать ей язык — чем дольше я там сидела, тем меньше боялась. Но тут зазвонил звонок, и она пошла к двери. Другая надзирательница стояла и смотрела на меня, словно я экспонат в музее. Я тоже на нее уставилась, но ее это ничуть не смутило. Наверно, они не часто видят таких девочек, как я, на этой скамейке — не удивительно, что она на меня пялилась.

Тролль вернулась с мужчиной в темном костюме и котелке. Он стоял у стола, а Тролль, полистав свою книгу, сказала:

— У нее на сегодня было уже достаточно посетителей. Популярная дама. Вы подавали заранее заявление на встречу с ней?

— Нет, — ответил мужчина.

— Вам нужно заранее испросить разрешение, — с веселым видом сказала Тролль. Она явно получала удовольствие, видя неприятности других людей. — А потом она уж сама скажет, хочет вас видеть или нет.

— Понятно. — Мужчина повернулся, собираясь выходить.

Ого-го! Вот это сюрприз. Когда он увидел меня, то припустил, как норовистый конь, а я просто улыбнулась самой милой своей улыбкой и сказала:

— Здравствуйте, мистер Джексон.

К счастью, он ушел до возвращения Мод с отцом, иначе получилась бы довольно неловкая сцена. На сей раз Тролль попридержала язык и не стала усугублять чужие несчастья. Я тоже помалкивала. Странно, с чего это вдруг мистер Джексон решил наведаться к матери Мод.

День был такой трудный, что, добравшись до дома, я прилегла и проспала бог знает сколько, а потом, словно больная и чтобы успокоиться, съела целую тарелку хлебного пудинга. А в голове у меня все время вертелись всякие мысли, которые пытались сойтись воедино. Мысли о матери Мод и мистере Джексоне. Но я изо всех сил старалась не дать этим мыслям сойтись, и думаю, мне это удалось.

Мод Коулман

Мы с папочкой прошли по коридору за надзирательницей в большой внутренний двор. Оттуда было видно все здание до крыши. В стенах один ряд над другим было проделано множество дверей. Снаружи перед ними проходили черные железные мостки, по которым прогуливались другие надзирательницы, одетые в серую форму.

Наша надзирательница провела нас на два лестничных пролета вверх. От металлических перил с одной стороны до другой в пустых пространствах была натянута проволочная сетка. На ней валялись всякие странные вещи — деревянная ложка, белая шляпка, потрескавшийся кожаный башмак.

В центре двери каждой камеры висел кожаный клапан. Двигаясь по мосткам, я испытывала непреодолимое желание приподнять один из них. Я замедлила шаг, отстала немного от надзирательницы и папочки и, быстро приподняв клапан, заглянула в глазок.

Камера была очень маленькой — футов пять на семь, не больше нашей буфетной. Видела я очень мало — деревянную доску, прислоненную к стене, полотенце, висящее на гвозде, и женщину на табуретке в уголке. У нее была копна каштановых волос, оливковая кожа и сильная челюсть. Рот у нее был сжат, как у солдата, марширующего на параде. Держалась она очень прямо — бабушка вечно нудит, говорит, чтобы я так держала спину. На женщине были темно-зеленое платье с вышитыми на нем белыми стрелами — знак заключенного, — клетчатый передник и белый чепец вроде того, что я видела на сетке во дворе. На коленях у женщины лежал клубок шерсти и спицы.

Мне хотелось, чтобы она посмотрела на меня. Когда наконец наши взгляды встретились, я сразу поняла, кто это. Я никогда не видела миссис Панкхерст раньше — знаменитую Эмелину Панкхерст,[26] вождя суфражисток. Мамочка всегда надеялась, что миссис Панкхерст придет к ней на прием, но та так и не появилась. Один раз я слышала, как Каролина Блэк рассказывала о глазах их лидера: «Темно-голубые и такие пронзительные, что ты для них что угодно готова сделать — взять лопату и разровнять Сноудон,[27] если Эмелина скажет, что та загораживает ей вид».

Миссис Панкхерст улыбнулась мне.

— Мод!

Я отпрыгнула от глазка. Папочка в ужасе смотрел на меня. Надзирательница продолжала идти вперед, но, услышав папочкин крик, остановилась.

Я побежала к нему.

— Ты что, черт возьми, делаешь? — прошептал он, хватая меня за руку.

— Извини, — прошептала я в ответ.

Надзирательница проворчала:

— Живее, держитесь за мной, а то вы ее вообще никогда не увидите.

Дальше на мостках у дверей камеры стояли две женщины: первая — надзирательница, вторая — Каролина Блэк. Под серым пальто на ней было блестящее белое платье с несколькими рядами кружев на груди и шляпка, украшенная увядшими примулами. Вид у нее был такой, словно она вышла прогуляться по Гайд-парку. Мои собственные синее пальто и старая соломенная шляпка были в сравнении с ее одеждой старым хламом.

Когда мы подошли, она говорила в камеру:

— Цвета должны символизировать: пурпурный — достоинство, белый — чистоту и зеленый — надежду. Разве не прекрасная идея? Я бы сама сегодня так оделась, только мне хотелось порадовать вас примулами. Подумайте, как впечатляюще это бы выглядело, если бы на митинге все были одеты одинаково! — Она посмотрела в нашу сторону, улыбнулась и сообщила: — К вам еще посетители!

— Кто? — услышала я из камеры.

— Мамочка! — крикнула я и ринулась вперед, но тут же остановилась — хотя дверь была открыта, дверной проем преграждала металлическая решетка. Я была готова зарыдать.

Камера мамочки ничем не отличалась от камеры миссис Панкхерст — вплоть до клубка шерсти, лежавшего на табуретке; между спиц я увидела почти законченный серый носок с красными полосками. Мамочка стояла у черной стены.

— Привет, Мод, — сказала она. — Пришла посмотреть на старушку мать за решеткой? — Как и миссис Панкхерст, она была одета в темно-зеленый костюм с белыми стрелами. Это одеяние было ей слишком велико — ног совсем не видно, как и талии. Но по ее осунувшемуся лицу я все равно поняла, что она похудела. Под глазами у нее были круги, а кожа покрылась угрями и пожелтела. Ее глаза блестели, словно в лихорадке.

— Привет, Ричард, — сказала она папочке, который стоял за мной и Каролиной Блэк.

Все втроем мы неловко толпились в дверях, переступали с ноги на ногу и, мешая друг другу, заглядывали внутрь, словно в клетку с животным в зоопарке. Две надзирательницы стояли по сторонам двери, как часовые.

— Китти, боже мой, ты что здесь — совсем не ешь? — спросил папочка.

Я вздрогнула, а Каролина Блэк чуть заметно покачала головой — примулы на ее шляпке зашевелились. Неужели он не мог найти других слов — ляпнул первое, что пришло в голову. Но мне и его было жалко — он стоял весь такой напряженный и неловкий.

Мамочку это, казалось, ничуть не задело — она улыбнулась, словно папочка пошутил.

— Если бы ты увидел, что нам дают, то и сам бы не стал есть. На днях я повредила зуб о камушек в хлебе. Меня это расстроило.

— Мамочка, я тебе написала, — проговорила я, — но письмо вернулось.

— В течение первых четырех недель письма тут запрещены, — сказала мамочка. — Каролина могла бы вам об этом сказать. А сколько вам удалось собрать в ходе недели самоограничения? Я надеюсь, достаточно.

— Я… я не помню, — прошептала я.

— Ты не помнишь? Да все ты помнишь. Это было всего четыре недели назад, а у тебя хорошая память на числа. Или тебя смущает, что не удалось собрать много? Это ничего — я и не надеялась, что ты соберешь столько, сколько собрала бы я. Так сколько? Десять фунтов?

Я опустила голову. Мне и десятой части этого не удалось собрать. Я должна была просить соседей и гостей делать пожертвования, но не могла себя заставить. Вместо этого я вложила туда все свои карманные деньги за месяц, да миссис Бейкер и миссис Уотерхаус дали мне несколько шиллингов. Я возненавидела эту учетную карточку.

— А вы знали, — произнесла Каролина Блэк, — что некоторые женщины целую неделю ели только черный хлеб и овсянку в знак солидарности с теми, кого держат здесь? А те деньги, что они сэкономили, посадив себя на «тюремную диету», пожертвованы в СПСЖ.

Они с мамочкой рассмеялись, и у Каролины обнажились зубы.

— Как поживает миссис Панкхерст? — спросила она. — Вы ее видели?

— Мы немного обеспокоены, — сказала мамочка. — Вчера она не выходила на прогулку, и утром в часовне ее не было видно. Надеюсь, она не заболела.

— Я ее видела, — сказала я, довольная, что могу сообщить что-то полезное.

— Видела? Когда ты ее видела? — спросила мамочка.

— Только что — она тут, в соседней камере.

Мамочка и Каролина довольно посмотрели на меня. Но наша надзирательница нахмурилась.

— И как она выглядит? — с тревогой спросила мамочка. — Что она делала?