Фантасмагория смерти - Екатерина Останина

Интеллект Марат ставил превыше всего на свете, но если уж работе ума мешали непрерывные телесные муки, то их следовало непременно заглушать. Этот человек действительно не обращал внимания ни на что: в каком состоянии находятся его руки или ноги, все тело и органы, работающие для его поддержания. Естественно, что при подобном обращении тело начало стремительно разрушаться.

Марату не требовались удобства, он не желал есть регулярно и удобоваримую пищу: это не имело для него значения, и ему действительно было все равно. Он считал: раз это ненужное, неважное не имеет к умственной деятельности никакого отношения, то и прислушиваться к состоянию здоровья не стоит. Если бы он был современным человеком, то, возможно, придумал бы себе слоган: «Только интеллект, а остальное достойно презрения».

Марат глубоко заблуждался на этот счет. Он действительно являлся весьма разносторонне одаренным, успешно пробовал себя в качестве естествоиспытателя, был известен как отличный психолог, однако в последние годы жизни присущее ему и ранее интеллектуальное одиночество превратилось для него в некое подобие тюрьмы. И эта тюрьма не тяготила его, как не тяготила и неизменная ванна, заполненная лекарственными настойками, поскольку притупляла мешавшую основной работе боль: главное, чтобы никто не отвлекал его от умственного труда, не мешал снова и снова загружать работой мозг, ибо только в этом и была сосредоточена вся жизнь Марата.

Быть может, он впрямь был своего рода чудовищем: человек-мозг. Он не задумывался о том, что ни одной частью тела нельзя пренебрегать так цинично. И теперь тело мстило за оказанное ему пренебрежение, явно демонстрируя, кто на самом деле хозяин в этой реальной жизни и как оно способно воздействовать на мозг, ибо организм един, и ни одна его часть не может существовать изолированно от другой. Даже близкие друзья Марата порой были шокированы невероятными изменениями, происходившими в его характере. Он был бесконечно жесток, невероятно циничен, холоден, как убивающая машина. В нем не существовало ни привязанностей, ни эмоций, ни проблесков того удивительного света, что принято называть душой.

И в то же время, как и все маньяки, этот человек, по вине которого погибли сотни ни в чем не повинных людей, отличался болезненной, почти патологической чувствительностью. И вот конец этой уродливой отрыжке природы все же пришел в этот теплый июльский вечер 1793 года. Как обычно, Марат сидел в своей лекарственной ванне по пояс в воде, причем на его костлявую спину был наброшен старый жилет, а голову увенчивал грязный тюрбан.

Ему было не так уж много лет – всего лишь 50, однако он уже успел к этому времени приобрести целый букет болезней, начиная от чахотки и кончая этими отвратительными кожными наростами. Быть может, если бы Шарлотте было известно подобное обстоятельство, то она бы уже не так сильно горела желанием убить этого монстра, и без того приближавшегося к логическому концу своей жизни. При первом же взгляде на Марата можно было бы увидеть на его лбу печать смерти, а мерзкий запах в комнате заставлял подумать о неизлечимой болезни.

«Друг народа» соорудил подобие письменного стола, роль которого играла доска, положенная поперек на края ванны. Возле ванны на высоком пустом деревянном ящике стоял пузырек с чернилами, а рядом с ним лежали перья и листы бумаги. Здесь же находились разные экземпляры «Друга народа». Вокруг царила мертвая тишина: Марат терпеть не мог ни малейшего шума – от него он взрывался мгновенно. Можно было слышать только, как гусиное перо тихонько шуршит по бумаге. «Друг народа» был занят очередным выпуском своей ядовитой газеты.

Внезапно Марат поднял голову: из комнаты, расположенной по соседству с ванной, раздавались негромкие голоса. Они нарушили покой «друга народа»: ведь он только что сосредоточился, а теперь непременно потеряет мысль! Марат не сразу среагировал на постороннее присутствие: пелена погруженности в свое Я все еще окутывала его. Однако голоса продолжали звучать, и через минуту «друг народа» поймал себя на мысли, что поневоле прислушивается к звукам из соседней комнаты, и гневно заревел: «Да что там, черт возьми, происходит?!».

В тот же момент дверь отворилась, и в комнату вошла любовница Марата Симона. Эта молодая женщина была младше «друга народа» на 20 лет. Когда-то она, наверное, считалась привлекательной, и черты ее лица все еще можно было назвать миловидными, но непрерывная черная работа по дому и атмосфера постоянной неряшливости изменили ее и сделали старой и некрасивой. «К вам пришла некая молодая женщина, приезжая из Кана, – сказала Симона. – Она утверждает, будто у нее к вам дело государственной важности, и очень настойчиво требует пятиминутной аудиенции». Едва Симона произнесла слово «Кан», как вечно тусклый и безжизненный взгляд Марата загорелся злобным зеленоватым огоньком, и даже его темно-серое от болезни лицо порозовело при мысли об оставшихся в Кане жирондистах. Так, значит, они не дремлют и все еще думают о подстрекательстве населения к восстанию против республиканской власти!

Симона тем временем, не заметив перемен, столь разительно произошедших в лице Марата, продолжала говорить: «Эта женщина утверждает, что утром уже отправляла вам записку, а вот теперь хочет передать еще одну, вторую. Я пыталась говорить ей, что вы никого не принимаете, но она просто ничего не хочет слушать!». – «Заткнись, – сказал Марат, – и немедленно дай мне эту записку».

Он бросил гусиное перо и буквально выхватил послание из рук любовницы. Он пробежал по листу бумаги быстрым взглядом, и его глаза превратились в узкие щелки, а белые, совершенно бескровные губы хищно поджались. «Впусти ее, пусть войдет!» – резко бросил он Симоне.

Любовница удалилась, и сразу после этого в комнату вошла Шарлотта. Теперь они были один на один: зверь, пожирающий страну своими злобными памфлетами и указами, и орудие судьбы, призванное покарать этого выходца из ада, вернуть его туда, откуда он пришел. Минута прошла в полном молчании.

Девушка и страшный старик в зловонной ванне приглядывались друг к другу. Нет, Марата нисколько не интересовал облик посетительницы. Да, она, безусловно, хороша собой и одета элегантно, но Марата уже давно не волновала красота; подобный соблазн был ему глубоко чужд, как и все, что не касалось его дела, стремления переустроить страну таким образом, как ему казалось правильным. Что же касается Шарлотты, то отталкивающий вид жертвы, грязной, опустившейся, больше напоминающей ядовитую гадину, только укрепил ее в правильности выбранного ею пути. Да, он должен быть стерт с лица земли, как мерзкая опухоль. Его вид буквально кричал о низости его ума.

Поскольку Шарлотта, несколько потрясенная увиденным отталкивающим действом, продолжала стоять как бы в оцепенении, Марат первым решил нарушить молчание, грозившее затянуться.

– Так ты говоришь, дитя мое, что приехала из Кана? – произнес он скрипучим голосом. – Что же там могло случиться, в этом самом Кане, если ты так встревожена и так настаиваешь на встрече со мной?

При этих словах Шарлотта решилась подойти немного ближе.

– Гражданин Марат, мне известно, что в Кане зреет бунт.

– Бунт, говоришь? – Марат хрипло рассмеялся, и Шарлотте почудилось в этом звуке карканье вороны. Он даже потер руки от предвкушаемого удовольствия. – Бунт! Я знал это! Это все бывшие депутаты, которые нашли там убежище… Так назови же мне скорее их имена! Скорей же, скорей, дитя мое, я хочу услышать их имена!

Марат быстро схватил перо и погрузил его в чернила. Он весь дрожал от нетерпения, застыв над чистым листом бумаги. Шарлотта, уже совершенно овладевшая собой, прямая и спокойная, подошла к нему совсем близко и встала сзади него, за его горбатой спиной. Ровным, ничего не выражающим голосом девушка начала перечислять имена своих друзей, наблюдая, как на бумаге царапающий почерком Марат выводит имена жирондистов. Он словно боялся не успеть и строчил с бешеной скоростью.

– Хорошо, хорошо, – бормотал он себе под нос. – Гильотина будет довольна: она не останется без работы.

Он был настолько упоен предстоящим зрелищем многочисленных казней, что совершенно перестал обращать внимания на Шарлотту, а та, услышав слова урода, мечтающего только о гибели еще многих десятков невинных людей, молниеносным движением выхватила нож из-под косынки, и Марат, наверное, даже не успел подумать о том, что в жизни существуют такие понятия, как рок, судьба, неотвратимость…

На него обрушился мощный удар длинного острого лезвия, направленного молодой и крепкой рукой. Нож вошел в грудь Марата по самую рукоятку. Он не понял ничего: только медленно осел назад и посмотрел на Шарлотту глазами, в которых не было ничего, кроме безграничного изумления. Однако же он еще успел закричать, как будто ни к кому не обращаясь: «На помощь! Друг, помоги!». Это были последние слова Марата. Его уродливое тело бессильно сползло на край ванны, а голова в грязном тюрбане упала на правое плечо. Только спустившаяся до самого пола длинная и тощая рука все еще продолжала судорожно сжимать перо, минуту назад готовое вынести смертный приговор. Из глубокой раны кровь хлестала потоком, и вода в ванне постепенно приобретала темно-бурый цвет. Кровь запятнала последний номер «Друга народа», залила едва ли не весь кирпичный пол.