Фантасмагория смерти - Екатерина Останина

Вот так и кончается жизнь, приходит конец всем маленьким земным радостям и всем огорчениям, от которых мы так страдали и столько переживали. Лишь в момент окончательного прощания начинаешь задумываться: а стоило ли все это тех эмоций. Конец всем трудам, которые, если посмотреть с высоты смерти, на самом деле суета сует и всяческая суета… Только в этот момент начинаешь со всей полнотой осознавать значение короткого слова «никогда» – «jamais». Это слово жестоко и беспощадно, и, пожалуй, оно похоже на нож одобренной королем гильотины.

Эта тяжелая сцена продолжалась не менее двух часов. Супруги, обливаясь слезами, никак не могли расстаться, но все-таки их оторвали друг от друга. «Прошу тебя, – напоследок в отчаянии обратилась к королю Мария Антуанетта, – обязательно пообещай мне, что мы с тобой еще увидимся завтра». «Да, да, конечно, – произнес Людовик. – Милые мои, любимые, вам пора идти, конечно, мы с вами скоро увидимся. Прошу вас об одном: молитесь Богу за меня». В это время он уже знал, что не увидит их завтра, как сейчас обещает. Еще одно прощание стало бы нестерпимым, рвущим на части сердце, которое просто обязано быть спокойным. Он успел услышать, как королева, проходя мимо стражников, наблюдающих за сценой прощания в коридоре, не сдержалась, и в слезах выкрикнула им: «Вы все – злодеи!».

Все кончилось, и Людовик отправился спать. Говорят, он спал совершенно спокойно до пяти часов утра. Его разбудил камердинер Клери, который начал приводить в порядок прическу короля. Тот же в это время все старался чуть дрожащими руками надеть на палец обручальное кольцо, хотя это ему никак не удавалось. Кольцо стало для него в последние часы единственным напоминанием о любимой супруге. Конечно, хотелось бы передать ей это кольцо, но о новой встрече даже думать было невозможно… Вскоре пришел и аббат Эджворт. Он причастил короля и еще долго беседовал с ним и молился.

Ровно в восемь часов утра к Людовику пришли представители от городского муниципалитета. Они приняли королевское завещание. Людовик хотел отдать им также некоторые личные вещи, но представители власти отказались от этого в весьма грубой форме. Тогда король протянул им сверток со 125 золотыми луидорами, сказав при этом, что это его долг господину Мальзербу, который он не успел вернуть, и надеется, что члены муниципалитета окажут ему подобную услугу. Через час в комнату вошел Сантер, заявив: «Пора». При этом король попросил, чтобы его оставили одного хотя бы на три минуты: ему нужно было привести в порядок свои мысли. Ровно через три минуты Сантер зашел снова и опять сказал: «Пора». Король в отчаянии топнул ногой, но не стал обращаться к нему с дополнительными просьбами. «Едем», – коротко произнес он.

Он слышал, как вокруг всего Тампля непрерывно рокотали барабаны, и этот гром эхом раздавался в сердце несчастной Марии Антуанетты. Потом рокот стал удаляться, и королева поняла, что супруг ушел навсегда, не сдержав слова, не попрощавшись. Теперь больше никогда, никогда она его не увидит. Королева, сестра Людовика и дети заплакали, думая, вероятно, не только об ужасной участи короля, но и о своей собственной. В том, что она станет не менее страшной, сомнений не было никаких. Они слышали слабые возгласы у ворот Тампля: «Помилование!», однако подобные призывы были немногочисленны, и их немедленно заглушал бой барабанов.

Когда короля провозили в последний раз по улицам Парижа, кругом царила необычайная тишина. Возможно, многие из присутствующих на самом деле испытывали сострадание по отношению к казнимому, но никто не решился бы в этом признаться: наступило такое время, что никому нельзя доверять, и даже сосед может через несколько часов состряпать донос в соответствующие органы. Окна всех домов были наглухо захлопнуты, не работали даже хлебные лавки, а на улицах невозможно было увидеть ни одного экипажа. Всюду рядами стояли вооруженные люди общим числом 80 000, и все они напоминали застывшие статуи. Оцепенел весь Париж, и всюду эхом отдавался один-единственный звук – громыхание королевского экипажа. Людовик в это время не прекращал читать молитвы по себе, умирающему, и колеса кареты звучали для него похоронным маршем. От него требовалось теперь только одно: решительно забыть эту жестокую землю и обратиться к небу, которое, быть может, более милосердно…

В десять часов утра карета достигла площади Революции, которая до этого носила название площади Людовика XV. Здесь же возвышалась и статуя этого монарха, но теперь на его месте чернел только силуэт гильотины. Зрители столпились неподалеку от места казни, и среди присутствующих можно было различить изящный кабриолет предателя Эгалите. Несмотря на то что карета остановилась, Людовик продолжал читать молитвы умирающих, и так прошло еще пять минут, пока он не окончил их все. Лишь после этого дверцы экипажа открылись.

На пороге смерти, этой ужасной и бесконечной бездны, в короле боролись весьма противоречивые чувства – и отчаяние, и гнев, и стремление покориться неизбежности. Барабаны продолжали глухо стучать, и у Людовика в какой-то момент не выдержали нервы. «Замолчите!» – закричал он, едва удерживаясь, чтобы не зажать уши руками. Тем не менее у подножия эшафота король не стал медлить и быстро поднялся по ступеням. Он сам снял с себя коричневый камзол и остался в белом фланелевом жилете.

Когда к Людовику подошли палачи и попытались связать ему руки за спиной, все в несчастном короле воспротивилось подобной унизительной процедуре. Он попытался сопротивляться, и тогда вмешался аббат Эджворт. Святой отец напомнил Людовику о страданиях Иисуса Христа, который был унижен во много крат больше, но не противился и смирился, готовясь предстать перед своим Отцом Небесным. Только после этого Людовик дал связать себе руки и обнажить голову. В последнее мгновение король попытался обратиться к народу: «Французы, – крикнул он, – я невинен! Я умираю невиновным! И только это правда, потому что эти слова произносятся с эшафота человеком, который сейчас предстанет перед лицом Бога! Я прощаю вас, я прощаю всех, кто желал мне зла, и у меня есть только одно желание: чтобы моя страна…» Он не успел закончить, поскольку Сантер яростно заорал: «Барабаны!», и в то же мгновение их стук заглушил последние слова несчастного короля.

Сантер снова отдал команду, вероятно, опасаясь непредвиденных последствий уже произнесенных Людовиком слов: «Палачи, скорей делайте свою работу!». Палачи и сами были перепуганы не меньше Сантера. Они прекрасно знали, что если откажутся выполнять свое грязное дело, то немедленно сами займут место осужденного, и потому с постыдной поспешностью накинулись на связанного Людовика, после чего на эшафоте произошла короткая, но весьма отчаянная борьба. И тем не менее один слабый Людовик ничего не мог сделать против шестерых здоровенных палачей. Те повалили его и привязали к доске. Аббат Эджворт в последний раз наклонился к королю, говоря: «Сын святого Людовика, Небеса ждут тебя». Топор рухнул вниз. Так завершилась жизнь Людовика XVI 21 января 1793 года, в понедельник. Ему шел всего-навсего 39-й год.

Сансон показал отрубленную голову короля толпе, которая хором взревела: «Да здравствует республика!», и этот вой понесся по всему Парижу. Народ в полном восторге от увиденного размахивал шапками, платками, фуражками, бросал их вверх и поднимал на остриях штыков. Довольный зрелищем Филипп Эгалите умчался в своем роскошном кабриолете, граждане из Ратуши облегченно вздохнули: «Наконец-то эпопея завершилась». Что же касается толпы, то она была озабочена тем, как бы унести с места казни сувениры, например смоченные королевской кровью носовые платки, пряди волос или кусочки одежды. Ведь все эти реликвии потом можно будет успешно продать желающим, которые станут носить их в кольцах.

Через полчаса любители сувениров были удовлетворены, и город вернулся к своей обычной повседневной жизни. Снова открылись лавки с хлебом, а на улицах появились продавцы молока. Вечером в кофейнях царил настоящий праздник, однако прошло всего несколько дней, и, как вспоминал Мерсье, почти каждому стало понятно, что эта казнь будет иметь крайне серьезные последствия.

22 января министр Ролан, находясь вне себя от отвращения к происходящему, подал в отставку: чаша его терпения уже была переполнена. Ролан привел в порядок все дела. Теперь он мечтал только об одном: бесследно кануть во мраке, спрятаться в самой глухой деревне, только бы больше ни одна живая душа, знавшая его, не смогла бы его разыскать. Ему не дали этого сделать.

В этот же день хоронили Лепетелье де Сен-Фаржо. Процессия весьма помпезного вида потянулась к Пантеону. Представление получилось достаточно дикое: тело несли в полуобнаженном виде, чтобы каждый желающий мог увидеть его рану, а рядом лежала сабля и окровавленная одежда. Оркестр наигрывал мрачные похоронные мотивы, а из окон домов, расположенных по ходу следования процессии, по распоряжению патриотов бросались дубовые венки.