Фантасмагория смерти - Екатерина Останина

Алексей Евгеньевич Герасимов

Екатерина Александровна Останина

Кристина Александровна Ляхова

ФАНТАСМАГОРИЯ СМЕРТИ

Введение

Книга эта в основном о неприятном. О смерти. Смерть – вот единственное событие, в раннем или позднем наступлении которого мы можем быть уверены. В свой черед она приходит за всеми, она неизбежна, но при этом мы всячески стараемся оттянуть момент встречи с ней. Никого мысль о ней не радует, каждый надеется прожить подольше, оттянуть встречу с «костлявой». И если смерти боятся и не все, то умирать страшно каждому.

И вдвойне смерть неприятна, если настигла она полного сил и энергии человека во цвете лет, если прервала жизнь трагическая случайность, глупое, шальное обстоятельство. Но стократ тяжелее перенести хрупкому человеческому разуму, если человек погиб страшно и мучительно, да так, что и похоронить нечего. Тот ритуал, которым люди окружили смерть близких (похороны, поминки и т. п.), дает живущим еще некоторую иллюзию собственного бессмертия, хотя бы в памяти окружающих. Мысль же о том, что тебя могут запомнить не как живого человека, с пороками и добродетелями, достоинствами и недостатками, а как бесформенный кусок мяса, воистину пугающа и непереносима.

А ведь именно так зачастую выглядят жертвы терроризма. И террор не изобретение наших дней, он имеет глубокие корни в человеческой истории. Террор – это не только взрывы, удушающие газы, понятие террора гораздо глубже и шире.

Террор может быть государственный, как во времена сталинских репрессий, может быть революционный… То, что Влад Тепеш, по прозванию Дракула, сажал на кол пленников, тоже террор.

Спрашивается: что же это за изверги рода человеческого, которые травят, убивают, режут, калечат? Да такие же люди, как и все мы. Ходят на работу или службу, едят, пьют, радуются жизни, наносят визиты и сами принимают гостей. Шутят, гуляют, переживают потери и торжествуют победы – живут, вроде бы как все вокруг. Они могут быть примерными семьянинами, а могут оказаться и полными аморалами, и то, что террор – неотъемлемая часть их жизни, вполне может быть скрыто за обходительностью и вежливостью.

Любой сегодня знает про террористов из Чечни, «Алькаиды», Ирландской республиканской армии. Взрывы, убийства, похищения… А ведь если вспомнить историю государства Российского, то в ней всегда присутствовали убийства царей, чиновников, политических деятелей и ответ государственной машины: казни, ссылки, репрессии. Так что история терроризма в России началась отнюдь не с первой чеченской кампании.

А борцы за независимость? Они тоже отнюдь не всегда были чисты пред Богом и людьми, беспощадно и жестоко казня пленников. В качестве примера приведем того же Тепеша. Вроде бы личность насквозь положительная (если, конечно, отвлечься от его привычки сажать турок на кол, однако время было такое, и турки поступали отнюдь не лучше, да и в прочих странах нравы мягкостью не отличались), борец за независимость Трансильвании, сражавшийся не за деньги и славу, а за веру и прочая. А если взглянуть на все это с точки зрения Оттоманской империи? Сошел с гор какой-то мелкий князек, начал народишко баламутить да верноподданных лютым казням предавать – натуральный террорист. Все зависит от точки зрения, как видите.

Ну а что касается первопроходцев… Кто-нибудь помнит, чем экспедиция Колумба для индейцев обернулась? Вот то-то же. И выйди человечество в дальний космос, та же история повторится. Главное, чтобы к нам никто таким образом не прилетел, а то можно, конечно, сколько угодно гордиться человеческим разумом и наукой, но если припомнить, что государства Латинской Америки и Индокитая, которые колонизировали европейцы, были гораздо более развиты экономически и культурно… Да и полинезийцы с маори себя наверняка последними людьми не считали.

Ну и несчастные жертвы террора и притеснений, конечно… Николай Кровавый, обер-вешатель Столыпин, «бешеный мулла» Абдилле Хасан – довольно красноречивые прозвища, вы не находите? Нет, обижать никого не хочется, но давайте не будем и идеализировать этих людей только за то, что жизнь была тяжелая, а смерть – лютая. У Берии с Шикельгрубером тоже детство тяжелое было, говорят…

Цель, с которой писалась эта книга, – не оправдать или очернить кого-то или посмаковать кровавые подробности чужих смертей и пощекотать нервы обывателей, отнюдь. Оценки деятельности персонажей давались по возможности беспристрастные, и пусть читатель сам судит об этих людях на основании фактов.

Смерть неизбежна, но не надо же на этом зацикливаться. Эта книга о людях, которые что-то сделали для того, чтобы наше восприятие смерти хоть немного изменилось, чтобы мы осознавали, что умереть можно по-разному. Она о таких разных на первый взгляд людях, как мсье Гильотен, поставивший процесс смертной казни на поток (если не сказать конвейер), как Роберт Скотт – не сдававшийся до последнего пленник ледяной пустыни, как барон Унгерн, встретивший смерть как настоящий офицер и Георгиевский кавалер (а «Георгия» давали только за боевые заслуги), собственноручно разломавший свою купленную кровью награду, лишь бы она не досталась его врагам; как Людовик XV, даже перед смертью думавший о том, за кем бы еще приударить…

Кто-то из тех, о ком рассказывается на страницах данного издания, жил для себя, кто-то – для окружающих, кто-то вообще жил просто так. Перефразируя мсье дю Валлона: «Я живу, потому что живу, черт возьми». Кто-то боролся до последнего, кто-то поднял руки и покорно пошел на казнь, кто-то умер своей смертью, но умудрился погубить до этого уйму народа. Жизнь и смерть взаимосвязаны. Жизнь жизни рознь, но то же самое можно сказать и о смерти, но не как о процессе, а как о событии.

Смерть смерти рознь – вот о чем эта книга. И скажут ли о вас словами Наполеона об Андрее Волконском из «Войны и мира»: «Вот прекрасная смерть», – зависит только от вас. Но гораздо лучше, если скажут иначе: «Вот прекрасная жизнь».

Глава 1 Кровавая цена свободы, равенства и братства

Большинство современных исследователей считают истоком Французской революции, в огне которой погибло невероятное количество людей, факт чисто духовного характера. Так, например, английский историк К. Г. Доусон полагает, что сама французская культура XVIII столетия явилась «той открытой дверью, через которую буржуазный дух проникал в закрытый мир католического барокко – сперва в качестве закваски и критики, и новых идей, а в конечном итоге – деструктивным потоком революционного изменения, разрушившим моральные и социальные основы культуры барокко. Неэкономический характер этой культуры делал ее бессильной в противостоянии высокоорганизованной мощи нового торгашеского буржуазного общества. Она последовала по тому же пути, что и эллинистический мир, уступивший высочайшей организации римского империализма». И далее он отмечает самое главное: «Бог более не рассматривался в качестве Небесного Царя и Отца, управляющего своим миром через непрерывное посредничество Своего всевидящего Провидения…» Таким образом, всеобщий отказ от веры в Бога привел Францию к явлению поистине исключительному, когда сдерживаемое до поры в подсознании человека звериное начало, как адское порождение, вырвалось наружу, все сметая на своем пути. Человек уподобился зверю, некогда смирному и послушному, но теперь кровожадному и жестокому до садизма. Все страсти в нем смешались и перепутались. То он был готов рвать на части свою жертву, то вдруг рыдать от жалости к ней же.

Мозг, дошедший до последней точки кипения и разгоряченности, больше уже не мог, как в мирные времена, верно служить рассудку. Им овладевали соображения самого невероятного, фантастического и назойливого характера, превращаясь в своего рода болезнь, название которой – «революционный невроз». А в состоянии невроза, как известно, человек способен на поступки не только безрассудные, но и неизбежные в своем кошмаре, ибо именно к этому предрасполагает кризисное стечение обстоятельств. Даже самые фанатичные из революционеров подчас не могли оправдать изуверов, сеявших смерть на парижских улицах в сентябре 1792 года. Даже Жорес после этих кровавых событий, заставивших буквально онеметь от ужаса всю Европу, отмечал, что «избиение безоружных узников может свидетельствовать лишь о затемнении рассудка и полном притуплении всяких человеческих чувств», подтверждая таким образом глубинную природу совершеннейшего творения природы – зверь с низменными инстинктами.

Вероятно, современному человеку также не стоит оболь-щаться, полагая, будто тонкий лоск цивилизованного общества надежно застрахует его от того варварства, которое он склонен опрометчиво осуждать, читая о диких поступках своих предков. Уж лучше считать кровавые события прошлого следствием массового умопомешательства, ибо инстинкты человека-зверя по-прежнему дремлют в каждом; они готовы пробудиться в любую минуту, выпуская на волю все порождения преисподней и приводя в содрогание стороннего наблюдателя, смотрящего, например, на толпу, находящуюся под воздействием политического или религиозного экстаза – ведь все это явления одного порядка, итог окончательной утраты веры в духовное, высшее предназначение человека. Что же касается массовых преступлений, совершаемых с завидной регулярностью в революционные периоды, то они давно уже стали достоянием истории. К ним следует относиться как к предупреждению и назиданию потомкам, не имеющим права забывать даже самые отвратительные страницы прошлого.