Экспедиционный корпус - П. Карев

– Садись и пиши пермиссьоны (отпуска).

Фельдшер написал по-французски двадцать две отпускных записки. В каждой говорилось, что такой-то русский солдат отпускается в город Понтарлье сроком на двое суток. Внизу пермиссьона Макаров подписывал по-французски фамилию капитана Бушико.

В девять часов все были в сборе. Солдаты заходили в канцелярию и незаметно получали пермиссьоны. В десять часов по предъявлении пропусков в железнодорожную кассу были куплены билеты до станции Понтарлье и обратно, чтобы меньше было подозрений.Вслед за тем группа русских в числе двадцати двух человек села в поезд, шедший на Понтарлье.

Приехав в город, солдаты разбились на несколько мелких групп по три-четыре человека и пошли по улицам, не теряя друг друга из вида. Потом, купив на дорогу съестного, а главное – сигарет и табаку, мы снова собрались вместе и решили пообедать. Деньги были у всех.

Часа в два мы вышли за город, туда, где начинается подножье Альпийских гор. День был сырой, снег валил крупными хлопьями и слепил глаза. Кругом никого не было. Встретились только двое французов. Чтобы рассеять всякое подозрение, мы остановили их и, угощая сигаретами, спросили, далеко ли до самой высокой вершины и с какой стороны к ней лучше подойти. Мы рекомендовались туристами, любителями гор. Французы подробно рассказали нам об Альпах п добавили, что самая высокая горная вершина – зто Монблан, но она далеко и добраться до нее трудно, на это надо потерять несколько дней п иметь с собой хороших проводников-альпинистов.

Поговорив еще несколько минут и еще раз покурив, мы со смехом и шутками, бросая друг в друга комья мокрого снега, пошли потихоньку в горы.

8

Альпийские горы от самого подножья и до вершин густо покрыты лесом. Встречаются места, сплошь поросшие кустарником, через который только с большим трудом может пробраться человек.

Поднявшись в горы, мы почувствовали сильный ветер, совсем незаметный внизу. Мокрый снег шел гуще. Целыми ворохами сваливался он с деревьев, осыпая нас с ног до головы.

Мы спешили, стремясь уйти как можно дальше до наступления темноты. Но чем выше поднимались, тем труднее становилось итти. То и дело мы вязли в снегу и, чтобы не упасть в пропасть, цеплялись за кусты.

Горный ветер ревел подобно раненому зверю. Деревья стонали от бешеных порывов ветра. Наступала темнота. Зимней ночью в лесу, да еще когда густо падает снег, настолько темно, что в двух шагах не видно человека. Мокрые шинели давили на плечи и спины. По горячему телу струился пот.

Итти дальше нельзя было. Каждый неосторожный шаг грозил смертью. К этому времени мы очень утомились. У Макарова поднялась температура, а на ноге Станкевича открылась рана. Было решено сделать привал до утра или до того момента, когда перестанет итти снег. Для этого пришлось вернуться назад и укрыться под нависшей громадной скалой.

На наше счастье площадка под скалой была ровная и большая. Сбросив с себя тяжелые шинели, мы начали дружно утаптывать мокрый снег.

Выровняв площадку, мы решили с помощью мягкого, липкого снега возвести стену, которая закрыла бы площадку от ветра. Получилось нечто вроде шалаша. Под скалой стало тихо.

Принесли сухих сучьев. Вскоре запылал костер. Несколько человек вышли посмотреть, видно ли со стороны пламя костра. Оказалось, что огонь снаружи совершенно не был заметен. Это очень обрадовало нас. Заделав последний проход, мы по очереди грелись у костра и сушили мокрую одежду. Только Макаров и Станкевич все время лежали возле огня.

Предусмотрительно купленным в Понтарлье вином мы окончательно согрелись. Немного отлегла и усталость. Выставив дежурных, мы завернулись в просохшие шинели, палатки и заснули.

Дежурили по два человека. В их обязанность входило постепенно подбрасывать в костер дрова и прислушиваться ко всякому шороху в горах. Люди сменялись каждый час.

Мартовская ночь в горах очень длинна, и всем нам удалось хорошо отдохнуть и выспаться. Перед рассветом, позавтракав и потушив костер, мы двинулись дальше. Снег перестал, ветер утих, и ясное утро внушало радужные надежды.

Но по глубокому снегу итти было тяжело, и в полдень мы вынуждены были остановиться на отдых.Однако задерживаться надолго нельзя было, и через час мы снова тронулись, держа курс на восток (у нас был компас, подаренный канадцами).

В этот день остановку на ночлег пришлось сделать раньше, потому что Макаров до того ослаб, что не мог двинуться с места. У него опухло горло, ему трудно было дышать. Приходилось нести его на развернутой палатке.

Такой удобной площадки, как в первую ночь, найти не смогли. Остановились под густыми деревьями, под которыми сравнительно было тихо и тепло. Развести костер на открытом месте не решились, боясь привлечь внимание пограничной стражи.

Ночь без костра показалась намного длиннее. Макаров не спал, он сидел в полузабытье, прислонившись к дереву. Я и Оченин сели по бокам, поддерживая больного плечами. Фельдшер предложил ему выпить кружку вина и принять аспирин. После этого он почувствовал себя несколько лучше и попросил есть. Перед тем как пойти дальше, фельдшер смазал ему горло иодом и хорошо забинтовал шею. Со Станкевичем также было немало хлопот. На каждой остановке ему тщательно смазывали рану и накладывали бинт.

После третьей ночевки мы тронулись без завтрака. Но шли бодро, будучи уверены, что в этот день обязательно дойдем до швейцарской границы, где надеялись на хороший обед и отдых. Однако наступил и четвертый день, а границы все еще не было.

Мы шли гуськом – след в след. Впереди Оченин, за ним л, после меня Макаров, за ним Станкевич, фельдшер и остальные. Во время обхода одной очень крутой скалы фельдшер, наблюдая за шедшим впереди Макаровым, сорвался вместе с кустом, за который он держался, и полетел в пропасть. Все мы сочли его погибшим, но минут через пять снизу раздался тихий крик. Услышав крик, Оченин, я и еще несколько человек начали осторожно спускаться вниз. Оказалось, пролетев немного, фельдшер счастливо зацепился ремнем за острый выступ скалы и спасся.

Голод давал себя чувствовать, всем страшно хотелось есть. Но Оченин разделил остатки хлеба и сыра между Макаровым и Станкевичем, и мы продолжали двигаться вперед, стараясь не думать о голоде и напрягая последние силы.

Наступил рассвет. Люди были сильно измучены, в особенности двое больных. Они еле-еле волочили ноги. Макаров до того ослаб, что двигался поддерживаемый товарищами. Сильный Оченин шел впереди. Итти первым – это было очень трудно, пробираться по следам несравненно легче. Некоторые товарищи хотели заменить его, но он отказался от этого.

Пройдя по лесу метров пятьдесят, Оченин вдруг остановился и спрятался за большое дерево, подавая нам знак соблюдать тишину. Когда мы подтянулись к нему, он указал рукой вперед.

Метрах в сорока под деревом стояли четыре койки. На койках лежали люди во французской военной форме и как будто крепко спали.

Мы присели за деревьями в снег и думали, что дальше делать. Некоторые предлагали подойти как можно ближе и открыть стрельбу из револьверов. Другие советовали осторожно отступить назад и стороной обойти пограничников.

Оченин ни с одним предложением не согласился. Он выдвинул свой план. Четыре человека пз нас должны осторожно подобраться к пограничникам и, если удастся, быстрым налетом отобрать у них винтовки. Остальные товарищи должны быть на чеку. План Оченина был принят. Желающих итти разоружить французов нашлось больше, чем нужно. Оченин взял с собой меня и еще двоих. Он предложил нам: револьверы держать в руках, но спрятанными в карманах, стрельбу без его команды не открывать, стараться без шума отобрать винтовки у пограничников.

Когда до спящих осталось несколько метров, Оченин, шедший впереди, остановился и подал знак. Мы начали осторожно выходить влево на одну линию с ним. Затем он махнул рукойт и мы бросились к французам.

Винтовки были в наших руках. Проснувшиеся французы поднялись на койках и встретили наведенные дула. Они сразу не могли понять, в чем дело, и растерянно смотрели на нас, не произнося ни слова.

В этот момент оставшиеся в засаде восемнадцать товарищей подбежали к нам. Наконец пограничники пришли в себя, и один из них проговорил:

– Что. такое? Русские солдаты?

– Да, товарищи, русские солдаты, – ответил Оченин.

Французы встали с коек и подняли руки вверх. Это были старые, лет по пятидесяти пяти, солдаты, которых обычно на фронт не отправляли, и они несли гарнизонную службу внутри страны.

Оченин передал мне винтовку, а сам подошел к французам и начал отстегивать у них пояса с патронташами. Французы не сопротивлялись. Похоже было, что они не особенно удивились своему разоружению и пленению неожиданно появившимся в родной стране «неприятелем».