Пути непроглядные - Анна Мистунина

– И еще раз отведать твоего чудесного вина, – согласился Рольван. – Обещаю.

Одо наклонил голову, торжественно, как будто стал свидетелем священного обета, но тут же по-мальчишески ухмыльнулся и, привстав, заглянул в кувшин.

– Хотел бы я знать, почему здесь пусто, ведь мы почти не пили? – он в раздумье почесал выбритый кругом затылок. – Как думаешь, принести ли нам новый или все-таки пора спать?

– Спать, пожалуй. Иначе завтра меня придется привязывать к седлу, чтобы не свалился.

– Не думаю, что твои друзья дрейвы станут этим заниматься. Пойдем, я покажу тебе, где у нас спят особенно почетные гости. Тебе понравится.

Помещением для почетных гостей оказались две смежные комнаты, каждая размером с келью настоятеля, обставленные если не роскошно, то с удобством, каким не побрезговал бы ни один путешественник, насколько бы знатным он ни был. Похваставшись, что в комнатах этих несколько лет назад останавливался ни кто иной, как сам отец Кронан, и пожелав Рольвану спокойной ночи, Одо благословил его и наконец оставил одного. Вода, приготовленная в деревянной бадье, совсем остыла, но Рольван, надеясь так прогнать хмель, все же окунулся в нее. Вытершись лежащим рядом полотенцем, прошел в спальню. Уютная и теплая, она нисколько не походила ту комнату, которую он делил когда-то с шестнадцатью другими послушниками – разве что тем же совершенно особенным монастырским духом, что он ощутил еще в келье настоятеля. Рольван обнаружил, что вдыхает его с удовольствием, как будто после долгого странствия он наконец возвратился домой. Было так хорошо забыть ненадолго о печалях внешнего мира, всего несколько часов ни о чем не тревожиться и не быть начеку. Преклонив колени перед большим, во всю стену, изображением расцветших меча и копья, он от всей души произнес молитву. Знакомые слова согревали душу и внушали спокойствие, от которого начало клонить в сон. Поднимаясь с колен и забираясь под мягкое одеяло из овечьей шерсти, Рольван улыбался довольной улыбкой усталого и счастливого человека.

Он видел сон и во сне он знал, что это сон. Он помнил, так отчетливо, словно это было всего лишь вчера, как все то же самое происходило наяву – заполненную любопытным народом площадь, гул людских голосов, шум дождя и хлюпанье по грязи множества ног. Два ряда стражи и плаху на помосте, и усталый лик тидира Дэйга на переносном троне. Палача в кроваво-красном одеянии. Двух болтунов за спиною и собственную злость на их трескучие голоса, на их глупость и равнодушие перед лицом чужой гибели. Помнил, как стихли все звуки, когда хрупкая фигурка в простом сером платье поднялась по ступеням помоста. Рольван никак не мог разглядеть ее лица. Другие лица были видны отчетливо, но стоило ему поднять взгляд на осужденную, как серая завеса дождя между ними густела и превращалась в непроницаемую пелену. Священник в епископском облачении поднес к ее губам божественный символ. Это не был отец Кронан – с отстраненным удивлением Рольван узнал пухлую фигуру и добродушное лицо своего детского друга. И сразу, стоило ему только разглядеть в епископе Одо, серая пелена растаяла и Рольван узнал ту, на чью смерть пришел полюбоваться весь Эбрак.

Игре повернула голову и встретилась с ним глазами, безошибочно отыскав его в толпе. В ее взгляде не было ни осуждения, ни ненависти – только усталость. Потом она опустилась на колени перед плахой, и Рольван проснулся.

Вскочил, уронив на пол одеяло. От выпитого накануне вина, от волнения, от пришедшего в один миг осознания и вины, что не понял всего раньше, дрожали руки. Кое-как одеваясь, бросился к окну. Проходя мимо божественного символа, вздрогнул и, неожиданно для себя, встал, вернее, упал на колени.

– Я все понял, – сказал он хрипло. – Спасибо!

Вскочил и бросился к окну. Распахнув ставни, выглянул наружу. Небо светлело, набухало алой болезненной полосой. В воздухе дрожал негромкий гул песнопений. Началась ли это уже утренняя служба или еще звучали ночные хвалитны, Рольван сообразить не мог, лишь понимал, что должен торопиться. Час езды до эргского замка, если вскачь, сказал Одо, но едва ли кто-то из монахов захотел бы скакать галопом в темноте. В лубом случае, следовало думать, что гонец уже там и что отряд эргской дружины на рассвете, как только можно будет не опасаться призраков, выступит из замка. Уже выступил.

На ходу опоясываясь и пристегивая меч, Рольван с перекинутым через руку плащом вышел в коридор. Здесь было пусто и звучали, отдаваясь от стен, песнопения. Ночью он был довольно-таки пьян и теперь боялся заплутать, но ноги сами принесли его к выходу во внутренний двор. Послушник, спешивший куда-то от колодца с двумя полными ведрами воды, не обратил на Рольвана никакого внимания. Конюший без возражений отдал ему коня и сам распахнул перед ним ворота монастыря. Вероятно, гости, уезжавшие с первым светом, не были здесь в новинку.

– Скажи, – попросил его Рольван, придержав поводья, – гонец, которого отец Одо обещал послать к эргу, давно ли уехал?

Конюший без удивления пожал плечами:

– Кажется, тогда только запели хвалитны.

– Спасибо, – сказал Рольван и подстегнул коня.

Тот рванулся вперед так, что из-под копыт полетели камни и комья земли. За спиной со скрипом закрылись ворота. Не возвращаясь на дорогу, не теряя зря времени, напрямик через мокрые от росы луга, к маячившим вдалеке стенам и крышам придорожного постоялого двора, поминутно озираясь вокруг – не появится ли откуда-нибудь спешащая на зов настоятеля эргская дружина. Одо поступил глупо, не приказав запереть его, пока все не будет кончено. Рольван не держал обиды на отца-настоятеля, он и сам на его месте, скорее всего, поступил бы так же. Дрейвов нельзя оставлять в живых, так же, как нельзя оставлять в живых убийц и отравителей, разбойников и осквернителей храмов – это известно даже малым детям. Находясь возле Игре столько дней и сохранив ей жизнь, Рольван и сам стал преступником. Что же касается Гвейра, он, хоть сам и не дрейв, все равно их пособник и, хуже того, убийца епископа. Навлечь на них кару – священный долг любого, называющего себя слугою богу и тидиру.

Вот только к Рольвану все это больше не имело никакого отношения. Наверное, он понял все давно и лишь из упрямства не желал этого видеть. Слишком велико было зло, причиненное им этой женщине, слишком много крови пролегло между ним и ее братом, чтобы признаться, хотя бы самому себе, что больше не желает мести и правосудия тоже не желает. Что в тот, возможно, недалекий день, когда эти двое окажутся одни против целого мира, он, Рольван, встанет с ними третьим. И умрет за них, если понадобится, и не станет жалеть ни о чем. Он безжалостно терзал конские бока, торопясь успеть, опередить беду, которую сам же и навлек на них. Торопясь сказать наконец слова, что должны были прозвучать еще много дней назад.

Слова эти рвались у него из груди, он повторял их в мыслях, пока мчался вперед, пока колотил изо всех сил в окованные железом ворота, пока препирался с полусонным привратником. Только переполошив всех слуг и разбудив хозяина, Рольван наконец понял то, что ему пытались втолковать с самого начала: людей, которых он ищет, здесь нет и не было. И еще – что он не первый, кто о них спрашивает.

– Ворвались, всех подняли, обыскали весь дом, даже в подвал заглянули, – поправляя съехавший на глаза ночной колпак, с обидой пожаловался хозяин. – Только опять улеглись, теперь вы. Что за птицы такие важные, что все их среди ночи ищут в моем доме?

– Я ищу своих друзей, а что понадобилось тем, кто у вас обыскивал подвал, не знаю, – ответил ему Рольван. – Мне жаль, что причинил столько беспокойства. Вот, надеюсь, это немного вас утешит. Могу я узнать, в какую сторону уехали те люди?

Разглядев лежащую на своей ладони монету, хозяин повеселел. От него и от привратника Рольван выяснил, что незваных гостей было десятеро, среди них один монах, что возле ворот они некоторое время совещались и даже спорили, и кто-то из них предлагал отправиться в ближний монастырь задать пару вопросов настоятелю, но в конце концов монах настоял на своем и отряд поскакал по дороге к югу.

– Монах-то, я понял, знает, куда ваши друзья, благородный господин, направлялись, и хочет, чтобы там их и взять, – и привратник окинул Рольвана подозрительным взглядом. – А солдатам не больно-то хотелось ночью шляться по лесам, где демоны. Но монах сказал, если поймают дрейва, награду получат от самого тидира, да еще настоятель от себя им отсыплет, вот они и согласились. А вы сами-то, благородный господин, случаем, не дрейв?

– Нет, не дрейв, – коротко ответил Рольван и удержался, чтобы не прибавить «К сожалению». Фраза про настоятеля, который еще и от себя добавит денег за пойманную Игре, развеяла его намерение не держать обиды на Одо. – Прощайте, спасибо вам за помощь.