Честь и мужество - Василий Шарапов

— Ну, Лешка, молоток, — крикнул Серый, продолжая вихляться.

— Пошел ты в натуре… — выдавил Лешка и сел на стул возле Вики из ГПТУ. То ли устала она, то ли обидело ее что-то, но девушка сидела боком, упершись подбородком в спинку стула, и исподлобья смотрела на танцующих. Они с Таней были подружки не разлей вода, одевались всегда одинаково и выкрасились в один цвет, такой розоватый. Но до чего же были они не похожи одна на другую! Гибкая, шустрая, плоская, как доска, похохатывающая Танька и плотная губастенькая Вика, тугодумка, но старательная, почти всегда спокойная, но при случае способная так отшить, что потом обходить ее будешь за квартал.

Никогда раньше Леша не симпатизировал этой девчонке, а сейчас вдруг — обида и водка, что ли, ударили — показалась она ему вполне стоящей подругой. «Деловая такая, — думал он, стараясь держать голову прямо, — чувиха что надо… Ну ее, Надьку…» Довольно долго они в упор смотрели на танцующих.

— А ты чего? — спросил наконец Леша.

— Чего?

— Иди, танцуй, — мотнул головой Леша, и ему вдруг стало ужасно горько, что она вот возьмет и пойдет.

— А ну их…

Она так решительно вскинула подбородок, что маленькое лезвие на цепочке легло поперек шеи.

— Смотри обрежешься, — показал на него Леша.

— Не… Не настоящее, — отмахнулась девушка.

— Мани… мани… мани… — тоненько тянула Танька вместе с «АББой». Витька Иленкин, подражая Серому, тоже попробовал покачаться в танце с присядом, но упал под хохот и визг на ноги Надьке.

— Ты, козел! — крикнул Серый. — Нос оторву!

— Сам он козел, — сказала сердито Вика. — И Надька твоя козлиха.

— Точно, — с готовностью подхватил Лешка и хотел было ударить кулаком по спинке стула, но промахнулся, чуть не свалился сам. — Хочешь, с тобой ходить буду?

— В училище-то? — захохотала Вика.

— Н-нет… — Лешка засопел. — В кино… На танцы… Везде…

— Давай, — просто сказала Вика. — Зря ты гулянку-то устроил. Ишь, денег сколько гробанул. На мороженое небось не осталось.

— Не боись, — пьяно ухмыльнулся Леша. — Я перевод, поняла, получил. Хочешь, я тебе подарю чегой-то? Получше твоей бритвочки.

— Покажи! — В маленьких зрачках зажегся огонек.

Он с трудом встал, выпрямился во весь свой незавидный рост. Веснушчатое круглое его лицо очень хотело казаться важным, может, даже надменным, но ничего такого не выходило. Губы расползались, глаза были сонными, мутными.

— Пойдем! — Он взял ее за руку, упругую — не ущипнешь. — Там, в материной комнате. Мамаша на дежурстве… Она в больнице…

— Сдурел! — рассердилась Вика. — Материны вещи даришь?

— Мои! В натуре мои! — Лешка ударил себя кулаком в грудь. — Идем!

Они встали из-за стола и, держась за руки, у стеночки обошли танцующих. Комнаты были не смежными, надо было идти через коридор. А там стояли двое — Колян и Славик. Касаясь друг друга головами, что-то горячо выясняли. Когда Леша толкнул дверь в комнату, они синхронно засмеялись.

— Во дает Леха! — крикнул Колян. — Поволок!..

Славик тоже бормотнул что-то неразборчивое, но, видно, остроумное, потому что снова захохотал. Но Леша с Викой уже зашли в заботливо прибранную комнату, где на окнах и кровати было много тюля и блестели разноцветные стаканы в серванте. Леша бухнулся на колени и достал из нижнего ящика серванта картонный ящичек с надписью «Смена». Там был фотоаппарат, под ним картонка, а под ней… Вика охнула: на дне ящичка сверкало несколько перстней с оргстекляшкой вместо камня, но зато внутри были выпуклые разноцветные узоры — чудо! Вика видела такие перстни в магазине, стоили они никак не меньше шести рублей каждый.

— Выбирай, — Лешка гордо тряхнул коробкой. — Хоть два.

— Вот эти, — быстро сказала Вика… — Нет, этот и этот…

Пока она натягивала перстеньки на коротенькие, с пурпурными ноготками пальцы, Леша обнял ее за плечи и попытался поцеловать.

— Спрячь коробку-то! — прикрикнула Вика. — Идем лучше танцевать!

И, взяв безвольного, вяло сопротивляющегося Лешку за талию, она потащила его туда, где оглушительно выкрикивала про три свои желания Алла Пугачева и где, не обращая внимания на музыку, беззвучно пел под гитару жалостливую песню Серый. Только Надька, видать, понимала ее слова: она сидела рядом и смотрела, как он поет. Должно быть, читала по губам.

…Уходя на банкет к Лешке Гусеву, Вика второпях забыла ключи, и теперь пришлось трезвонить на всю квартиру — мать спала крепко. Вику подташнивало, голова кружилась, от сигарет, которые она сегодня попробовала впервые в жизни, во рту было гадостно. Когда за дверью раздалось шлепанье, Вина хотела было спрятать перстни — совсем забыла о них, — но самолюбие вдруг ворохнулось в девушке. Она насупилась и закусила губу: нечего трусить, подумаешь, пусть только попробует…

Что именно «попробует» мать и как она, Вика, на это будет реагировать, додумать времени не хватило. Щелкнул замок, дверь распахнулась. На пороге в незастегнутом халатике, который был куда короче, чем ночная рубашка, стояла мать Вики, заспанная и злая как черт. Вика знала: если мать поджала губы, значит, собралась скандалить. Сейчас рта видно не было вовсе — так, ниточка.

— Явилась не запылилась, — сказала она ядовито. — Проходи, проходи, мерзавка.

— Ладно тебе, — буркнула Вика и сразу же пожалела об этом. Надо было, конечно, смолчать и виновато потупиться. Мать бы и отошла.

— Ты у меня поладнаешь, — многозначительно сказала мать. — Иди!

Следом за дочерью она прошла в комнату. Они жили в ней вдвоем — своего отца Вика знала только по горьким репликам матери.

— Рассказывай! — строго приказала мать, и вдруг ее тонкий нос наморщился. — Ты это что… пьяная?

Она быстро наклонилась к лицу девушки, еще раз принюхалась.

— Ах ты… — Ей слов не хватало, чтоб выразить негодование, и она больно стиснула Викины плечи. — Господи, дожила я… Пьяная дочь по ночам шляется… Господи!..

— На дне рождения… У девочки одной, — забормотала Вика, напуганная исступленным видом матери. — Шампанского немножко… Из училища нашего…

— А это откуда?!

Эх, надо было Вике спрятать перстни!

— Это так… — смешалась Вика. — Мальчик один знакомый… У него их много, вот он и… Ну чего ты возникаешь, не украла же я!..

— Мальчик?! — пронзительно закричала мать и без замаха влепила дочери сочную пощечину. — Взял и подарил? За так?!

Зинаида Ивановна давно уже пальцем не трогала дочь: понимала, что нельзя, взрослая. Сейчас не сдержалась и, мучаясь неправотой, распаляла себя.

— Гулящая девка! — кричала она, хватаясь то за голову, то за грудь. — Признавайся во всем, мерзавка! Выгоню!

Вика молча плакала. Такой был замечательный вечер — и вот, пожалуйста… Слова матери не оскорбляли ее — мало ли что она выдает, когда разозлится. Всякое слышала Вика. Но пощечина горела на щеке… Бить ее, Вику?!. Она еле сдерживалась, чтоб не зарыдать во весь голос.

— Чтой-то вы, Зинаида Ивановна? Успокойтесь, — раздался неожиданно голос соседки. Нонна Константиновна в халате до полу, в бигуди, с блестящими от крема щеками просунулась в дверь.

— Смотрите, Нонна Константиновна, любуйтесь! — истерично воскликнула Зинаида Ивановна. — По ночам водку пьет… С мужиками… Подарки от них получает, мерзавка! Охо-хо-о-о…

Она зарыдала, схватила себя за горло и, попятясь, упала на диван-кровать. Вика сквозь слезы с ненавистью смотрела на нее.

— Водички, водички скорей, — всплеснула руками соседка, но, видя, что девушка не шелохнулась, сама бросилась на кухню. Дав Викиной матери воды, она с осуждением покачала головой.

— От мужчин подарки… В вашем возрасте… Знаете…

— Да какие мужчины?! — грубо оборвала Вика. — Мальчик наш, Леша, из училища… У него день рождения был, вот!..

Глупо она соврала, однако.

— Так это именинникам дарят. — Морщинки хитровато лучились у глаз соседки. — Странно как-то у вас…

— Ему не нужны они… Эти колечки, — буркнула Вика, глотая слезы. — Он и другим девочкам дарил… Не только мне, — опять соврала зачем-то Вика.

— Он что, сам их делает? — сощурилась Нонна Константиновна.

Всего год назад ушла она на пенсию, проработав секретарем судебного заседания без малого тридцать лет. Бдительности у Нонны Константиновны было больше чем достаточно. Энергии тоже.

— Отстаньте вы от меня, не знаю я ничего! — не выдержала-таки Вика, заревела. Бросилась рядом с матерью на диван-кровать, забилась в плаче.

— Дети, дети.. — вздохнула Нонна Константиновна и покачала головой. Но, видя, что мать обняла дочь и что теперь они плачут вместе, еще раз вздохнула и вышла, плотно прикрыв дверь. Она не придала особого значения материнской драме: подумаешь, дочь вернулась поздно с вечеринки!.. Она даже посочувствовала Вике. Однако это не помешало ей наутро сообщить участковому инспектору, старшему лейтенанту милиции Жиганову, о загадочных перстнях, которые раздаривает подружкам какой-то гэпэтэушник Леша.