Кот олигарха. РОМАН - Петр Карцев

– Я пишу с этого мерзавца святого Себастьяна, – пояснил он.

– А я приняла его за сатира, – сказала Лена.

– Вот именно! – обрадовался художник. – Я пишу святого Себастьяна в образе сатира. Я подумываю о том, чтобы перевернуть христианскую иконографию с ног на голову.

Под эту святотатственную реплику он провел гостей в коридор, откуда через стенную арку открывалось огромное пространство студии.

– Возможно, цикл картин, – говорил он, не обращая внимания на их впечатленные лица. – Большой, большой цикл. Пока не надоест.

Студия занимала, по-видимому, большую часть этажа. Шесть высоких окон по противоположной стене выходили во двор и смотрели поверх Никитского бульвара на север или северо-восток. За окнами пульсировала вызолоченная огнями ночная Москва, отмытая и облагороженная темнотой, обещавшая если не волшебные, то манящие открытия – и стоя здесь, на Ленином месте, кто мог сказать, что она лгала? Между аркой, в которой остановились гости, и ближайшим окном простирался огромный стол, вмещавший в относительном порядке или художественном беспорядке бесчисленное количество банок и флаконов с красками, маслом, растворителями, лаками и прочей алхимией, о назначении которой Лена могла по большей части лишь догадываться. Там же стояли высокие стаканы с кистями разнообразных форм и размеров, карандашами, ножами, кусачками, скребками, пинцетами и другими инструментами, не все из которых дилетант ожидал бы увидеть в студии художника. Рядом со столом в специальной стойке из светлого дерева были закреплены на весу несколько чистых холстов разного размера – вероятно, готовых к работе. Дальше на расстоянии нескольких метров друг от друга стояли, развернутые к окнам, три мольберта, каждый с закрепленным на нем холстом. В самом дальнем конце студии располагался, гротескным образом, массивный биллиардный стол и за ним, у стены, тяжелая рама с киями. Над столом низко висела большая зеленая лампа, лившая мягкий домашний свет из-под матерчатого – возможно, бархатного – абажура. Остальная часть студии была освещена только светом ночного города.

Январский провел гостей мимо мольбертов и просторного подиума, предназначенного, очевидно, для натурщиков, ближе к озеру света от зеленой лампы, где на границе между полумраком студии и клубной эксцентрикой биллиарда были расставлены вокруг низкого стеклянного кофейного столика несколько простых и не слишком комфортных старых кресел. У стены напротив окна стояла массивная тумбочка, крышка которой использовалась в качестве барной стойки и была уставлена бутылками, по большей части темного стекла. К тумбочке с обеих сторон примыкали два массивных стеллажа из мореного дерева, на полках которых был собран паноптикум самых разнообразных предметов, призванных, вероятно, придавать форму фантазии художника: от чучел животных до нескольких хтонически извитых древесных коряг, от пары смутно знакомых классических бюстов до конного разъезда оловянных уланов в ярких мундирах, от глиняной утвари и черепков до мелких сувениров, собранных, вероятно, в разных концах света.

Из всей компании только Лена осталась стоять возле одного из стеллажей, рассматривая его коллекцию, в то время как среди остальных, рассевшихся или повалившихся в кресла, появился сатир Коля, босой и в небрежно подвязанном халате, и произнес магические слова, выдавшие в нем по совместительству бармена. За одной из дверец тумбочки обнаружился холодильник, похожий на гостиничный мини-бар, но более солидных размеров. На поверхность были подняты лед и пиво, заструились джин и тоник, по прихоти хозяина дома запахло абсентом.

Январский махнул рукой в сторону одного из мольбертов.

– Меня навел на эту мысль Эль Греко, – сказал он небрежно, но с легкой ноткой эгоманиакальной погруженности в собственный мир, не допускающей и мысли о том, что его реплика в прихожей могла быть воспринята гостями как случайная. – Большинство канонических изображений показывают святого Себастьяна либо подрощенным херувимом, либо аутистом. Не могу себе представить менее живописной темы, чем христианское смирение. – Январский закинул голову назад и посмотрел в потолок, словно консультируясь с небесной инстанцией о допустимости такого взгляда.

– Если не ошибаюсь, Себастьян первоначально был солдатом, – вежливо пробормотал Троицкий достаточно громко, чтобы реплика была засчитана, и достаточно тихо, чтобы позволить художнику проигнорировать информацию, если она не вписывалась в его концепцию.

Январский, продолжая смотреть в потолок, повернул правую руку ладонью вверх, словно взвешивая поданную мысль.

– Меня не интересует исторический аспект, – сказал он. – Только символический.

– А! – тихо и глубокомысленно воскликнул Троицкий.

Николай подошел к Ларе, опустился на одно колено и подал ей высокий стакан с красноватой жидкостью. Лена немного ревниво наблюдала за ними вполоборота. Лара слегка наклонилась вперед, приняла стакан и поблагодарила юношу улыбкой достаточно нейтральной, чтобы вызвать у Лены легкую удовлетворенную усмешку. Лена уже успела подумать, что Лара не из тех, на кого производят впечатление театральные жесты, и была рада получить подтверждение своей правоты.

– Представьте себе ситуацию: римские легионеры используют безоружного и беззащитного юношу как мишень, для упражнения в стрельбе из лука. Юноша стоит перед ними безвольно, возведя очи горе, и принимает их стрелы как набитый соломой тюфяк.

Январский обвел аудиторию глазами.

– Вам эта ситуация кажется символически богатой? Вы постигаете внутреннее содержание образа?

Решетинский хмыкнул и сделал большой глоток из поднесенного Николаем стакана, в котором звенели и плескались кубики льда, бросая загадочные зеленоватые отблески в темную древесную глубину многолетнего напитка.

– Не хватает напряжения, – сказал он.

– Именно! – воодушевился художник. – Это незаряженный символ, как невзведенный курок! Римские легионеры на месте, но по другую сторону ситуации явно чего-то не хватает.

Николай подошел к Лене последней и подал ей стакан с небольшим поклоном. Возможно, он инстинктивно почувствовал ее место в этой компании. Никто не интересовался ее предпочтениями в напитках, и он просто налил ей то же, что и Ларе. Она приняла стакан, глядя ему в глаза, пытаясь отыскать в них святого Себастьяна.

– Эль Греко – единственный, кто дает Себастьяну неидеализированное, земное тело – тело, которому знакомы и сладострастие, и брутальность. И хотя он формально соблюдает христианскую условность обращенного к небу взгляда, в его Себастьяне нет ни покорности, ни смирения, ни даже надежды. Я не говорю о вере. Коля, принеси мне альбом.

Коля, по всей видимости не новичок в своей роли, сходил к дальней стене, где за биллиардным столом обнаружилась не замеченная ранее низкая книжная полка, уставленная художественными альбомами большого формата в ярких суперобложках. Январский положил альбом репродукций Эль Греко себе на колени и начал любовно его листать с аккуратностью, неожиданной в его огромных, как увидела теперь Лена, руках и в его очевидно эгоцентрическом темпераменте.

Найдя нужную страницу, он передал альбом Ларе, сидевшей от него по правую руку.

– Что вы видите у него во взгляде?

Лара несколько секунд изучала репродукцию непроницаемым взглядом.

– Вопрос, – сказала она и передала альбом Троицкому.

– Мммм, – сказал Троицкий и после приличествующего случаю краткого интервала передал альбом Решетинскому.

Тот бросил на картину мимолетный взгляд и вернул книгу хозяину.

– Непрочитываемое лицо, – задумчиво сказал Январский. – По крайней мере, не более близкое к святости, чем к пороку. Вопрос – возможно. Но не вопрос жизни и смерти. Взгляд, я бы сказал, не столько вопрошающий, сколько прикидывающий. Чувственные губы и подчеркнуто твердый подбородок, если вы обратили внимание. Голова непропорционально мала по отношению к телу. Его жизнь в мускулах, а не во взгляде.

Лена подошла к художнику сзади и стала рассматривать репродукцию поверх его плеча. Его анализ показался ей впечатляющим. Одновременно она с удивлением обнаружила, что среди крупных кубиков льда в ее стакане жидкости было не так уж много и вся она уже кончилась. Лена вернулась к импровизированной барной стойке и налила себе щедрую порцию в тот же стакан из первой попавшейся бутылки. Напиток оказался обжигающе крепким.

Январский между тем продолжал, задумчиво скребя седую щетину на щеке:

– Если вспомнить завершение истории святого Себастьяна, в ней можно обнаружить несколько подсказок о том, чего не хватает в каноническом образе. Или что было из него утеряно на протяжении Средних веков. Кто-нибудь помнит, что произошло с Себастьяном после казни?