Искры - Михаил Соколов

— Ты сегодня прямо молодец, как птаха щебечешь, — заметил Яшка.

Дарья Ивановна, как только вошла в дом, сразу почувствовала: дочка и сын к чему-то готовятся.

Яшка сказал ей, что сегодня Леон присылает сватов.

Дарья Ивановна всплеснула руками:

— Да чего же вы молчали, идоловы деточки? Ах, боже ж мой! Дочунушка ж моя, родимая! — засуетилась она, и все хлопоты начались сызнова.

Нефед Мироныч вернулся из церкви позже всех, но ничего особенного в доме не заметил. Тогда Дарья Ивановна решила подготовить его:

— Мироныч, ты хоть бы ноне, ради праздничка святого, не спал, — сказала она, когда пообедали. — Как ни говори, сын у нас, дочка на выданье. Гляди, люди случатся какие, а мы всегда, пока соберемся угостить…

— Отвяжись со своими людьми! Я не для угощений добро наживаю, а кому хочется угощаться — для них монополька есть.

— Ну, хоть так посидим, погутарим.

— Да чего ты привязалась? — начал сердиться Нефед Мироныч. — Ступай до баб на улицу, коль язык чешется. Отрубей напарь мне, опять поясницу колет.

Он бросил на сундук подушку. Дарья Ивановна сердито сдернула с нее розовую сатиновую наволочку, оставив ситцевую, и быстро вышла.

Нефед Мироныч послал ей вслед яростный взгляд и, раздевшись, лег на сундук, старчески кряхтя и щупая поясницу.

Некоторое время он старался ни о чем не думать, но лишь только закрыл глаза, как опять вспомнились атаманские выборы, и он вздохнул: «Таки не выбрать близкого человека! — продолжал возмущаться он, как будто Калина был чужим человеком. — А впрочем, над кем атаманить? Над Степаном? Разбойником Егором? Мужика вам, братцы, в атаманья надо! Пускай бы управлять на ваших спинах учился. И Игнат — дрянь мужичонка. Я думал: дочка благородная, с Суховеровым за ручку, значит может быть толк. А оно… Ну, погодите же у меня!».

Он лег, чтобы отдохнуть, а кум атаман стоял в глазах и насмехался над ним. И Нефед Мироныч снова думал о том, кого забыл угостить перед выборами, кому не отомстил за оскорбления и не свел еще счеты.

В это время во дворе дружно залаяли собаки. Дарья Ивановна вышла на крыльцо, крикнула:

— Серко, Жучок! Ах, чтоб вас! — и заторопилась навстречу гостям.

— Здорово дневали, с праздничком вас, Ивановна! Так сватов встречать, девка, — и ходить не схочешь, — полусерьезно-полушутя заговорила жена Фомы Максимова.

— Черти б их взяли! Побирушку вчерась чуть не загрызли. Проходите, проходите, болюшки, — растерянно приглашала Дарья Ивановна свах и, торопливо поднявшись по ступенькам, исчезла в доме.

Умудренная опытом, Максимиха поняла, что застала Загорулькиных врасплох, и, пошептавшись с подсвашкой, Степановой женой, решила подождать у крыльца.

— Давай тут подождем. Как пригласят в хату — значит дело пошло, а нет — нам там все одно мед не пить.

Вбежав в хату, Дарья Ивановна затолкала мужа в широкую, мясистую спину:

— Мироныч, Мироныч! Одевайся скорей! Сваты!

Нефед Мироныч неудобно обернулся, сонными глазами посмотрел на жену, ничего не понимая, и уселся на сундуке, свесив босые ноги.

— Да скорее, ради небесного! — торопила она его, подавая штаны. — Люди на дворе стоят!

— Сдурела баба, — недовольно проворчал Нефед Мироныч, не попадая спросонья ногой в штанину. — Бабы пришли, небось, языки почесать, а ей сваты. Откуда люди?

Дарья Ивановна убрала подушку, погнала его с сундука, намереваясь достать из него юбку и кофточку.

— Наши хуторские. Встань с сундука!

— Наши? — Нефед Мироныч недоуменно выпучил красные от сна глаза и запрыгал на одной ноге к окну.

Отведя в сторону занавеску и узнав жену Максимова, он зло задернул окно.

— Так это ж Максимиха! Ну, мужичье проклятое, я вам покажу сватов! Я дам вам невест! — Раздраженно сдернув с ноги надетую штанину, он пустил шаровары по полу и метнулся к двери.

— Тю! Ах ты ж, мерин идолов, бесстыжие твои глаза! До баб в исподниках?! Мироныч, да ты сбесился? — напустилась на него Дарья Ивановна и, догнав, схватила за руку, но он, отшвырнув ее в сторону, выбежал на крыльцо.

Максимиха ожидала от Нефеда Мироныча все что угодно, но только не этого. Завидев его в подштанниках, она смущенно переглянулась с подсвашкой; обе готовы были провалиться сквозь землю. Нефед Мироныч, багровея, расставил руки по наличнику двери, спросил:

— Какие это тут сваты объявились?

Максимиха презрительно сощурила глаза, стараясь держаться спокойно, но щеки у нее запылали от гнева.

— У тебя что, штанов нету? Или покрасоваться выбег? — зло заговорила она. — Да ты хоть навовсе скинь их! Наше дело такое: мы купцы, у тебя товар; не сойдемся — в другой двор завернем. Аленку за Леона отдашь? — спросила она.

Нефед Мироныч ухмыльнулся, головой кивнул куда-то в сторону амбара.

— Сучка вон у меня в девках засиделась, могу задарма отдать.

Подсвашка, не зная, куда смотреть от стыда, дергала Максимиху за кофту: лучше, дескать, уйти и не срамиться, но Максимиха, дрожа от злости и обиды, не унималась:

— Сучку ты себе оставь, а дочку нам отдай. Говори нам ответ.

— Вон со двора! — загремел Нефед Мироныч, кулаком грохнув по дощатой стенке крыльца так, что стоявшая рядом цыбарка упала на землю, и пошел на свах, изогнувшись хорем и обзывая их нехорошими словами.

Свахи попятились назад, боязливо оглядываясь, как бы не натравил собак.

Из землянки вышел Яшка. Уж такого и он не ожидал. «Ну, совсем умом тронулся, старый», — подумал он и, поддернув брюки, словно к драке готовился, насмешливо обратился к отцу:

— Правильно, батя. Круши их! Только вот подштанники за зря не сняли, оно удобней было бы.

Нефед Мироныч, опалив его лютым взглядом, прогудел сквозь зубы:

— У-у, и ты туда же, су-укин сын! — И, крутнувшись, ушел в дом.

— Господи, Мироныч! Да на весь хутор осрамилися, на мир православный весь, — со слезами на глазах встретила его Дарья Ивановна.

— Замолчь! «Осрамилися»… Плевать я хотел на хутор твой и на весь мир тутошний!

Возле соседнего дома стояли и смеялись бабы.

А в землянке на кровати рыдала Алена, проклиная рождение свое, дом родительский, отца…

Нефед Мироныч, отдохнув, вышел во двор размяться и без надобности то убирал камешки, то старый инвентарь переставлял с места на место.

В калитке показался Степан Вострокнутов. Заметив хозяина, он поздоровался еще издали и направился к нему.

— О, это ж беда! И идут и идут — хоть из ружья в них пали! — вполголоса проворчал Нефед Мироныч, выходя из-под навеса.

К нему редкое воскресенье не приходили с какой-нибудь просьбой. Обычно считалось, что Нефед Мироныч после возвращения из церкви бывает в хорошем расположении духа и в такие минуты с ним легче столковаться. Так и Степан. Он только что был у свояка, советовался о своем неожиданном горе и, возвращаясь домой, не зная о только что происшедшем во дворе Загорулькина, зашел потолковать о долге. Еще весной он занял у Нефеда Мироныча под проценты тридцать рублей на корову. И вот уж прошел срок уплаты, а у него случилась беда: конь его провалился на мосту в щель и сломал ногу. На днях Степан купил другого, надеясь упросить Загорулькина отсрочить долг.

Нефед Мироныч подошел к нему вялой походкой, недовольно подал руку и презрительно оглядел его наряд. Степан был в старых чириках, в залатанных, убранных в шерстяные чулки шароварах.

— Чего это ты так прибеднился? Лампасину вон черным залатал, картуз сидит не по-казацки. Или в мужики записался?

Степан посмотрел на свои чирики, на шаровары, поправил картуз.

— По-свойски сказать, бедность наступила, а поддержки… — он развел руками, намереваясь сказать «нету», но сказал другое, поймав на себе выжидающий взгляд Загорулькина: — Только на добрых людей и надежда осталась.

Нефеду Миронычу понравилось это, и он подобрел.

— Ну, рассказывай, с чем хорошим пришел?

Они присели на лежавший под стеной старый каток. Степан, крутя цыгарку, заговорил о своем несчастье, о том, что покупка коня ввела в непосильный расход и теперь хоть семенную пшеницу продавай, чтобы свести концы с концами. Помолчав некоторое время, он несмело попросил:

— Сделай милость, Мироныч, подожди с долгом до рождества. Ну, хоть режь, а нету силы отдать. Сам знаешь: казак без коня — что баба без юбки.

Он говорил, не глядя на Загорулькина, тихо, покорно, и по его несмелым движениям, по робкому голосу чувствовалось: стыд и отвращение наполняли в эту минуту его гордую казацкую душу. А вот надо просить.

— Не ладно у нас с тобой получилось, Степан, — сказал Нефед Мироныч после некоторого раздумья. — Я тебе давал весной, ты обещался возвратить еще в жнива, расписка есть, а нынче уже и с зябью люди добрые кончили. Навряд я помогу тебе, станишник. Ты просишь подождать, а завтра другой попросит, а там еще какой. Так, парень, здорово нахозяйствуешь. Как-нибудь перебейся. Что ж теперь, руки опускать? Я — не солнце, всех не обогрею.