Лошади в океане - Борис Слуцкий

Между столетиями

Захлопывается, закрывается, зачеркивается столетье.Его календарь оборван, солнце его зашло.Оно с тревогой вслушивается в радостное   междометье,приветствующее преемствующее следующее число.Сто зим его, сто лет его, все тысяча двести месяцевисчезли, словно и не было, в сединах времен   серебрясь,очередным поколением толчется сейчас и меситсяочередного столетия очередная грязь.На рубеже двадцать первого я, человек двадцатого,от напряженья нервного, такого, впрочем, понятного,на грозное солнце времени взираю из-под руки:столетия расплываются, как некогда материки.Как Африка от Америки когда-то оторвалась,так берег века — от берега —уже разорвана связь.И дальше, чем когда-нибудь,будущее от меня,и дольше, чем когда-нибудь,до следующего столетья,и хочется выкликнуть что-нибудь,его призывая, маня,и нечего кликнуть, крометоскливого междометья.То вслушиваюсь, то всматриваюсь, то погляжу,   то взгляну.Итожить эти итоги, может быть, завтра начну.О, как они расходятся,о, как они расползаются,двадцатыйи двадцать первый,мой веки грядущий век.Для бездн, что между ними трагически разверзаются,мостов не напасешься,не заготовишь вех.

«Делайте ваше дело…»

Делайте ваше дело,поглядывая на небеса,как бы оно ни заделодуши и телеса,если не будет взораредкого на небеса,все позабудется скоро,высохнет, как роса.

Делали это небобогатыри, не вы.Небо лучше хлеба.Небо глубже Невы.Протяжение трассы —вечность, а не век.Вширь и вглубь — пространство.Время — только вверх.

Если можно — оденетсиней голубизной.Если нужно — одернет:холод его и зной.Ангелы, самолетыи цветные шарытам совершают полетыиз миров в миры.Там из космоса в космос,словно из Ялты в Москву,мчится кометы конус,вздыбливая синеву.Глядь, и преодолелабездну за два часа!Делайте ваше дело,поглядывая на небеса.

«Есть итог. Подсчитана смета…»

Есть итог. Подсчитана смета.И труба Гавриила поет.Достоевского и Магометазолотая падучая бьет.

Что вы видели, когда падали?Вы расскажете после не так.Вы забыли это, вы спрятали,закатили, как в щели пятак.

В этом дело ли? Нет, не в этом,и событию все равно,будет, нет ли, воспето поэтоми пророком отражено.

Будет, нет ли, покуда — петлиПарки вяжут из толстой пеньки,сыплет снегом и воют ветрычеловечеству вопреки.

И срам и ужас

От ужаса, а не от страха,от срама, а не от стыданасквозь взмокала вдруг рубаха,шло пятнами лицо тогда.

А страх и стыд привычны оба.Они вошли и в кровь и в плоть.Их   даже    дня      умеет        злобапреодолеть и побороть.

И жизнь являет, поднатужась,бесстрашным нам,бесстыдным намне страх какой-нибудь, а ужас,не стыд какой-нибудь, а срам.

«Который час? Который день? Который год?..»

Который час? Который день? Который год?     Который век?На этом можно прекратить вопросы!Как голубь склевывает просо,так время склевывает человек.

На что оно уходит? На полет?На воркованье и на размноженье?Огонь, переходящий в лед,понятен, как таблица умноженья.

Гудит гудок. Дорога далека.В костях   ее ухабы отзовутся,а смерзшиеся в ком векаобычно вечностью зовутся.

Сонет 66

Желаю не смерти,но лишь прекращенья мученья,а как ему зваться,совсем не имеет значенья.

Желаю не смерти —того безымянного счастья,где горести ближнихне вызывают участья.

Где те, кто любилименя, или те, кто спасали,меня бы забылии в черную яму списали.

«Утверждают многие кретины…»

Утверждают многие кретины,что сладка летейская струя.Но, доплыв едва до середины,горечи набрался вдосталь я.

О покой покойников! Смиреньеусмиренных! Тишина могил.Солон вкус воды в реке забвенья,что наполовину я проплыл.

Солон вкус воды забвенья, горек,нестерпим, как кипяток крутой.Ни один не подойдет историк сложкой   этот размешать настой.

Ни один поэт не хочет жижурассекать с тобою стилем «кроль».И к устам все ближе эта сольи к душе вся эта горечь ближе.

«Говорят, что попусту прошла…»

Говорят, что попусту прошлажизнь: неинтересно и напрасно.Но задумываться так опасно.Надо прежде завершить дела.

Только тот, кто сделал все, что смог,завершил, поставил точку,может в углышке листочкасосчитать и подвести итог:

был широк, а может быть, и тесенмир, что ты усердно создавал,и напрасен или интересендней грохочущий обвал,

и пассивно или же активножизнь прошла, —можно взвесить будет объективнона листочке, на краю стола.

На краю стола и на краюжизни я охотно осознаюто, чего пока еще не знаю:жизнь мою.

«На русскую землю права мои невелики…»

На русскую землю права мои невелики.Но русское небо никто у меня не отнимет.А тучи кочуют, как будто проходят полки.А каждое облачко приголубит, обнимет.И если неумолима родимая эта земля,все роет окопы, могилы глубокие роет,то русское небо, дождем золотым пыля,простит и порадует, снова простит и прикроет.Я приподнимаюсь и по золотому лучус холодной земли на горячее небо лечу.

«Господи, Федор Михалыч…»

Господи, Федор Михалыч,я ошибался, грешил.Грешен я самую малость,но повиниться решил.

Господи, Лев Николаич,нищ и бессовестен я.Мне только радости — славитьблеск твоего бытия.

Боже, Владимир Владимыч,я отвратительней всех.Словом скажу твоим: «Вымучь!»Вынь из меня этот грех!

Трудно мне с вами и не о чем.Строгие вы господа.Вот с Александром Сергеичемпроще и грех не беда.

«Читая параллельно много книг…»

Читая параллельно много книг,ко многим я источникам приник,захлебываясь и не утираясь.Из многих рек одновременно пью,алчбу неутолимую моювсю жизнь насытить тщетно я стараюсь.

Уйду, не дочитав, держа в рукелегчайший томик, но невдалекепять-шесть других рассыплю сочинений.Надеюсь, что последние слова,которые расслышу я едва,мне пушкинский нашепчет светлый гений.

22.4.1977

«Ну что же, я в положенные сроки…»

Ну что же, я в положенные срокирасчелся с жизнью за ее уроки.Она мне их давала, не спросясь,но я, не кочевряжась, расплатилсяи, сколько мордой ни совали в грязь,отмылся и в бега пустился.Последний шанс значительней иных.Последний день меняет в жизни много.Как жалко то, что в истину проник,когда над бездною уже заносишь ногу.

Вместо послесловия