Лошади в океане - Борис Слуцкий

«Еврейским хилым детям…»

Еврейским хилым детям,Ученым и очкастым,Отличным шахматистам,Посредственным гимнастам —

Советую занятьсяКоньками, греблей, боксом,На ледники подняться,По травам бегать босым.

Почаще лезьте в драки,Читайте книг немного,Зимуйте, словно раки,Идите с веком в ногу,Не лезьте из шеренгиИ не сбивайте вех.

Ведь он еще не кончился,Двадцатый страшный век.

Ваша нация

Стало быть, получается вот как:слишком часто мелькаете в сводкахновостей,слишком долгих рыданийалчут перечни ваших страданий.

Надоели эмоции нациивашей,как и ее махинациисредствам массовой информации!Надоели им ваши сенсации.

Объясняют детишкам мамаши,защищают теперь аспирантычто угодно, но только не вашибеды,только не ваши таланты.

Угол вам бы, чтоб там отсидеться,щель бы, чтобы забиться надежно!Страшной сказкойгрядущему детствувы еще пригодитесь, возможно.

«Изучение иностранного…»

Изучение иностранногоязыка повторяется зановов поколении каждом, любомНедостигнутое в дедене успели достичь и дети.

Перелистываю альбом,где четыре уже поколенияи спряжения и склоненияизучали спустя рукава.О веселые лица детские,изучавшие тексты немецкие,но — слегка. И едва-едва.

О, мистическое невезение!Лингвистическое угрызениесовести   не давало плодов.Только мы уходили из школы,грамматические глаголызаглушал глагол городов.

Говорят, что в последние годыязыку вышли важные льготы.Впрочем, если придется орать,знаменитому «хандыхоху»можно вмиг обучить неплохонашу разноплеменную рать.

Ода автобусу

Заработал своими боками,как билет проездной оплатил.Это образа набуханье —этот грузно звучащий мотив.

О автобус, связующий загородс городом, с пригородом, верней.Сотню раз я им пользуюсь за год,езжу сотню, не менее, дней.

Крепнет стоицизм у стоящих,у влезающих — волюнтаризм.Ты не то мешок, не то ящик.Не предвидел тебя футуризм.

Не предвидел зажатых и сдавленных,сжатых в многочленный комок,штабелем бесконечным поставленныхпассажиров. Предвидеть не смог.

Не предвидел морали и этики,выжатых из томящихся телв том автобусе, в век кибернетики.Не предвидел. Не захотел.

О автобус! К свершеньям готовясь,совершенствуя в подвигах нрав,проходите, юнцы, сквозь автобус.Вы поймете, насколько я прав.

Душегубка его, костоломка,запорожская шумная сечьвас научит усердно и ловкожизнь навылет,   насквозь     пересечь.

Не так уж плохо

Распадаются тесные связи,упраздняются совесть и честьи пытаются грязи в князии в светлейшие князи пролезть.

Это время — распада. Эпоха —разложения. Этот векначал плохо и кончит плохо.Позабудет, где низ, где верх.

Тем не менее в сутках по-прежнемуровно двадцать четыре часаи над старой землею по-прежнемуте же самые небеса.

И по-прежнему солнце восходити посеянное зерноточно так же усердно всходит,как всходило давным-давно.

И особенно наглые речи,прославляющие круговерть,резко, так же, как прежде, и резчеобрывает внезапная смерть.

Превосходно прошло проверкувсе на свете: слова и дела,и понятья низа и верха,и понятья добра и зла.

Читатели Льва Толстого

Народ, прочитавший Льва Толстогоили хотя б посмотревший в кино,не напоминает святого, простогонарода,   описанного Толстым давно.

Народ изменился. Толстой в удивленииглядит на него из того удаления,куда его смерть давно загнала.Здесь все иное: слова, дела.

Толстой то нахмурится, то улыбнетсято дивно, то занятно ему.Но он замечает, что тополь гнетсяпо-старому, по-прежнему.

А солнце и всходит и заходит,покуда мы молчим и кричим.Обдумав все это,Толстой находит,что для беспокойства нет причин.

«В раннем средневековье…»

Не будем терять отчаяния.

В раннем средневековьедо позднего далеко.Еще проржавеют оковы.Их будет таскать легко.

И будет дано понять нам,в котором веке живем:в десятом или девятом,восьмом или только в седьмом.

Пока же мы все забыли,не знаем, куда забрели:часы ни разу не били,еще их не изобрели.

Пока доедаем консервы,огромный античный запас,зато железные нервы,стальные нервы у нас.

С начала и до окончаниясуровая тянется нить.Не будем терять отчаяния,а будем его хранить.

Века, действительно, средние,но доля не так тяжка,не первые, не последние,а средние все же века.

«Это не беда…»

Это не беда.А что беда?Новостей не будет. Никогда.

И плохих не будет?И плохих.Никогда не будет. Никаких.

Последний взгляд

«Я был плохой приметой…»

Я был плохой приметой,я был травой примятой,я белой был вороной,я воблой был вареной.Я был кольцом на пне,я был лицом в окнена сотом этаже…Всем этим был уже.

А чем теперь мне стать бы?Почтенным генералом,зовомым на все свадьбы?Учебным минералом,положенным в музеепод толстое стеклона радость ротозею,ценителю назло?

Подстрочным примечанием?Привычкой порочной?Отчаяньем? Молчаньем?Нет, просто — строчкой точной,не знающей покоя,волнующей строкою,и словом, оборотом,исполненным огня,излюбленным народом,забывшим про меня…

«Каждое утро вставал и радовался…»

Каждое утро вставал и радовался,как ты добра, как ты хороша,как в небольшом достижимом радиуседышит твоя душа.

Ночью по нескольку раз прислушивался:спишь ли, читаешь ли, сносишь ли боль?Не было в длинной жизни лучшего,чем эти жалость, страх, любовь,

Чем только мог, с судьбою рассчитывался,лишь бы не гас язычок огня,лишь бы еще оставался и числился,лился, как прежде, твой свет на меня.

Последний взгляд

Жена умирала и умерла —в последний раз на меня поглядела, —и стали надолго мои дела,до них мне больше не было дела.

В последний раз взглянула онане на меня, не на все живое.Глазами блеснув,тряхнув головою,иным была она изумлена.

Я метрах в двух с половиной сидел,какую-то книгу спроста листая,когда она переходила предел,тряхнув головой,глазами блистая.

И вдруг,хорошея на всю болезнь,на целую жизнь помолоделаи смерти молча сказала: «Не лезь!»Как равная, ей в глаза поглядела.

«Я был кругом виноват, а Таня…»