Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глаза автоматически цеплялись за всякую мелочь, появляющуюся в поле зрения – то на секунду прилипали к полусмятой банке из-под «пепси», которая вполне могла оказаться неким опознавательным знаком, то задевали за рогатую ветку, воткнутую в стык двух заборов – ветка тоже вполне могла играть роль опознавательного знака – в духе местных традиций, то Петраков видел прильнувшего к калиточной щели человека – только что засек такого героя, различил даже плоское лицо и перетянутый черной тканью один глаз, то в поле зрения попадала горка небольших деревянных ящиков, в каких тут перевозят клубнику (аккуратно сложены в глухой теснине – одним ударом ноги по этой горке можно запросто перекрыть дорогу автомобилю, гвозди, что непременно вылезут из деревянных планок, легко доделают дело, оставят автомобиль без колес), – все это нужно было засекать, что-то оставлять в памяти, а что-то тут же отбрасывать, безжалостно вырезать из «пленки» – это не понадобится никогда…
В панель, джипа прямо перед глазами, были вмонтированы часы, удобно следить за временем, – а Петракову было важно вести счет и минутам, и секундам, – циферблат был большой, стрелки – крупные, яркие. Петраков невольно поймал себя на мысли, что такие вот попадания в цель, приятные детали производят успокаивающее действие, пропадает неприятная натянутость – она способна превратить душу и все, что находится рядом с ней, в металл, исчезает тяжесть, натекшая в затылок… Петраков невольно поморщился: прочь, прочь, прочь все, что способно усыпить, умиротворить его. Всякое успокоение сейчас губительно.
Он втянул сквозь зубы воздух, выбил его, одним ударом, будто в боксе, покосился на соседа – как там старший лейтенант Токарев?
Старший лейтенант Токарев был спокоен. А уж опытный Семеркин, прошедший не только огни, воды и медные трубы, но и кое-что еще, был тем более спокоен. Петраков перевел взгляд на часы и взялся за рацию. Все шло как надо.
Хотя он понимал, что всякие посторонние мысли во время операции надо гнать из себя, мысль об отце изгнать не смог – наверное, потому, что у отца сегодня была годовщина со дня рождения. Отец неожиданно возник перед ним и растворился в толпе людей, идущих навстречу, Петракову показалось, что он увидел дорогое лицо в толчее, возникшей около маленького базарчика, раскинутого прямо на улице, в неудобном месте…
Мать Петракова перед тем, как родить сына, переболела крупозным воспалением легких, здорово ослабела, поэтому Алексей появился на свет полным заморышем, задыхающимся до сини и когда у него случился приступ, и он начал задыхаться, отец один понял, в чем дело, сунул ему в рот пальцы и раздвинул слабые челюсти как можно шире, дал Лешке дохнуть немного воздуха. Потому Петраков и уцелел.
Когда он был маленьким, то еще раз сильно заболел – у него оказались очень слабые легкие, что было совершенно немудрено, мать, чуть что, также начинала маяться легкими, это у них было наследственное, – и опять отец спас его…
Тоненько пикнула рация, которую Петраков продолжал держать в руке. На маленькой исцарапанной панели рации зажегся рубиновый огонек. Петраков перевел взгляд на часы. Сверчковый писк рации означал, что машина с «клиентами» миновала реперную точку «А». Операция шла нормально.
– Что новенького, шеф? – поинтересовался Токарев.
– Сейчас такой момент… Самая лучшая новость – это отсутствие всяких новостей.
– Правильно. Хорошо, когда нет кровавой отрыжки.
Проскочили еще один маленький базар, возникший на обочине кривой улочки, серпом всадившейся в замусоренную площадь, украшенную памятником местному халифу, люди испуганно прянули от машины в сторону, – стихийные базары эти никто никогда не сумеет обозначить ни на одной карте, это так же невозможно, как превращать проволоку в воду, а из глины выжимать подсолнечное масло, базарчики эти – великая помеха… Хорошо, когда помехи обращаются во благо… А если их нельзя обратить во благо? Что тогда делать?
Петраков вновь скосил глаза на Токарева, похвалил запоздало:
– А костюмчик этот, шпионский, тебе очень даже идет.
Первый секретарь посольства выдал Семеркину с Токаревым такие же костюмы, в которые сейчас были одеты «клиенты», такие же рубашки и примерно такие же галстуки – почти такие же, точных копий найти не удалось.
– По мне лучше бы драная пятнистая куртка, командир, – произнес Токарев твердым, неожиданно напрягшимся голосом, – ничего лучше просторной пятнистой куртки человечество изобрести не смогло.
Он был прав, старший лейтенант Токарев, модные пиджачки с галстуками – чуждая для группы Петракова одежда. Охо-хо, как бы это переодевание не закончилось бедой.
– И тебе, Витя, костюмец идет, – сказал Петраков Семеркину, – сидит, будто влитый.
– Я стараюсь, – сдержанно ответил Семеркин.
Захотелось пить. Петраков облизнул губы. Губы были сухими, заусенчатыми, язык – жестким.
Ближе к центру дома словно бы подросли немного – сделались выше, на зданиях появились балкончики, на манер ласточкиных гнезд прилепленные прямо к стенам и подпертые снизу косыми деревянными опорами. Мечетей стало больше.
Промелькнул еще один базарчик, более оживленный, чем предыдущие, на нем почему-то было много людей, очень похожих на грузин, в широких кепках-аэродромах. Может, из-за того, что аэродромы были объемными, и казалось, что их здесь много?
– Командир, знаешь, почему на Кавказе люди носят большие кепки? – спросил Токарев.
– Знаю. Чтобы на пупок падала тень. Иначе воспалиться может – плохо тогда будет.
– Ответ правильный.
Под колесо джипа прыгнула всклокоченная курица со сбитой набок головой – видать, выскочила из кастрюли с супом. Петраков не успел затормозить, слишком уж внезапным был бросок курицы, сморщился – показалось, что под правой шиной с противным хлюпаньем расползлось что-то мягкое, податливое – каюк курице, и неведомо, какому хозяину за нее платить, – но кривоголовая хохлатка оказалась гораздо сообразительнее, чем полагал Петраков, она вжалась в пыль, в дорогу, сама стала дорогой, пережила несколько страшных мгновений, пока над ней грохотала страшная машина, а на землю сыпались капельки горячего черного масла, и лишь когда снова обозначилось солнце, поднялась, – сделала это с неожиданным достоинством, неспешно, Петраков засек это в зеркале заднего вида, покачал головой удивленно.
– Чумная курица. То ли фазана из себя изображает, то ли цесарку.
Снова глянул на часы. До стыковки оставалось четыре минуты. Стыковки эти рассчитываются с точностью до мгновений, до десятых долей секунды. У настоящих агентов – не у пентюхов типа полоротых «клиентов», а у высоких профессионалов, которые работают в одной из самых тонких силовых структур России, – стыковки вообще проходят под компьютерным контролем.
Пример – стыковка на ходу с местным агентом-внедренцем, которую намечено провести ранним утром в пятидесяти километрах от города на выступе шоссе, с которого, как с некого
