Смертельный номер: Рассказы - Л. Хартли

Эмилио, вытянув руку, хватался за столбики, и суденышко, неохотно повинуясь его воле, подплыло к ступеням. Жестом, который так и хотелось назвать напыщенным, гондольер снял с головы шляпу и приложил к груди, ветер подхватил и вздыбил его волосы. Словно во сне мисс Джонстон увидела, как ее мать, ступив на шаткую дощечку, наградила гондольера пристальным взглядом, перед которым трепетал весь Бостон, а потом — беспрецедентное проявление слабости! — веки ее на миг дрогнули, но это не укрылось от внимания дочери.

— Comandi, Signora?[17] — спросил гондольер, пока мисс Джонстон внедрялась в пространство, только что освобожденное матерью.

— Что он сказал? — спросила миссис Джонстон, ошеломленная такой наглостью — к ней обратились на иностранном языке!

— Он хочет знать, куда нас везти, — пояснила Лавиния.

— Разве он не знает? — поразилась ее мать: как это ее желания, даже самые сокровенные, могут быть кому-то не ведомы?

Гондольер, словно стремясь помочь, шагнул вперед и почтительно склонился над ними.

— La chiesa dei Santi Giovanni Paolo?[18] — предложил он. Он произнес эти слова мягко, нежно, врастяжку, словно они очень ему нравились.

— Они это говорят всегда: везут туда всех и каждого, — провозгласила миссис Джонстон, давая понять, что все разговоры и все маршруты венецианцев сводились к словам, сказанным гондольером. — Нет, там нам делать нечего. Посмотри в свою книгу, Лавиния, что она предлагает на третий день?

— Боюсь, нам за ней не угнаться, — сказала Лавиния. — Поздно выезжаем. В двенадцать все церкви уже закрыты. Давай поплывем по Большому каналу к мосту Риальто, а назад вернемся по маленьким каналам.

— Так и распорядись, — велела миссис Джонстон, устраиваясь поудобнее на подушках.

— Gondoliere, — неуверенно начала Лавиния, словно собиралась испрашивать его мнение по какому-то частному делу. Она обернулась и увидела его лицо совсем рядом; унизанная кольцами левая рука, лежавшая на колене, оказалась на одном уровне с ее глазами. До чего эти венецианцы любят произвести впечатление! Подготовленный вопрос улетучился из головы. Она дала ему команду обрывочными словами и туманными жестами. Гондола тронулась в путь. Мимо заскользили дворцы; и вот они уже плывут под железным мостом. Еще немного — и большой поворот.

— Этот гондольер, дорогая моя, настоящий мастер своего дела, — заметила миссис Джонстон. — Смотри, как ритмично гребет.

Ни о чем венецианском мать Лавинии не отзывалась так тепло. Но может, в этом городе все такие целеустремленные?

— Зато ему неведома томная нега, — пробормотала Лавиния.

— Что неведомо? — откликнулась ее мать, шурша своими шелками.

— Ничего, мама, так.

В тысячный раз Лавиния спустилась с небес на землю. В эту минуту они обогнали барку, груженную доверху лимонами и помидорами. Хозяин барки так и налегал на шест, тело блестело от пота, но он все же повернулся и дружелюбно, как это умеют итальянцы, окликнул гондольера миссис и мисс Джонстон. Он улыбался во весь рот на фоне роскошных плодов, их изобилие хорошо сочеталось с его бьющей через край энергией. Но Эмилио снизошел лишь до односложного ответа, то ли пробурчал, то ли хмыкнул. До чего молчалив, подумала Лавиния. Ничего, я вытащу его из скорлупы, попрактикую на нем мой итальянский. Попрошу о чем-нибудь рассказать.

— Questo?[19] — решительно спросила она, указывая на мрачное строение слева.

— Palazzo Rezzonico,[20] — произнес он почтительно, будто это название было ниспослано Богом, а взрывчатое двойное «z» прозвучало так укрощенно, так нежно, будто сорвалось с уст ангела.

Ну а дальше что? Вот и пообщались. Едва появляется возможность поговорить, у меня все слова из головы вон, думала про себя Лавиния. Будь этот человек эскимосом, я бы задала ему вопрос на прекрасном итальянском, не забыла бы про третье лицо, единственное число и женский род, соблюла бы все формы вежливости. Но едва возникает опасность, что тебя поймут, начинаешь бурчать что-то нечленораздельное. Если разобраться, продолжала рассуждать Лавиния, хмуро поглядывая на диагональные арабески из скорпионов и сороконожек, украшавших платье матери, всегда ли я откровенна, когда знаю, что меня могут понять? Слава богу, такое случается редко. По ассоциации она вспомнила Стивена Селесиса и его надвигающийся визит. Если бы в мыслях я называла его «Сти», может, я бы и пошла навстречу и ему, и матери. А что, по крайней мере, он интересуется культурой.

— Куда?

Чей-то внезапный окрик испугал ее. Кто виноват в этом легком столкновении — Эмилио? Она подняла голову. Он смотрел прямо перед собой, величавый и ко всему безразличный, словно колокол, изрядно поколобродивший в полночь и утихомирившийся. Большой канал остался позади, по узкому рукаву они проталкивались дальше; цель их поездки, Риальто, уже недостижима. Конечно, это заметила и миссис Джонстон. А все-таки я сделаю, что задумала, подстегнула себя Лавиния, иначе и меня сразит душевная анемия, которой так хвастаются мои соотечественники венецианцы. Надо выяснить, прав Рескин[21] или нет, без этого мое время будет потрачено впустую. Мама считает его правым, так у нее на первом месте убеждения, а потом суждения. А у меня убеждения — если я во что-то поверю — пойдут за суждениями, ясными и четкими.

— Эй!

На сей раз вышло покрепче, но серьезного столкновения милостью господней удалось избежать. Какое опасное место! Эмилио и угольщик, сагboniere или как его там, обменялись любезностями, судя по выражению их лиц, вполне беззлобными. Впрочем, у Эмилио всегда сердитый взгляд… или это взгляд дикаря? Или аскетизм, неподкупность и бесстрашие человека, который помнит своих северных предков? Наверное, в его жилах течет кровь вестготов, отсюда и цвет волос. Но как он управляется с гондолой, проходит все повороты чисто, будто гондола сзади изогнута! А вот и гостиница.

Взору ее предстала гостиница «Сплендид энд ройал», она хитро щурилась на солнце сквозь жалюзи. Слуги, увидев, с кем предстоит иметь дело, выстроились полукругом на ступенях, всячески давая понять, что их очень волнует успешная швартовка миссис Джонстон. Даже Эмилио выскочил из гондолы, чтобы подать миссис Джонстон руку, он протянул ее, негнущуюся, под каким-то диковинным, не свойственным человеку углом, будто и сам он был частью судна. Она с силой вцепилась в него и оставила на его коже молочное пятно, которое исчезло, когда на это место положила руку Лавиния, нагруженная книжками и ковриками. Рука его, хоть в ней и хватало солнечного света, была прохладной. Тут раздался голос матери, этот тон так хорошо служил ей в жизни:

— Эмилио хочет? Кто такой Эмилио?

— Эмилио Вараньоло, мадам, ваш гондольер.

— Так, и что же он хочет?

— Чтобы ему заплатили.

— Лавиния, — сказала ее мать, — как всегда, витаешь в облаках. Вот, дай ему это.

Но именно «этого» Лавиния дать не могла — вознаграждение было до неприличия скудным, до неприличия был ясен подтекст: гондольер вымогает у иностранцев, оказавшихся на его территории. Когда так расстаешься, готова сквозь землю провалиться: заплатишь итальянцам сколько причитается, и сразу сумрачные косые взгляды, недовольное ворчанье. Но сейчас мать хотела заплатить даже меньше, чем гондольеру причиталось. У миссис Джонстон было свое безупречное кредо: нельзя давать людям садиться тебе на голову. Но в результате — Лавинии это было прекрасно известно — мать обычно садилась на голову другим. Сколько же добавить? В поисках ответа она обернулась и встретилась взглядом с гондольером, которого, похоже, этот вопрос тоже занимал. Она поспешно вытащила несколько купюр и, едва их пересчитав, спустилась по маленьким сходням и положила их в его протянутую руку. В отличие от Лавинии, он пересчитал деньги весьма тщательно и до забавного сосредоточенно. Увидев, что сумма не обманула, а то и превзошла его ожидания, он воздал должное ее щедрости: ослепительно улыбнулся и браво взмахнул рукой. Она знала, что гондольер, как всякий итальянец, полон живости, ей было не по душе, когда живость эта выплескивалась на иностранцев, и вот она ощутила ее на себе в полной мере. Лавиния поежилась и отвернулась, но услышала вслед:

— Мадам! Синьорина!

— Что такое? — спросила Лавиния.

— Эмилио хочет знать, приехать ли ему за вами.

Вместо ответа Лавиния отошла к ступеням. На лице Эмилио все играла улыбка.

— Venga qui alle due; alle due e mezzo,[22] — сказала она.

— Va bene,[23] синьорина, — ответил он и отчалил.

— Я велела гондольеру вернуться за нами в половине третьего, — обронила Лавиния во время обеда с матерью.

— Какому гондольеру, дорогая? — спросила миссис Джонстон.

— Утреннему.

— Не думаю, что мы должны его поощрять.