Смертельный номер: Рассказы - Л. Хартли

Но вот он все-таки добрался до сука, сумерки уже сгустились, наступила ночь. Он знает, что делать: надо сесть на сук верхом, иначе до него не дотянуться, и давить вниз обеими руками, пока он не треснет. Кое-как упершись ногами в ствол, он прижимается спиной к дереву и что есть силы давит. Приходится опустить глаза к земле, и он видит: внизу под ним расстелено белое полотнище, словно чтобы поймать его; и он сразу понимает — это саван.

Он вцепляется в неподатливый закоченелый и корявый сук, яростно раскачивает его, вверх-вниз, вверх-вниз. Сломать его! Сломать! Он наклоняется вперед всем телом, перехватывает сук за «локоть» и тянет на себя. Раздается треск, Виктор опрокидывается и видит, что снизу на него несется саван…

Мистер Рамбольд проснулся в холодном поту, рука его крепко стискивала искривленную ручку кресла, на которую официант поставил коньяк. Стакан свалился, горячительный напиток растекся по кожаному сиденью лужицей. Нет, так не пойдет. Пусть принесут еще. На его звонок явился человек, которого он не знал.

— Официант, — сказал он, — через четверть часа принесите мне в номер коньяк и содовой. Меня зовут Рамбольд.

Вслед за официантом он вышел из гостиной. В коридоре стояла полнейшая темнота, лишь светилась голубизной струйка газа, под ней виднелись сваленные в кучу подсвечники. Он вспомнил, что в этой гостинице к темноте по традиции относились с почтением. Поднося фитилек свечи к газовой горелке, он неожиданно для себя забормотал:

— «Вот и свеча, чтобы путь осветить».

Но ему сразу вспомнился зловещий конец двустишия, и произносить вторую строчку он не стал, хотя и был в изрядном подпитии.

Вскоре после того как мистер Рамбольд удалился к себе, в колокольчик на двери гостиницы позвонили. Три резких звонка подряд, без всякого перерыва.

— Кому-то невтерпеж, — пробурчал себе под нос ночной портье. — Ключи небось забыл, а теперь торопится.

Он не стал спешить на зов — забывчивого гостя надо немножко проучить, пусть подождет. Движения портье были столь степенны, что, пока он прошествовал через вестибюль к входной двери, звонок затренькал снова. Что за назойливость такая, подумал портье: он нарочно вернулся к своему месту, поправил стопку газет и только потом впустил этого торопыгу. Чтобы подчеркнуть свое к нему безразличие, он даже встал за дверью, открыв ее, и потому сначала увидел вошедшего только со спины; но и этого оказалось достаточно, чтобы определить: это не постоялец гостиницы, а незнакомец.

В длинной черной накидке, которая почти целиком спадала на одну сторону и торчала торчком с другой (будто под мышкой он держал корзинку), человек этот походил на ворона со сломанным крылом. Лысого ворона, подумал портье, потому что между белым полотняным шарфом и шляпой виднелась голая кожа.

— Добрый вечер, сэр, — сказал он. — Чем могу служить?

Незнакомец не ответил, он бесшумно проскользнул к боковому столику и принялся правой рукой перебирать письма.

— Вам должны были что-то оставить? — спросил портье.

— Нет, — ответил незнакомец. — Мне нужна комната на ночь.

— Это вы звонили вечером?

— Да.

— В таком случае мне велено сказать, что принять вас мы, к сожалению, не можем: все номера в гостинице заняты.

— Вы уверены? — спросил незнакомец. — Подумайте как следует.

— Я выполняю распоряжение, сэр. Тут и думать нечего.

В эту секунду у портье возникло странное ощущение, словно какая-то важная его часть, может быть жизненно важная, сорвалась с якоря и закружилась, закружилась где-то у него внутри. Но ощущение исчезло, едва портье заговорил.

— Я позову официанта сэр, — сказал он.

Едва он это сказал, официант появился сам, озабоченный чем-то своим.

— Слушай, Билл, — заговорил он, — в каком номере остановился мистер Рамбольд? Он просил принести ему выпить, а в каком он номере, я не спросил.

— В тридцать третьем, — слабым голосом произнес портье. — Двухкомнатном.

— Эй, Билл, что стобой! — воскликнул официант. — У тебя такое лицо, будто ты увидел привидение.

Они оба огляделись по сторонам, потом взглянули друг на друга. В вестибюле никого не было.

— Господи! — сказал портье. — Неужели померещилось? Он был здесь минуту назад. Смотри.

На каменном полу лежала маленькая — дюйма в два — сосулька, вокруг нее растекалась лужица.

— Эй, Билл, — вскричал удивленный официант, — как она сюда попала? Сейчас разве заморозки?

— Наверное, ее принес он, — ответил портье.

Они уставились друг на друга в оцепенении, которое сменилось ужасом, когда где-то в недрах гостиницы зазвенел колокольчик.

— Там Клатсем, — прошептал портье. — Пусть идет и разбирается, кому это не спится.

Клатсем уже снял галстук и готовился отойти ко сну. Спал он в полуподвальном этаже. Кого это нелегкая занесла в курительную в такой час? Надев куртку, он пошел наверх.

У камина он увидел ту самую особу, чье появление и исчезновение так встревожило портье.

— Да, сэр? — сказал он.

— Я хочу, чтобы вы пошли к мистеру Рамбольду, — сказал незнакомец, — и спросили его: не предоставит ли он свободную постель в своем номере в распоряжение друга?

Через некоторое время Клатсем вернулся.

— Мистер Рамбольд шлет вам привет, сэр, и хочет знать, кто вы.

Незнакомец подошел к столу в центре комнаты. Там лежала газета из Австралии, которую Клатсем раньше не заметил. Претендент на гостеприимство мистера Рамбольда перелистал страницы. Потом ногтем, который даже стоявшему у двери Клатсему показался необычайно заостренным, он вырезал прямоугольную заметку размером с визитную карточку и, отойдя в сторону, жестом пригласил официанта с ней ознакомиться.

При свете газовой горелки, висевшей в коридоре, Клатсем прочитал вырезку. Это было что-то вроде некролога; но почему мистеру Рамбольду будет интересно узнать, что тело некоего мистера Джеймса Хэгберда было найдено при обстоятельствах, предполагающих насильственную смерть?

На сей раз Клатсем отсутствовал дольше и вернулся с озадаченным и слегка испуганным выражением лица.

— Мистер Рамбольд шлет вам привет, сэр, но человека с таким именем он не знает.

— Тогда спросите вот что, — велел незнакомец. — Желает ли он, чтобы я сам к нему поднялся, или ему удобнее спуститься ко мне?

Клатсем отправился выполнять распоряжение незнакомца в третий раз. Вернувшись, он, однако же, не открыл дверь курительной, а прокричал сквозь нее:

— Мистер Рамбольд советует вам убираться в преисподнюю, потому что ваше место там, и говорит: «Пусть поднимется, если посмеет!»

И дал деру.

Через минуту из своего убежища — подвала для угля — Клатсем услышал звук выстрела. В нем шевельнулся какой-то древний инстинкт — упоение опасностью, презрение к ней, — и он взбежал по ступеням с такой скоростью, с какой не взбегал никогда. В коридоре он споткнулся о ботинки мистера Рамбольда. Дверь в его спальню была приоткрыта. Пригнув голову, он ворвался туда. В ярко освещенной комнате никого не было. Но почти все в ней, что можно было перевернуть, было перевернуто, а на постели… Пятна крови Клатсем заметил на подушке с клетчатой наволочкой. И тут же увидел — они повсюду. Вдруг он застыл на месте и долго стоял как вкопанный, не в силах побежать вниз и разбудить остальных, — на подоконнике лежала сосулька, тонкая льдышка-клешня, искривленная словно коготь дракона, а на конце ее висел кусок плоти.

Мистера Рамбольда он больше не видел. Однако полицейский, совершавший обход по Кэррик-стрит, заметил человека в длинной черной накидке, плечо его было отведено в сторону, будто он нес что-то тяжелое. Он окликнул этого человека, побежал за ним; казалось, незнакомец идет не очень быстро, но догнать его полицейскому так и не удалось.

СИМОНЕТТА ПЕРКИНС

перевод М. Загота

«Любовь, — прочитала мисс Джонстон, — это величайшая из страстей, она начало и конец всему».

Она подняла глаза от книги и увидела серый купол церкви Санта Мария делла Салюте, торчавший волдырем из воспаленной и налившейся гноем каменной кладки. Мутные воды канала словно приближали церковь, и на душе становилось неуютно. Ненавижу барокко, подумала мисс Джонстон. А ведь это, я слышала, лучший его образчик. Тогда почему я не могу его оценить? Наверное, потому что я родом из Бостона. Но Джонстоны из Бостона должны быть способны оценить все. Все прекрасное, разумеется.

Она продолжила чтение.

«Прочие страсти лишь нагнетают и усиливают то, что уже есть, а любовь преображает. Жертва любовной страсти словно освобождается от себя самой. Предметы в поле ее зрения более не кажутся ей бледным отражением собственной посредственности; они становятся символами внутреннего возрождения. Лучезарное сияние свыше озаряет все ее существо».