Малая Бронная - Ольга Карпович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А где же хозяюшка? – резким каркающим голосом спросила она.
Володя вздрогнул от неожиданности, обернулся, сказал миролюбиво:
– Ну, с Новым годом, во-первых. Ника уснула.
– С Новым годом, Володенька. С новым счастьем! – издевательски отозвалась она, чиркая спичкой о коробок и прикуривая легкий «Мальборо», который специально для нее возил из Польши один знакомый проводник. – Ты ведь и в самом деле начинаешь в новом году новую жизнь, а? Новая жена, новая семья…
– Ин, может, хватит? – он выключил воду, стоял перед ней, вытирая о полотенце свои крупные, красноватые на костяшках руки. – Уже почти полгода, как я здесь обосновался, а ты все злишься. Мне, если честно, эта ваша ссора с Вероникой осточертела. Взрослые бабы, а ведете себя… Ну что это изменит, сама подумай. Глупо же…
Инна вдруг почувствовала, что устала, смертельно устала. Голос Володи был мягким, успокаивающим, и отчего-то показалось, что он прав. В самом деле, как все это глупо, мелочно… Неужели она, взрослая самостоятельная женщина, руководящий работник, в конце концов, опустилась до того, чтобы вредить соседке в лучших коммунальных традициях? Не хватало еще начать в суп друг другу плевать… Она опустилась на табуретку, устало затянулась сигаретой:
– Наверно, ты прав, Володя. Действительно, никакого смысла… Как-то мы заигрались…
– Ну вот и славно, – обрадовался он. – Выпьем мировую, а? Тем более праздник…
Он быстро смотался в комнату, принес коньяк и две рюмки. Инна пригубила обжигающую янтарную жидкость. Неприятное кружение и покачивание прекратилось. Голова сделалась легкой, почти невесомой, ноги же, наоборот, налились тяжестью. До чего же у него удивительные глаза, синие, глубокие. Смотришь в них – и отчего-то хочется верить каждому его слову.
– Будем добрыми соседями, – распинался Володя. – Тем более, мы, может быть, скоро переедем…
– Это как? Куда? – заинтересовалась Инна.
– Я на работу устроился. Там комнату в общаге обещают.
Володя принялся воодушевленно рассказывать последние новости. Инна слушала его, кивала, смотрела, как озаряют его красивое, мужественное лицо блики мигавших на улице разноцветных лампочек.
– В общем, все неплохо получается, – подвел итог Володя. – Мне, правда, кажется… – он замялся.
– Что кажется? – уточнила Инна.
– Ну, этот начальник станции, Федор Иванович… Он какие-то странные вещи говорит, подмигивает… Мне кажется, он меня на левак подбивает. По липовой накладной груз вывозить и доставлять, куда ему нужно. Прибыль себе в карман класть, а мне – откат. Понимаешь?
– Чего ж тут непонятного? – вскинула брови Инна. – У нас страна такая. Каждый крутится как может. На одну зарплату особенно не разгуляешься. Как это говорится: «На работе я не гость, унесу хотя бы гвоздь»?
– Но это же воровство! – взвился Володя. – Он меня склоняет преступником стать, закон нарушить. А я не могу, я честный человек… Это все равно что пойти в подворотне прохожих грабить…
– Из честности каши не сваришь, – усмехнулась Инна. – Брось, Володя, мы живем в стране, где правила игры такие, каждый тащит с работы, что плохо лежит. Так что не очень-то держись за свои высокие принципы. Веронике это очень быстро надоест и снова захочется обедать в «Славянском базаре».
– Инна! Мы же договорились! – укоризненно оборвал ее он.
– Ладно, ладно, договорились, – согласилась она. И вдруг, движимая то ли хмелем, то ли этим их первым мирным разговором, сказала: – Володя, раз уж мы зарыли топор войны… Может быть, ты ответишь мне на один вопрос, а то он много лет меня мучает… Ответишь, а? Только честно! Почему ты так меня бросил, Володя? Почему не приехал за мной? Ведь ты же обещал! Я тебе так верила, так ждала…– Инна! – он нетерпеливо встал, отошел к окну, дернул на себя форточку.
Но Инна не желала отступать, поднялась следом за ним, остановилась прямо за спиной.
– Почему, Володя? Ты сам говоришь, что честный, порядочный человек. Как же ты мог бросить меня, совсем девчонку? Неужели совесть ни разу тебя не упрекнула за это?
– Слушай, ну, это было давно, мы… Я не думал, что ты так серьезно все это воспримешь…
– Нет! Хватит! – оборвала она. – Я уже тысячу раз слышала эту белиберду: «Мы были детьми… Мы ничего не понимали…» Во-первых, даже дети не совершают поступков без причины. Во-вторых, тебе было уже семнадцать, это не очень-то детский возраст. Наш дед в твои годы в Гражданскую полком командовал. Скажи мне правду, Володя, правду! – требовательно говорила она. – Что во мне не так? Я же не кривая, не хромая… Почему ты сбежал?
Он, не оборачиваясь, ткнулся лбом в оконную раму, судорожным движением нашарил в кармане папиросы, глухо выговорил:
– Не знаю… Мне сложно объяснить… Просто ты… Ты была такой смелой, отважной. Ты ничего не боялась, ни родителей, ни людей, ни осуждения. Ты сразу все решила, и ничто не могло заставить тебя отступить. А я… Я просто испугался, наверно, что не смогу так, что струшу в последний момент. Мне страшно стало, что я рядом с тобой окажусь слабаком, не выдержу твоего мужества, твоей силы. Помнишь, когда твоя мать тебя ударила… Я много лет потом видел перед собой твое лицо, с красным отпечатком ладони на щеке. Понимаешь, я должен был защитить тебя. Не как мужчина, так хотя бы как брат… Я же всегда говорил тебе: «Ничего не бойся, я рядом». А получилось, что не смог, ничего не сделал, просто стоял и смотрел…
Он покачал головой, вытащил наконец папиросу из пачки, бросил вполоборота:
– Слушай, ты что, правда думала об этом все эти годы?
– Некоторые вещи не так-то просто забыть, как бы ни хотелось, – отозвалась Инна. – Иногда кажется, что ерунда, ничего особенного, а последствия потом приходится расхлебывать всю жизнь.
– Ты о чем? – не понял Володя.
Она посмотрела на него как-то странно, словно взвешивая, сказать о чем-то или промолчать, и, наконец, качнула головой:
– Неважно, забудь.
Володя развел руками. Инна, неотрывно глядя на него, произнесла свистящим шепотом:
– Значит, слишком сильная, так? Слишком решительная… Вот и Тимоша говорит, что со мной рядом страшно, тяжело. Но я бы научилась, Володя. Если бы ты только захотел, я бы научилась быть слабой, мягкой, беспомощной. Я бы всему научилась ради тебя…
Она сделала, наконец, последний шаг, не смея дышать, уткнулась в его спину, чувствуя, как сладкой болью отдается во всем теле идущее от него тепло, его терпкий, мужской запах, как судорожно, прерывисто колотится в груди сердце. Ее руки обвились вокруг его крепкого торса, тонкие длинные пальцы проникли под рубашку, коснулись гладкой кожи, под которой упруго бугрились мускулы. Володя обернулся, и она дотянулась до его губ, почувствовала, наконец, их кружащие голову тепло и свежесть. И в то же мгновение всей кожей ощутила, что он не отзывается, не реагирует на ее прикосновения. Прошлое не желает возвращаться, ей больше не под силу зажечь в нем огонь, вызвать дрожь в его больших крепких руках, заставить голову сладко кружиться. Он ничего не чувствует к ней, ничего. Господи, какое страшное, мучительное поражение!
Володя мягко, но твердо расцепил ее руки, отстранился, покачал головой. Глядя прямо в ее сузившиеся зрачки, проговорил:
– Инка, я не могу! Прости меня! Ты очень хорошая женщина. Ты красивая! Ты умная, волевая, сильная… Но я не могу, честно! Вероника – моя жена, она носит моего ребенка…
– Что? Ребенка? – ахнула Инна.
Лицо ее дернулось, губы искривились, забилась под левым глазом синяя жилка. Ее как будто ударили под дых, она задыхалась, хватая ртом воздух.
– Ты что? Что с тобой?
Володя метнулся к раковине, плеснул в стакан воды, протянул ей. Она резко ударила его по руке, вода выплеснулась на пол, забрызгав его брюки, ее черные чулки, процедила сквозь зубы:
– Ты, наверно, ждешь поздравлений, да? Ты жизнь мне сломал, подонок! А теперь хлопаешь на меня своими глазами и думаешь, я буду радоваться вместе с тобой твоему счастью? Да я ненавижу тебя! Тебя, твою шлюху Веронику и ваше отродье!
– Инна, ты что? – почти испугался он. – Что ты несешь?
– Чтоб ты сдох! – яростным ненавидящим шепотом сказала Инна. Глаза ее, черные, пустые, мертвые, уставились на Володю, словно гипнотизируя. – Будьте вы все прокляты!
Инна развернулась и ушла по коридору, громко стуча каблуками.
Веронике было страшно. Так страшно, как никогда в жизни. Ее испуганный, не способный сосредоточиться ни на чем взгляд перебегал с предмета на предмет, отмечая какие-то мелочи из обстановки этого уютного кабинета, не в силах оценить всю комнату в целом: полированный письменный стол, зеленое стекло абажура настольной лампы, красивый, наверное, старинный письменный прибор, пыльная бархатная штора, портрет на стене с маленькими очочками и треугольной бородкой.
Надо же, чтоб именно с ней случилось такое. Сколько раз девчонки, беспечные жизнерадостные подружки, пугали друг друга трагическим шепотом рассказанными историями о том, как какую-то Жанку «взяли», «замели», «спалили на связях с иностранцами», «увезли в Большой дом». Ей всегда все эти байки казались сродни страшным историям про синюю руку из пионерского лагеря. Кому, в конце концов, они нужны. Ну ладно, Лола или Нателла, они действительно валютные проститутки, но все остальные ведь просто не особенно обремененные моралью юные порхающие создания, стремящиеся провести время весело и шикарно. Ну что такого плохого они делали? Пили кофе в «Национале», посещали все модные выставки и спектакли, знакомились с мужчинами, иногда, действительно, иностранцами, иногда своими же, местными знаменитостями, ходили в рестораны, к некоторым поднимались в невиданно шикарные номера. Никаких государственных секретов они не разглашали, никаких вредительских орудий у них не брали – так, иногда пару чулок, духи, часики. Всякая копеечная ерунда, если уж разобраться.