Малая Бронная - Ольга Карпович

Надо же, чтоб именно с ней случилось такое. Сколько раз девчонки, беспечные жизнерадостные подружки, пугали друг друга трагическим шепотом рассказанными историями о том, как какую-то Жанку «взяли», «замели», «спалили на связях с иностранцами», «увезли в Большой дом». Ей всегда все эти байки казались сродни страшным историям про синюю руку из пионерского лагеря. Кому, в конце концов, они нужны. Ну ладно, Лола или Нателла, они действительно валютные проститутки, но все остальные ведь просто не особенно обремененные моралью юные порхающие создания, стремящиеся провести время весело и шикарно. Ну что такого плохого они делали? Пили кофе в «Национале», посещали все модные выставки и спектакли, знакомились с мужчинами, иногда, действительно, иностранцами, иногда своими же, местными знаменитостями, ходили в рестораны, к некоторым поднимались в невиданно шикарные номера. Никаких государственных секретов они не разглашали, никаких вредительских орудий у них не брали – так, иногда пару чулок, духи, часики. Всякая копеечная ерунда, если уж разобраться.

Господи, почему же ее выдернули именно сейчас, когда она решила остепениться, бросить эту мотыльковую жизнь, выйти замуж за Володю, родить ему ребенка… Что они от нее хотят? А вдруг посадят? Мамочки-мамочки!

Мужчина по другую сторону стола, скучный, усталый, похожий на их школьного учителя географии, с желтоватыми мешками под глазами, упрятанными за толстые стекла очков, с седой жесткой щеточкой усов под носом, быстро взглянул на нее и довольно-таки доброжелательно произнес:

– Что же вы так нервничаете, Вероника Константиновна? Мы ведь тут не кусаемся. Может быть, кофе выпьете?

– Нет-нет, – она затрясла головой.

Какой там кофе? Ее и так чудовищно мутило. Страх комком стоял в горле, не давая сглотнуть, сжимал желудок мучительными спазмами.

– Вы, Вероника Константиновна, человек по природе общительный? – зачем-то поинтересовался дядька.

Он представился ей в самом начале разговора, но имя и фамилия, такие же стертые и невыразительные, как и его внешность, немедленно испарились из памяти.

– Н-н-не помню… Наверное, – отрывисто выговорила она.

– Ну как же не помните? – развел руками он. – У нас есть сведения, что круг общения у вас очень широкий. Скажем, имя Фабьен Дюпре вам о чем-нибудь говорит?

«Все знают, господи, все знают, – в панике думала Вероника. – За что, боже мой, за что? В чем я виновата? Ах, виновата, конечно, кругом виновата! Болтала все подряд, ходила, куда не надо… Как страшно!» Ужас сковал ее тело, отключил мозг. Она ничего уже не соображала, кроме того, что в этом сидящем напротив замшелом сморчке таится опасность, что нужно его остерегаться. Не злить и соглашаться со всем, что он скажет.

– Так как же, Вероника Константиновна? Может, припомните такого человека? – поторопил ее собеседник.

Ника судорожно прижала ладонь к губам, коротко кашлянула, выговорила онемевшими губами:

– Извините, мне…

И в то же мгновение согнулась пополам, и ее вырвало прямо на темно-зеленый бархатистый ковер. Она сидела, красная от стыда, трясущаяся от страха, боялась поднять глаза на своего мучителя. Глаза щипали подступавшие слезы.

– Ничего-ничего, – участливо произнес «географ». – Сейчас все уберут. Давайте пока перейдем в другой кабинет.

Ей было уже все равно, ведите куда хотите, спрашивайте о чем хотите. Только бы побыстрей закончился этот липкий, постыдный ужас. Ее перевели в другой кабинет, называли фамилии, рассказывали подробности. Она только кивала и на все отвечала «да». Да, знакома, да, встречалась, да, состояла в связи. Только когда стали спрашивать про запрещенную литературу, на секунду вынырнула из сковавшей ее апатии и замотала головой: нет, ничего такого, никаких там «Архипелагов» она в глаза не видела и никому не передавала. На кой черт они ей сдались? Вот журнал «Вог» французский Фабьен ей пару раз привозил… Равнодушно подмахнула сунутые ей на подпись мелко исписанные листки, даже не прочитав.

– Ну что ж, Вероника Константиновна, – подытожил «географ». – Я вижу, вы – человек сознательный и готовы оказывать органам посильное содействие. Так?

Она кивнула. Голова гудела нещадно, во рту стоял противный кислый привкус. Только бы отпустили, только бы добраться до дома, спрятаться под одеялом, дождаться Володю. Он спасет ее, от всех защитит.

– Честно признаюсь, все эти ваши ошибки молодости нас интересуют лишь постольку поскольку, – доверительно сообщил он. – Вот в чем вы действительно можете нам помочь, так это в проблеме с вашей соседкой по квартире, Московцевой Инной Михайловной. Эта личность, буду с вами откровенен, нас очень интересует. Ее образ жизни, поведение, круг общения. Кто бывает у нее в доме, что приносит или, может, наоборот, уносит с собой. В этом вопросе ваши показания могли бы оказаться неоценимыми. У вас как, Вероника Николаевна, отношения с соседкой?

– Обычные отношения, ровные, – передернула плечами Вероника.

Что бы там ни было у них с Инной, но сдавать ее, подписывать под такой же парализующий, сковывающий льдом ужас она не станет. Врожденная, с детства засевшая в голове убежденность, что с врагом можно поступить как угодно – навредить, оболгать, ударить, но только не сдавать еще более страшному врагу, перед которым все они в равной степени беззащитны.

– Ровные? – посмотрел на нее поверх очков «географ». – Любопытно… А вы знаете, это ведь от нее к нам сигнал поступил насчет вашего… м-м-м… морального облика, – интимно склонившись к ней, сообщил он. – Это, конечно, между нами, я не имею права разглашать наши источники, но в данном случае…

– От нее? – ахнула Ника. – Так это… это Инна на меня настучала?

Шок оказался сильнее апатии, сквозь толстый слой тупого безразличия пробилась почти звериная, утробная ненависть. Она, Инна, перешла границы, она сделала то, чему нет никакого оправдания и прощения. И Ника, сверкнув глазами, неожиданно окрепшим голосом объявила:

– Разумеется, я готова помогать органам. Готова сообщать всю информацию о Московцевой, которая станет мне известна. Что еще от меня требуется? Какие-то гарантии? Нужно подписать заявление? Давайте бланк!

Володя привык к морозным снежным зимам, и московский слякотный и серый январь казался ему каким-то не в меру затянувшимся ноябрем. Вечная непроглядная хмарь, сумерки в любое время суток, под колесами грузовика – расползающаяся грязно-снежная каша. Впрочем, все остальное, кроме погоды, шло неплохо. Работа была несложной: получи груз, распишись в документе и крути себе баранку, вглядываясь в висящую над дорогой туманную пелену. Отмахивай километры и думай о Веронике, о том, как она ждет сейчас дома, полусонная, теплая, свернувшаяся калачиком под одеялом. Волосы ее пахнут свежестью, какими-то дурманящими голову цветами, кожа ее такая гладкая, нежная под пальцами, смех низкий и воркующий. Самая удивительная, самая прекрасная женщина на свете. И принадлежит ему! Чем он заслужил такое счастье? А ведь скоро появится ребенок, их с Вероникой продолжение.

Володя жмурился от приятных мыслей и прибавлял газу. Единственное, что не давало ему покоя, это многозначительные ужимки и намеки начальника сортировочной станции Федора Ивановича. Отработав пару недель и переговорив с другими шоферами, Володя понял уже, к чему клонит Колобок, и поначалу возмутился. Человеком он по природе был прямым, честным, законопослушным, и хитрые комбинации, обман и нечистоплотность претили ему. Володя только удивлялся, как легко подобные махинации удавались его коллегам – никаких сомнений, угрызений совести. Пошептались о чем-то с начальником, что-то куда-то погрузили, вывезли – и на следующий день как ни в чем не бывало сидят на работе, зубоскалят в обеденный перерыв. Постепенно вживаясь в устоявшийся быт новой работы, он и сам стал проще смотреть на эти, такие безобидные подминания закона. Ну что такого, подумаешь, пришел огромный груженый состав. Ну отправит Федор пару контейнеров не по адресу, кому от этого будет хуже? Неужели страна обеднеет?

Получал он не так уж мало, но Вероника, привыкшая не считать денег, все никак не могла научиться управляться с хозяйством на такую ограниченную сумму. Она не жаловалась, не корила его за низкие заработки, изо всех сил старалась перестроиться, перекроить саму себя. Но Володя замечал, с каким отвращением она штопает легчайший, невесомый чулок, щурясь и ругаясь шепотом. Как передергивает ее, когда она пытается вилкой выковырять прогорклый синеватый жир из магазинных котлет. И на душе становилось муторно и тоскливо.

Нет, он знал, конечно, все эти душеспасительные пословицы про рай с милым в шалаше и даже разделял подобные убеждения. Вот только… Вот только он полюбил Веронику именно такой – беспечным, веселым, порхающим по жизни созданием, а не стойко переносящей невзгоды труженицей. Ему нравились ее беззаботный смех, ее мягкие выхоленные руки, ее младенчески нежные пятки. Нравились ее немыслимые наряды, украшения и духи. Каким же подлецом, низким бездушным типом он будет, если заставит ее стать обыкновенной, измордованной жизнью двужильной бабой. Последней каплей стало, когда он увидел, как Ника увязывает в наволочку свой полушубок, собираясь нести его в комиссионку. Еще пожаловалась, что придется тащиться на другой конец Москвы, не обращаться же к Инне. Он молча отобрал у нее сверток, выдернул шубку, встряхнул и повесил обратно в шкаф. Потом поцеловал Веронику в благоухающую лавандой щеку и отправился на работу. В этот день он впервые согласился взять левый груз.