Малая Бронная - Ольга Карпович

– Наверно, – развел руками Володя.

Он не очень понимал, к чему клонит этот болтливый хихикающий Колобок. Сообразил только, что, кажется, на этот раз наконец-то повезло. Счастье-то какое! Вот Ника обрадуется!

– Положим вам для начала сто двадцать рублей оклада. А дальше уж как пойдет, понимаете меня? – человечек снова подмигнул, и Володя, решив, что позже разберется в особенностях его странной мимики, горячо закивал:

– Конечно, конечно! Я понимаю. Меня все устраивает.

– Вот и ладненько, – потер ручонки Колобок. – Тогда ступайте прямо в отдел кадров, там Светланочка вас оформит. А с завтрашнего дня пожалуйте на службу.

Он попытался было дружески хлопнуть Володю по плечу, но не дотянулся и лишь приветливо потряс его за локоть.

Володя взбежал по ступенькам, перекинув елку на другое плечо, распахнул дверь и влетел в комнату. Вероника, стоя на четвереньках, шарила под кроватью длинной шваброй. Кукла Маруська, передвижения которой были связаны с настроением хозяйки, сидела на покрывале вполоборота.

– Ты что это делаешь? – удивился Володя.

Вероника поднялась, одернула платье и, жалко улыбнувшись, протянула ему несколько медяков.

– Я, знаешь, вспомнила, что как-то у меня из кармана мелочь высыпалась и под кровать закатилась. Решила поискать. Вот, смотри, на целый обед насобирала.

У Володи защемило сердце. Господи, до чего он довел ее, бедняжку, – копейки с пола собирает. Она стольким для него пожертвовала, милая, милая! Ну как он может ее предать? Ничего, теперь все наладится, пойдет по-новому.

Володя сгрузил елку в угол и легонько шлепнул Веронику по руке. Медяшки подпрыгнули и рассыпались по полу.

– К черту мелочь. Я работу нашел. Завтра выхожу! – радостно объявил он.

– Да что ты? – Вероника радостно охнула и повисла у него на шее. – Как здорово, Володенька! Как хорошо!

Он жарко поцеловал ее, подхватил, закрутил по комнате.

– Любимая моя! Я же обещал, что все будет хорошо!

– Стой! Стой! Подожди! – вскрикнула Ника.

Володя остановился, опустил ее на пол, испуганно смотрел, как она, побледнев, прижимает ладонь к губам. Спросил встревоженно:

– Что с тобой? Голова закружилась?

Она посмотрела на него как-то странно, присела на стул, сказала, пряча глаза:

– Я, Володя, была сегодня у врача… Кажется, я беременна.

Он стоял над ней, оглушенный, стаскивал с рук перчатки. Застрявшие в шерсти елочные иголки царапали пальцы. Вероника посмотрела на него искоса, взгляд был испуганный, напряженный. «Вот все и решилось, – четко осознал Володя. – Ребенок… Крохотное беззащитное существо». Удивительно: такое маленькое, казалось бы, незначительное, а в один миг уравновесило всю расшатавшуюся картину мира. Его женщина, его ребенок… Он нужен им, он должен о них заботиться. Все решено, раз и навсегда.

Опустился на колени перед стулом, сжал ее руки, уткнулся лицом в подол теплого, так знакомо пахнущего платья, вздохнул:

– Ника, родная моя…

– Ты рад? Правда? – все еще настороженно спросила она.

– Ну конечно, как может быть иначе? Это ведь наш ребенок, твой и мой!

И Ника, выдохнув, обняла его голову, крепче прижала к себе, запуталась губами в отросших после увольнения из армии волосах, произнесла очень серьезно:

– Я люблю тебя, Володя! – и еще раз, как будто утверждая, объясняя не столько ему, сколько самой себе: – Люблю!

Тимоша все-таки ушел перед самым Новым годом. Инна, откинувшись в кресле, смотрела, как он аккуратно, стараясь не задевать вещи, ходит по комнате, увязывает в стопки свои научные брошюрки. Она и сама не могла разобраться, чего больше в ее состоянии: гнева, боли или удивления, что тихий и нерешительный Тимоша сподобился вдруг на такой поступок. Ладно, черт с ним, пусть валит. Если ей понадобится его вернуть, достаточно будет только пальцами щелкнуть.

– Где ты будешь жить? – спросила она сухим, потрескивающим голосом.

– Пока у мамы, – объяснил он. – А там посмотрим.

Ах, у мамы! Ну тогда понятно, нельзя же, в самом деле, предположить, что Тимоша отважится на самостоятельную жизнь. А так, стало быть, он просто перебегает из-под одного теплого крылышка к другому.

Инна перевела дыхание. Горло как будто свело резким сухим спазмом. Уходит. Она остается одна. Сколько же они прожили вместе? Пять лет? Шесть? Поначалу он дышать на нее боялся, смотрел с неизменным восхищением… А теперь – вот… Неужели настолько она страшна, что даже этот тихоня решился бежать? Что, в самом деле, в ней есть такого, что отпугивает мужиков? Почему ее, сильную, самостоятельную, в одиночку решающую все проблемы, не требующую покровительства и сочувствия, вечно бросают? Почему от нее бегут?

– Тимоша, ты понимаешь, что это все? – она попыталась поймать его ускользающий взгляд. – Если ты сейчас уйдешь, я не впущу тебя больше. Это будет окончательно.

– Инночка, я понимаю, – он опустил глаза. – Просто… Я не смогу с тобой больше жить, прости. После всего, что произошло, всего, что я видел… Я, если хочешь, тебя побаиваюсь теперь. Все время думаю: «А что, если я ее ненароком разозлю? Если дорогу ей перейду? Что она мне сделает?» Твоя жестокость, эта пошлая, дешевая месть… С тобой рядом сложно, тяжело, понимаешь?

– Довольно! – резко оборвала она. – Хватит! Я уяснила. – Она поднялась с кресла, тяжело дыша, пошла на него, выдернула из рук перевязанную бечевкой стопку брошюр. – Значит, ты боишься меня разозлить? Ну так трепещи, ты уже меня разозлил! Беги, забивайся в нору и жди, когда тебя настигнет моя месть! Тряпка! Ничтожество!

Она распахнула дверь комнаты и с размаху вышвырнула в коридор книги. Бечевка лопнула, разрозненные пожелтевшие листки, шелестя, разлетелись по стертому генеральшиному паркету. Тимоша, испытывавший необъяснимое отвращение к крикам и выяснениям отношений, болезненно поморщился и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Одна… Любящий муж бросил под самый праздник. Дьявольски повезло, нечего сказать. Можно не суетиться, добывая к столу дефицитные деликатесы. Теперь все пропадет – и икра, и буженина…

За окном, смеясь и болтая, проходили люди, поздравляли друг друга с наступающим, торопились по домам, не опоздать к бою курантов. Здесь же, в ее хоромах, царила ничем не нарушаемая, почти торжественная тишина. Ей отчего-то вдруг страшно стало в опустевших просторных комнатах. Высоко, под украшенными лепниной потолками клубилась темнота, громоздкая мебель отбрасывала странные, изломанные тени. За шкафом что-то скрипело и шуршало. Инна, воровато оглядываясь, прошла по комнатам, раздергивая шторы, щелкая выключателями. Не успокоилась, пока не устроила полную иллюминацию, включив даже настольную лампу. Забилась в кресло с ногами, закурила, чувствуя, как дрожат ледяные пальцы, сказала громко и отчетливо: «Перестань! Ты с ума сходишь. Здесь никого нет. Кого тебе бояться? Разве что… саму себя?» Она звонко хлопнула в ладоши, заставила себя рассмеяться вслух, громко и раскатисто. И страх отступил, съежился, но до конца не ушел, продолжал ехидно щуриться откуда-то из-под дивана.

Вечером Инна включила «Голубой огонек» по телевизору, сама откупорила шампанское, чокнулась с зеркалом, закусила крабовым мясом прямо из криво вспоротой жестяной банки. С улицы завывала гармошка, доносились нестройные пьяные голоса. В соседней комнате было тихо, сидят, наверно, милуются, голубки.

Она лихо опрокинула бокал, плеснула себе еще. На экране появилось изображение кремлевских часов.

– Ну, желаю, чтобы все! – сказала часам Инна и хлопнула еще один бокал.

Постепенно начинали отогреваться, теплеть кончики пальцев, легче стало дышать. В конце концов, все не так плохо. От милиции удалось отмазаться. Пришлось, правда, подключать отца, тот кому-то позвонил, и бравым служителям порядка сделали втык за то, что без толку тревожат мирных граждан. Муж ушел… Ну так что ж, один ушел, другой придет. А, в конце концов, если захочется, можно вернуть и этого. Неужели ей-то, с ее силой духа, не переломить такого мямлю? Ну, даже если и не удастся, всегда найдется другой желающий усесться на ее рабочую шею. Как это там говорится: движение все, конечная цель ничто? Она еще молодая женщина, всего-то тридцать пять, все можно успеть, наверстать.

Инна осушила еще один бокал и откинулась на спинку кресла. В телевизоре умильно улыбающиеся знаменитости сталкивали бокалы, отмахиваясь от сполохов серпантина.

Уже далеко за полночь Инна почувствовала, что устала, выпила лишнего. Голова сделалась тяжелой, мерцающий экран телевизора медленно покачивался из стороны в сторону. Нужно ложиться. Только вот хорошо бы проветрить комнаты, воздух посинел от дыма. Она распахнула настежь все форточки и вышла на кухню.

У раковины, чуть ссутулив плечи, мыл посуду Володя. Инна, некоторое время оставаясь незамеченной, любовалась его большой сильной фигурой, жилистыми руками, выглядывающими из закатанных рукавов белой праздничной рубашки. Мучительно хотелось подойти сзади, прижаться к его спине, уткнуться носом в спускающиеся на крепкую шею льняные завитки. Она до сих пор помнит их запах.