Сказания древа КОРЪ - Сергей Сокуров

Иерейский обоз, готовя в обратный путь, загрузили ящиками с деталями современной типографской машины и прочим оборудованиям для печати. Русскому мастеру печатного дела выправили подорожную.

Царь и его советники посчитали своевременным содействовать молодому Негошу, который энергично и вдохновенно взялся за модернизацию страны. Образованная общественность России восприняла это действие, как героическую попытку малого народа-воина в Европу прорубить окно.

Частные пожертвования превысили правительственные субсидии. «Народу Монтенегро», – подчеркнула глубоким контральто графиня Анна Орлова, протягивая секретарю правящего монаха увесистый пакет. Родовитая дама посетила правителя Черногории в покоях Александро-Невской Лавры, отведённых высокому гостю и его спутникам. Когда мужчины остались одни, вечно простуженный Милутинович, кашляя и сморкаясь, поспешил, по своему обыкновению, сострить:

– Ты обратил внимание, Петар, как сия милая, жаль что увядшая, особа смотрела на тебя?

Бывший наставник Радивоя (по годам ему – отец) постоянно забывал, что его бывший ученик давно не юнак Раде, а глава страны. Негош шалости не принял:

– Я монах, брат Сима. Шала на страна!

Милутинович смутился:

– Я се не шалим. Ту шале нема.

Дмитрий Каракрич-Рус, хорошо изучивший своего друга-господина, улыбку сдержал, хотя мысленно согласился с наставником, ибо тоже был способен подмечать мимолётное. Заметил он и то, что лицо дорогого ему человека омрачилось так, будто неудачная острота несдержанного секретаря задело какое-то его сокровенное, болезненное чувство. Только через много лет Дмитрий догадается, в чём тут дело. А пока он искоса рассматривает замершего в кресле, устремившего в себя взгляд повелителя горного народа.

Петру Петровичу (так господарь представлялся в России) исполнилось двадцать лет. За спиной три года правления непокорным народом, преодоление смуты и отражение турецкого нашествия. Достигнув теменем саженной высоты, он раздался в плечах. Появились рельефные мышцы на щеках, вертикальная складка между густых бровей и металлический блеск в выразительных чёрных глазах. Выработалась привычка сжимать губы, чтобы сдержать лишнее слово. Телесная красота вчерашнего юноши стала зрелой. За видимой строгостью скрывалась доброта и задушевность в отношении людей, достойных уважения и любви. Небольшая бородка и пышные прямые усы способствовали общему положительному впечатлению.

Энергичный правитель, бард суровых гор, проницательный, как все поэты, будто предвидел свой недолгий век. Он не давал покоя ни себе, ни своему народу. Большинство 107-тысячного населения страны и скупщина племён, по результатам первого года его правления, признала в нём твёрдого, решительного и бесстрашного правителя.

Пока длилось неловкое молчание, русский черногорец мысленно отлучился в недавнее прошлое, общее для себя и тех двоих, родных по крови и вере, по устремлениям сердец.

При митрополичьем дворе в Цетинье наставники устраивали для подопечных, в том числе для наследника, учебные игры в государственность. Милутинович был неумолим в требованиях к Радивою и его наперсникам. Верховным оценщиком и судьёй был сам митрополит. Что касалось племянника, суждение своё опытный старец высказывал ему за закрытыми дверями. Остальных оценивал придирчивый Сима. Результаты такого испытания «потешных» вписывались в журнал. Он сохранился. В нём из году в год Дмитрий Петарович Каракорич-Рус отмечался фразой «успехи превосходны».

«Юные мудрецы» (так называл своих подопечных с доброй иронией учитель-тиран, любимый Сима) называли причиной всех зол их родины отсутствие современной государственности в Черногории. Строить её по европейскому образцу, а точнее, по русским рецептам, по их мнению, надо с создания постоянной армии, взамен чет, народного ополчения. Только тогда можно вновь выйти к морю, изгнать османов из плодородных долин. Племенную администрацию, избираемую «своими» из «своих», необходимо заменить на чиновников, назначаемых в центре. Суд должен быть единым и независимым, выносящим решения по общим законам, разработанным митрополитом Петром I по племенным образцам и сведенным им в «Законнике». Пора избавить нацию от кровной мести, междоусобиц, уносящих бойцов, которые наперечёт. И – может быть, самая главная задача – просвещение народа, культурный подъём от фольклора к образцам высокого искусства и литературы. И в этом деле начинающий поэт Радивой Негош тоже заявил о себе как лидер. Тонкий литературный вкус, врождённое понимание истинного искусства и писательский талант позволяют ему не только стать величайшим певцом родной земли, но и выявлять вокруг себя таланты.

… И минута не прошла, а тройка единомышленников вновь, как ни в чём не бывало, сгрудилась за столом, делятся впечатлениями от увиденного и услышанного в Петербурге. Северная столица ошеломила черногорцев, хотя они проехали не один европейский город, от Вены до Варшавы и Вильно. Петербург отличался от них царственным простором, мощной рекой, превосходящей полноводностью Дунай и Вислу в местах пересечения их архиерейским поездом, симметрией улиц, величественностью строений, архитектурным искусством дворцов, храмов, памятников. Выделенные здесь курсивом слова взяты из сохранившегося письма Негоша сербскому просветителю Вуку Караджичу, жившему в то время в Вене. В приписке сообщает, что покупает много книг на русском языке, пытается читать по ночам сразу всё, опьянённый таким богатством.

Русская столица не осталась в долгу. Достаточно было произнести особым тоном «этот монах», и каждый понимал о ком речь – о «высоком как копьё», ослепительно красивом уроженце сказочных гор, вожде воинственных племён и рапсоде, сочиняющим свои песни под аккомпанемент лиры… Или кифары?.. Нет, гуслей. Одним словом, Монтенегро, – млели великосветские дамы. С восхищением рассказывали, как черногорский герой отказался принять заманчивое для себя, но унизительное для народа Црной Горы предложение турок. За год до его поездки в Россию великий визирь Махмуд-Решид-паша предложил предводителю славянских бунтовщиков, как называли вождя непокорного народа в Стамбуле, лицензию-берат на управление всеми землями, населёнными черногорцами. Взамен требовался сущий пустяк – клятвенное признание султана своим сюзереном. Петар ответил: «Пока меня поддерживает народ, султанский берат мне не нужен, а когда народ отвергнет меня, то никакой берат мне не поможет».

Впечатление от первых успешных шагов молодого правителя балканской страны, ориентация его на Россию, личное обаяние усилили позиции монаха-господаря на берегах Невы, что вызывало беспокойную ревность Вены, истерику в Стамбуле и традиционные опасения Лондона. С Уайт-холлом, кайзером и султаном правительству России приходилось считаться, часто с уроном для себя и во вред балканским славянам. Что поделаешь – политика! Рука Северной Пальмиры, протягиваемая Цетинье, производила при этом стыдливые, отвлекающие движения: то Вену по плечу успокаивающе похлопает, то Лондону козырнёт, то как бы рассеянно прикроет глаза, чтобы не заметить безобразий Стамбула в его христианских владениях. Пётр Негош такое лавирование умом политика понимал, но сердцем патриота православного мира, поэтической своей натурой не принимал. Поэтому в его выражениях благодарности царю чувствовалась горечь. Негош следовал советам российского МИД, только своеобразная «черногорская тропа» нередко уходила в сторону от магистрального направления политики его императорского величества. Такая самостоятельность «микроскопического полугосударства», как называли Монтенегро некоторые из российских дипломатов, очарованных Веной, накапливала неудовольствие в Зимнем дворце.

В то время внешняя политика России формировалась в кабинете графа Нессельроде. Неистовый австрофил не скрывал своего раздражения Черногорией и всеми этими «славянскими попрошайками, путающимися под ногами великих стран». Но в 1833 году облачка, омрачавшие русско-черногорские отношения, накапливались далеко, на горизонте. Небо над головой оставалось чистым. Император Николай, человек воспитанный и великодушный, был внимателен и благосклонен к правящему собрату по вере, обращался с ним, как с равным, будто принимал коронованную особу какого-нибудь немецкого герцогства. У наделённого почти княжеской властью инока голова от почестей не вскружилась. Пётр давно усвоил, что главное достоинство мужчины и вождя – умение владеть собой. Он ничем не выдавал своих чувств в беседах с властелином полу-мира.

Через несколько дней после описанного эпизода в покоях Александро-Невской лавры Их Величества с семьёй и свитой, высшие сановники империи присутствовали в Преображенском соборе на торжественном рукоположении Святейшим Синодом двадцатилетнего архимандрита в епископы и возведении его в сан владыки Черногории. С того дня патриоты и зарубежные благожелатели Црной Горы стали называть молодого архиерея за глаза митрополитом, хотя только на следующий год российский Синод утвердит его в сане архиепископа, а митрополитом Черногорским и Бердским – спустя десятилетие.