Любовницы Пикассо - Джин Макин

до того не выражал свои политические взгляды. «Герника» с ее кубистскими формами, объятыми ужасом и скорбящими женщинами, мертвыми детьми и разрушениями была написана в черно-белых тонах, без единого проблеска других красок на огромном холсте. Эта потрясающая антивоенная декларация была создана после того, как немцы разбомбили баскский городок по запросу Франко, который был готов опустошить свою страну ради укрепления собственной власти. Бомбардировку провели в базарный день, чтобы погибло как можно больше мирных жителей.

От пляжных этюдов и «Влюбленных» – до «Герники»… Вот почему моя мать так любила работы Пикассо! Своим творчеством он охватывал целые миры и мог описать все сущее с помощью карандаша и кисти.

Какое влияние имела на него Сара? В какой степени то лето предопределило направление его работы? У меня оставалось множество вопросов – и было всего несколько страниц записей, которые скорее вращались вокруг истины, но не приближались к ней. Сара говорила откровенно, но умалчивала о чем-то важном.

Я направилась в ванную, чтобы причесаться и подкрасить губы перед рабочим днем. Но, хотя мои мысли в основном были заняты Пикассо, где-то в темном уголке сознания сидел профессор Гриппи, отвечавший на вопросы сенатора Маккарти.

Мои пальцы дрожали. Будет ли он называть имена? Хранит ли списки студентов, которые присоединились к нему на митингах у дома 35 на Двадцатой Восточной улице, которые маршировали рядом? Оставалось лишь ждать и наблюдать.

* * *

В то утро Сара встретила меня у двери, вместо того чтобы послать горничную. Ее улыбка была теплой, и глаза тоже улыбались.

– Не забыли блокнот для записей? – спросила она, принимая мое пальто, а потом внимательнее присмотрелась ко мне. – Коктейли – коварная штука! Особенно в исполнении Тэсси.

– Урок усвоен, – призналась я.

Сара повела меня по коридору и вверх по лестнице – в свою гостиную.

– Скоро принесут чай, – сказала она. – Вы обратили внимание на воздух? В нем есть последний аромат уходящего лета. И иногда он доносится от реки. Конечно, это не океан и не Лазурный Берег, но… он имеет сходное качество. Напоминает мне об ощущении от влажного купальника в жаркий день. Вы плавали в детстве, Алана?

Горничная прикатила чайные приборы на тележке.

– Дарджилинг, – сказала Сара. – Я подавала его Пабло холодным. Думаю, он только делал вид, что ему нравится. Будучи истинным европейцем, не понимал американского увлечения сильно охлажденными напитками. Помню, как его мать говорила, что дети чаще всего болеют из-за простуженного горла. Даже я могла понять это по-испански.

После упоминания о детях наступила характерная пауза, словно кто-то ненароком подошел к краю утеса и успел отшатнуться перед падением. Воспоминание об утраченных сыновьях…

Когда Сара посмотрела на меня снова, ее улыбка была немного натянутой. В глазах застыло страдание.

После долгих часов, проведенных с ней вчера, я испытывала к Саре симпатию и желание защитить ее. Эти воспоминания причиняли ей боль.

– Если вам трудно говорить об этом, то не надо, – сказала я. – Я найду другой способ справиться с этой статьей. Или просто откажусь от задания.

– Вы не должны так поступать, – тихо сказала Сара. – Оставайтесь и садитесь, пожалуйста. Мы покажем этому Риду… Так его зовут? Женская взаимопомощь была редкостью во времена нашей жизни в Париже. Каждая из нас была сама по себе… – Она налила чай и протянула мне чашку. – Кроме того, мне хотелось бы поговорить о том времени. Мне нравится беседовать с вами! Это открывает двери, которые очень долго были закрытыми, но за некоторые из них приятно заглянуть. Некоторые истории должны быть рассказаны.

Потом она сделала то, от чего у меня перехватило дыхание: взяла мое лицо в ладони и пристально вгляделась в него. Моя мать поступала точно так же! Это был такой нежный жест, что к моим глазам подступили слезы. Утрата и раскаяние. Стыд.

– Мы с матерью поссорились незадолго до ее смерти, – сказала я. – Так и не успели помириться…

– Тем больше причин, чтобы вы услышали эту историю, – сказала она. – Радостную историю: во всяком случае, по краям. Никогда не знаешь, что найдешь посередине. Или в конце. Или кого найдешь.

– Надеюсь, Пикассо, – сказала я. – Ваше влияние на его работу в то лето…

– Пожалуйста, не переоценивайте мою значимость! – она рассмеялась. – Ирен Лагю оказывала на него гораздо большее влияние. Эта великолепная картина, «Влюбленные», была написана для нее. Пабло ясно дал это понять. Пожалуй, Ольгу больше всего донимало это; не утрата интимной близости – думаю, она была не очень сексуальной женщиной, – а потеря внимания со стороны мужа. Она хотела быть его единственной натурщицей. Возможно, когда человек вроде Пикассо рисует вас, он испытывает нечто очень сходное с любовью.

Мы сидели там же, где и вчера: Сара – в мягком кресле, поджав ноги под себя, а я – на удобном стуле с прямой спинкой, положив блокнот на колени. Солнечный свет идеального осеннего дня лился в окна; в прежние, более радостные времена мы с мамой в такие дни отправлялись на пристань и смотрели на корабли.

– До приезда сюда я видела фотографию Ирен Лагю в старом выставочном каталоге, когда искала сведения о Пикассо, – сказала я. – Эту картину на самом деле нельзя назвать портретом, правда? Ее волосы были гораздо пышнее, и, судя по той фотографии, этот кроткий потупленный взор – совсем не в ее стиле.

Сара рассмеялась.

– Вы правы. Определение «кроткий» явно не подходит Ирен. На картине она изображена такой, какой Пабло хотел ее видеть. Он хотел видеть такими всех женщин: кроткими, любящими, послушными. Но недавно я слышала, что Франсуаза Жило бросает его.

Франсуаза Жило… Молодая художница, которая ушла из дома, от отца и матери, и забросила свои художественные изыскания, чтобы стать возлюбленной Пабло и в конечном счете матерью двух его детей: Клода и Паломы. В 1943 году, когда они познакомились, ему было шестьдесят два, а Франсуазе – лишь двадцать два года. С тех пор они были вместе уже десять лет.

– Откуда вы узнали, что она уходит? – спросила я, заинтригованная этой новостью.

– Пабло до сих пор пишет нам, хотя и очень редко. Но в основном я слышу новости о нем от общих друзей: Паулины и Эрнеста Хемингуэя, Дороти Паркер[42]…

– Можно ли увидеть эти письма?

Сара помедлила и нахмурилась.

– Мне нужно подумать. Они очень личные, и я не считаю, что Пабло одобрил бы их демонстрацию кому-то еще. Как вы знаете, он бывает весьма скрытным… Но признаюсь, что я к вам очень расположена. Я посмотрю, смогу ли найти одно-два интересных письма. Право же,