Любовницы Пикассо - Джин Макин

будет развиваться болезнь. Я думала, у нас есть годы. В наших отношениях с матерями всегда присутствует элемент детства. Она всегда была рядом, значит, так и будет. Возможная смерть мною даже не рассматривалась! Поэтому в тот вечер мы поплакали над письмом, а потом вернулись к заведенному порядку. Хорошая часть – крепкие объятия по утрам, десерт из ресторана, где порции становились все более крупными и дорогими…

…И плохая часть.

– Ты должна выйти за Уильяма, – повторила она однажды вечером, когда мы помыли посуду после ужина. – Он хороший мужчина. Он позаботится о тебе.

С тех пор, как ей поставили диагноз, она все чаще беспокоилась о том, что будет со мной, когда ее не станет.

– А что, если я не хочу, чтобы обо мне заботились? – ответила я.

– Мир может быть очень жестоким к одинокой женщине, – едва ли не прорычала она. – Ты думаешь, что если переспала с несколькими парнями из колледжа – да, мне об этом известно, – то знаешь этот мир и мужчин? Ты ничего не знаешь! В этом мире надежность важнее всего. Скажи Уильяму «да».

– Я не хочу говорить об этом, – бросила я через плечо, когда убедилась, что дверь в коридор заперта, и подровняла стопку журналов на кофейном столике.

Но она не отставала. Этот спор повторялся снова и снова. А поскольку она толкала меня в одну сторону, то я, как упрямый ребенок, шла в другую.

– Уильям звонил, – сказала она как-то ближе к вечеру, когда я вернулась домой с работы.

Я временно получила должность выпускающего редактора в издательстве при музее и провела этот день за корректурой сопроводительных надписей для выставки Боттичелли.

– Не хочу говорить об этом, – сказала я.

– Бедная Алана! – вздохнула моя мать. Ее раздражение было поглощено другим чувством, которого я еще не понимала. Она примирилась со всем, что ее окружало.

После музея я устроилась на другую внештатную работу – на этот раз для художественного издателя на Среднем Западе: далеко от Уильяма, оставшегося в Нью-Йорке, и квартиры, которую делила со своей матерью. Достаточно далеко, чтобы не приезжать домой на выходные. Чтобы хорошенько подумать. И пока я думала, находясь в этом городке посреди ровной прерии, где зимний ветер был похож на холодный сквозняк из начала времен, она умерла… в одиночестве.

Одними из последних слов, которые я услышала от нее, были: «Выходи замуж за Уильяма».

* * *

Почему я об этом думала? Потому что в тот вечер в столовой гостиницы Бреннана увидела за соседним столиком двух женщин – мать и дочь: им было примерно по столько лет, сколько нам с мамой во время нашей ссоры. Было видно, что они злятся и не хотят разговаривать друг с другом. Их столик как будто находился на мерзлом острове.

Мне хотелось рассказать им о гневе, об утрате и о времени, которое нельзя вернуть назад. Но такие вещи не говорят незнакомым людям, а если даже говорят, они все равно не слушают. Мать и дочь нехотя ковыряли еду и с фальшивым интересом разглядывали потолок и занавески. Затем посматривали на наручные часы. Часы были одинаковыми, как будто это могло их сблизить.

Я в очередной раз мысленно обратилась к маме и извинилась перед ней. Потом спросила Джека, который деловито убирал со столиков, можно ли мне снова воспользоваться телефоном в его кабинете.

– Когда-нибудь я установлю телефоны во всех номерах, – извиняющимся тоном ответил он.

Я допила кофе и направилась в маленькую комнатку за регистрационной стойкой. Крышка его стола из резного красного дерева едва виднелась под грудами бумаг. Середина девятнадцатого века… Уильям предпочитал стиль баухаус[38] и скандинавский модернизм.

Трубку подняли после четвертого гудка.

– Здравствуй, Уильям. Это я, Алана. Вижу, ты нашел меня.

– Для этого понадобилась кое-какая детективная работа, – недовольно буркнул он. – Я позвонил Риду, чтобы узнать, где ты находишься, но он был не в курсе. Поэтому да, я связался с Элен. Было чертовски неловко спрашивать главного редактора журнала, куда подевалась моя невеста. Ты собираешься вернуться завтра? Или ты забыла?

Да, я забыла. Завтра, в субботу, ужин с его партнерами из юридической конторы… Я называла это смотринами: они повторялись снова и снова.

– Я еще не закончила здесь; по правде сказать, даже не начинала, – ответила я, мысленно негодуя на себя из-за нерешительных просительных ноток в голосе. Словно у хнычущего ребенка. – Ты не против, если я задержусь еще ненадолго?

Повисла долгая пауза, наполненная его гневом, буквально потрескивавшим в телефонной трубке.

– Алана, это повышение значит для меня очень много. Для нас. Больше денег… Гораздо больше, чем раньше. Достаточно большая квартира для полноценной семьи. С каждым годом окно возможностей только сужается.

– Знаю. – Злость, появившаяся в моем голосе, не уступала его раздражению. Он не упускал случая напомнить, что мне скоро исполнится тридцать. Прямая дорога к среднему возрасту, а потом я стану слишком старой, чтобы заводить детей. – Но эта статья много значит для меня. Для нас.

– Нет, – ответил он. – Только для тебя.

– Это нечестно!

– Подумай об этом. А завтра мне придется извиняться за твое отсутствие. Снова.

– Ты не можешь обойтись без меня за ужином? – поинтересовалась я.

– Все устроено по-другому. Послушай, Алана! Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты стала моей женой, матерью моих детей. Была рядом, когда мне это нужно. Ты должна решить, чего хочешь ты.

– Я тоже люблю тебя, – сказала я. – Правда, люблю!

– Тогда приезжай поскорее. – Его голос смягчился, гнев исчез.

Он повесил трубку.

Напоследок я решила позвонить Элен и посоветоваться с ней. Она ответила, и по слегка запинающейся речи я поняла, что она перешла к третьей порции мартини.

– Тебе не стоит пить в одиночестве, – сказала я.

– А кто говорит, что я одна?

– О, у тебя свидание?

– Не совсем так. Ко мне заглядывал Уильям. Он ушел несколько минут назад.

– Уильям приходил к тебе домой? – Элен не нравилась ему… или я так думала. – Он недавно звонил мне от тебя?

– Да. Он обеспокоен. Честно говоря, я тоже немного волнуюсь. Ко мне на работу приходили два очень неприятных типа, спрашивали о нашем знакомстве. Не полицейские в штатском, но определенно из какого-то учреждения. У них была фотография, где ты вместе с Гриппи принимаешь участие в марше протеста перед рестораном. Алана, что происходит?

Я прислонилась к стене, через блузку ощущая влажный холод кафельной плитки. В детстве, когда я пугалась, мать заставляла меня лечь и клала на лоб влажную салфетку с порошком лаванды. Я постаралась представить лавандовый аромат.