Колыбель колдуньи - Лариса Черногорец

Соберут невесту к венцу, отец с матерью благословляют. Невеста вопит:

Ох, не белая лебёдушкаСырой земле кланится,Ох, кланяюсь я кормилицу батюшке.Ох, не прошу я, милый тятюшка,Ни злата, ни серебра,А прошу-то я, милый тятюшка,Великого благословеньица.Благослови-то меня, милый тятюшка,Во путь, во дороженьку.

Отец благословляет, потом невеста обращается так же к матери, после к крёстным. Девушки сажают невесту за стол, она причитает:

Ох, не красное ли солнышко на закат пошло,А я-то, разгорькая, за дубовый стол села.За дубовый стол села с любимыми подруженьками.Впервые в остаточке.

Входит дружка. Невеста не выходит из-за стола, подружки мест не дают, говорят: «Выкупайте, друженька, места для своих поезжанов».

Дружка: «Сколько стоит?»

Подружки: «На 4 угла по рублю, на серёдку — десяточку».

Срядились. Подружки прощаются с невестой, выходят из-за стола. Поезжане ещё во дворе. Рядом с невестой садится братик, сестрёнкину косу продавать. Дружка на него с плёткой, а он, братик, сидит со скалкой на жениховом месте, не пускает. Дружка выкупает, братик прощается с невестой, уходит. По левую сторону от невесты садится невестина сваха, дружка выкупает место жениховой свахе. Входят поезжане, садятся на свои места. Сваха накрывает жениху с невестой руки полотенцем. Дружка кричит:

Стряпонька — лапонька,Подавай сахарные кушанья!Что есть в печи,Всё на стол мечи,Оставляй одни кирпичи,Чтобы хлебы было на чём печи!

А стряпонька отвечает: «Друженька, заслонка примёрзла!».

Ей платят, чтобы заслонка оттаяла. Начинают подавать кушанья, едят. Жених с невестой не едят, не разговаривают, не смотрят друг на друга, меняются под полотенцем кольцами. Тут девушки начинают петь:

Дорожись-ка, батюшка,Ты проси-ка за меня 100 рублей,За косу ли за мою 1000,За красу ли за мою сметы нет.

А как уж закончат с выкупом, так и в храм — на венчание. Едут туда жених с невестой по отдельности, это уж после венчания возвращаются вместе. Вот тут и начинается настоящее веселье, про которое говорят — пир на весь мир. Гуляет вся деревня.

По возвращении с реки с добытым сокровищем я все-таки не оставил идею женить доброго своего Анисима на Антонине. Хоть оба и были далеко в годах, а обычаи были соблюдены. У Антонины оказались живы родители, и все равно, как ни странно, посаженным отцом ей был я. Мне на своей шкуре пришлось испытать все прелести старорусских обычаев, притом, что масса всевозможных советчиков постоянно находилась рядом, давая «правильные» наставления. Наконец священник обвенчал молодых, Антонину, разодетую согласно всем правилам и Анисима, то и дело краснеющего как помидор, нарядного, причесанного с каким-то особым тщанием и с цветком в петлице, и началось долгожданное пиршество. Я не жалел средств на праздник, тем более, что как раз в приготовлениях к торжествам прошла неделя, и я вот-вот мог распрощаться со всей этой красотой. Прямо во дворе усадьбы накрыли столы. Закуски и выпивки было вдоволь. Я был сыт, слегка пьян, и только одним обеспокоен — нигде не было Ксаны. Она привела меня с реки в дом, отпоила какими — то отварами так, что уже на следующий день я был бодр и весел, и всю неделю исправно была со мной, исчезая только на несколько часов, когда днем, когда под вечер, но исправно возвращаясь ко мне ночью. Я наслаждался каждой минутой с ней, не отходя от нее днем, и с наступлением ночи не выпуская из своих объятий до рассвета. Камни Ксана велела отдать ей, — мне было странно это, ведь в усадьбе, под охраной они были бы в большей безопасности. Я не стал возражать. Еще одну странную картину я увидел поутру, когда, проснувшись, вышел во двор усадьбы и застал там Ксану, густо промазывавшую смолой огромную глубокую корзину. Она наотрез отказалась объяснять, зачем это надо и не захотела доверить эту работу никому — так и просидела до вечера возле потрескивавшего костра, на котором булькал котелок со смолой. К вечеру корзина была обмазана и Ксана исчезла вместе с ней. На мои вопросы ответами были нежные поцелуи, после которых мне вообще расхотелось ее о чем-то спрашивать.

И вот теперь, когда я искренне хотел провести остаток недели только с ней — она опять исчезла. Я исправно кричал «Горько!» молодым. На столе появлялись все новые и новые бутыли с вином и первачом, закуска уходила так же быстро, как и выпивка и сельчане не уставали славить молодых, а заодно и их посаженного отца. Моё благодушие не знало предела, я чуть было не пустился в пляс вместе со всеми, когда песни и танцы вдруг прекратились, и все вдруг замолчало и остановилось. Все смотрели на меня. Я не мог понять, в чем дело. Потом обернулся — за моей спиной стояла Ксана. Она смотрела на деревенских, а те на неё.

— Кто позвал ведьму?! — подвыпившая баба в цветастом полушалке заверещала точно кликуша

— Ведьма порчу на молодых наводит! Гоните ведьму!

— Вздернуть её!

— Стойте! — Я встал из-за стола, загораживая собой Ксану. — Кто тронет её — головы лишится. Не сметь! Вот ты, Николай, — обратился я к стоящему напротив бородачу, — ведь она твою дочку выходила, когда та в прорубь зимой свалилась и чуть не погибла. А ты, Матрена, не ты ли к ней бегала, зелье приворотное просить, чтоб мужа домой вернуть, в семью, — и ведь вернула, верно? А ты Иван, ведь твоя кобыла чуть не померла оттого, что какой-то травы наелась, а Ксана тебе ее поправила. А померла бы кобыла — чем бы ты жил? — Я мысленно благодарил Антонину и Анисима за те деревенские сплетни, которые они мне регулярно докладывали в течение всего прошедшего времени.

— Сколько хорошего она вам сделала? Почему вы ее так не любите? Кто посмеет тронуть ее — берегитесь.

Я обернулся. Ксана стояла за моей спиной, как за стенкой, с печальной улыбкой. Но изрядно упившихся крестьян было не остановить. После моих речей та самая баба в цветастом полушалке завопила:

— Она барина околдовала! Одурманенный он!

— Ведьма!

Народ начал бесноваться:

— Извести ведьму, пока она нас не извела!

Самые горячие головы стали переворачивать столы и кинулись к нам. Тут уж не выдержали и другие, некоторые, наоборот, пошли против дебоширов, возмущаясь главным образом угробленной закуской и выпивкой и сдерживая бузотеров, не позволяя им переворачивать уцелевшее. Другие кинулись заступаться за Ксану, и уговаривать, что «бунт — висельное дело». Вскоре рядом со свадебными столами началась кулачная драка.