Ночь с Каменным Гостем - Антон Леонтьев

– Ты знаешь, что обезглавленное человеческое тело в состоянии сделать несколько шагов?

Я опешила и уставилась на племянника короля. Ко мне подоспел Николя в сопровождении Кристиана. Тот оттолкнул старшего брата и произнес скороговоркой:

– Не обращай на него внимания!

Венцеслав уселся на скамейку, а мы втроем плюхнулись в фонтан и устроили «Цусимское сражение». Я была счастлива: то ли оттого, что могла предаваться детским забавам в королевском дворце, то ли по причине того, что рядом со мной был симпатичный Кристиан.

Наконец нас позвали к столу. Мокрые, веселые и довольные, мы вернулись во дворец. В этот момент в залу вошел один из лакеев в зеленой ливрее, украшенной золотой вышивкой. В руках он держал поднос, на котором лежал лист бумаги. Склонившись над ухом короля, он проронил несколько слов. Павел сделал неопределенный жест рукой и пояснил:

– Граф, княгиня, на ваше имя поступила срочная телеграмма из Петербурга. Управляющий отеля, зная, что вы находитесь у меня в гостях, переслал ее с курьером во дворец.

Лакей почтительно протянул матушке поднос. Та взяла телеграмму и с улыбкой пробежала ее глазами. По мере того как она читала, лицо maman бледнело. Она поднялась со стула и произнесла:

– Мой сын, Саша…

И, пошатнувшись, упала – если бы не подоспевший король Павел, вовремя подхвативший ее на руки, матушка бы приземлилась на паркет. Papa подхватил телеграмму, что выскользнула из ослабевших рук матушки, и прочитал вслух послание от адвоката нашей семьи: «Вынужден прискорбием сообщить, ваш старший сын князь Александр убит сегодня утром дуэли».

В этот момент я поняла, что детство мое закончилось. В спешном порядке нам пришлось возвращаться в Россию. Все купе в поездах были забронированы, поэтому король Павел предоставил в наше распоряжение свой поезд, который на всех парах доставил нас в Петербург.

Проклятие рода Валуйских в очередной раз дало о себе знать – матушка часто смеялась над ним, заявляя, что цепь случайностей, нелепиц и кошмаров вскормили эту легенду. Она справедливо указывала на то, что ее отец, князь Осип Григорьевич, был старшим сыном в роду и тем не менее дожил до шестидесяти восьми лет.

А вот моему старшему брату, первенцу родителей, было суждено отпраздновать только двадцать три дня рождения. В столице мы узнали всю подоплеку трагической истории, завершившейся дуэлью со смертельным исходом.

Мой брат всем сердцем любил Маргариту Аркадьевну фон Морн, младшую дочь контр-адмирала Аркадия Генриховича фон Морна, знаменитого гидроинженера и конструктора дредноутов. Мои родители знали о желании сына взять Маргариту в жены, однако они были против этого мезальянса – отец невесты был легендарной личностью, однако денег у ее семейства больших не было, да и происхождения она была недостаточно знатного – всего лишь дочка побочного потомка балтийских баронов. Александр вынужденно смирился с решением родителей, тем более что Маргарита была помолвлена с поручиком Кавалергардского полка графом Артуром Эрнестовичем Монсеррано. Свадьба состоялась в конце зимы 1910 года, за полгода до трагедии.

И молодая графиня, и мой старший брат были крайне несчастливы, поэтому тайно встречались друг с другом. Об этих деталях, не предназначенных для детских ушей, я узнала из разговора горничных, которые поголовно были влюблены в Сашу и безутешно горевали о его безвременной кончине.

Один из недругов моего брата открыл графу Монсеррано глаза на недостойное поведение его жены и на то, что молодой князь Валуйский сделал его рогоносцем. Поручик жестоко избил ее и, заперев в подвале особняка, поехал в Английский клуб, где мой брат был завсегдатаем. Ворвавшись туда, он подлетел к Саше и ударил его по щеке перчаткой со словами: «Вы – подлая крыса, князь! Я вызываю вас на дуэль!»

Мой брат, по натуре человек незлобивый и умеющий прощать, должен был защищать свою честь. Он, как оскорбленная сторона, выбрал пистолеты – дуэль была назначена на следующее утро. Саша был уверен, что оскорбленный поручик успокоится, и собирался публично принести ему извинения. Он сказал об этом в рощице на Крестовском острове, выбранной местом проведения дуэли. Соперник со смехом отверг его извинения и заявил, что настаивает на сатисфакции. Саша имел право первого выстрела и разрядил пистолет в небо.

Поручик оказался не столь щепетильным – он выстрелил в моего брата, пуля задела сердце, и Саша истек кровью там же, на поляне, в течение одной минуты. Дуэли были запрещены указом самодержца, поэтому поручика арестовали вечером того же дня – графа Артура Монсеррано обнаружили в подвале, около тела удушенной им же Маргариты. Он сидел подле нее и, перебирая золотистые локоны мертвой жены, горько плакал.

Таков итог драмы, которой могло бы и не быть: не сомневаюсь, что Маргарита со временем завоевала бы сердца моих родителей и те наконец-то поняли, что самое важное в жизни их сына – быть счастливым. Но этого-то – жизни – мой брат и лишился. Убийцу-поручика, который, как установили врачи, помешался, определили в один из столичных сумасшедших домов, а Сашу погребли в семейной усыпальнице, возведенной известным московским архитектором Кляйном. Огромный склеп-мавзолей, словно бросающий вызов судьбе, напоминающий греческий храм, принял очередную жертву семейного проклятия. Никто не знал тогда, что Саша был последним из Валуйских, кто нашел место последнего упокоения в семейном склепе.

Печаль моей матушки была неутолима, она никого не желала видеть, считая почему-то, что, если бы мы не отправились в то лето в Варжовцы, она смогла бы спасти Александра. Papa пытался переубедить ее, но у него ничего не получалось. Матушка затворилась в Валуеве, лишь изредка покидала будуар, переделанный ею в музей памяти покойного сына.

Только три года спустя она показалась на праздновании трехсотлетнего юбилея царского дома Романовых. Она разительно изменилась, постарела, скорбные морщины сбегали от крыльев носа к уголкам рта. Матушка сделалась капризной, ее страстью стало коллекционирование драгоценностей. Не проходило и недели, чтобы она не приобрела себе очередную безделушку.

Меня определили в Смольный институт, где по всем правилам светского этикета начали превращать в молодую барышню. Мне донельзя претил церемониал, жеманные глупости и постоянные интриги, которые процветали в институте благородных девиц. Будь на то моя воля, я бы продолжила свое образование, весьма, надо сказать, фундаментальное, в университете или на высших курсах для женщин, но папенька был категорически против. Он заявил, что не разрешит своей единственной дочери стать акушеркой, учительницей или стенографисткой.

Мой первый большой выход в свет пришелся на зловещий 1914 год. Той весной никто и предположить не мог, что в августе начнется самая кровопролитная и самая бессмысленная война за всю историю человечества. Оторванная от родительского гнезда, я с тоской ждала унылых событий, которым надлежало заполнить мою жизнь до кончины: замужество, рождение детей, семейные хлопоты, посещение непременных светских раутов, беззаботное существование дочери русского Мидаса – думаю, многие душу бы продали дьяволу за то, чтобы оказаться на моем месте. Я же мечтала о совершенно ином – мне хотелось приключений, возможности повидать мир и новых горизонтов. Деньги, как уяснила я для себя, дают не только полную свободу, но и сковывают по рукам и ногам незримыми, но такими тяжелыми цепями условностей, превращая тебя в покорного и жалкого своего раба.

Товарки по Смольному, дочери самых известных семейств империи, поражали меня своей меркантильностью, серостью и примитивностью целей – разговоры велись исключительно вокруг выгодного замужества, обустройства семейного гнезда и быстрого взлета до камер-фрейлины императрицы или одной из великих княжон.

Впрочем, не буду лукавить, иногда деньги и аристократическое происхождение приносят удовольствие. Так было и в мой первый бал, который прошел во дворце княгини Елизаветы Белосельской-Белозерской. Молодые дебютантки съехались туда со всех концов столицы. Я совершенно не волновалась по поводу своего внешнего вида и наряда, полагая, что меня никто не заметит – там присутствовали сотни две разодетых дам, каждая из которых стремилась перещеголять соперниц изяществом французских туалетов и ценой украшений.

К тому времени я превратилась в неловкую девицу-подростка, чуть раскосые карие глаза и высокие татарские скулы, доставшиеся в наследство от славных предков, бесили меня – идеалы женской красоты в то время были совершенно иные. Более всего меня мучили мелкие красные acne vulgaris[16], высыпавшие на лбу и плечах. Я была уверена, что жизнь моя закончена, и испытывала чувство глубокой ненависти к собственному отражению в зеркале.

Каково же было мое удивление, когда кавалеры, в основном молодые красавцы в военной форме, похожие на моего брата Осипа, надежду семьи, занявшего место покойного Александра, начали виться вокруг меня, фонтанируя комплиментами и шутками, желая привлечь мой благосклонный взгляд.