Верность - Адриан Романовский

— Отец Николай, если помните, поучал иначе: не единым бо хлебом будет сыт человек…

— Ну, если не хлебом, тогда обратите внимание на Жаннетту. Она только что из Тулузы, ей всего девятнадцать лет, уже два раза была замужем. Бедняжка, ей не везет! Первый муж скоропостижно умер, а от второго она удрала сюда.

— Мне не нравятся брюнетки, Нина Антоновна.

— Опять не угодила! Ну тогда выбирайте сами.

— У меня уже есть невеста, Нина Антоновна.

— Здесь, в Шанхае?

— Нет, она сейчас в Харбине.

— Ха, ха, ха! В Харбине! Это же очень далеко!

Боловеский загадочно улыбнулся, ничего не сказав.

После обеда она увела его на второй этаж. Предложила настоящие гаванские сигары, бенедиктин. С балкона открывался прекрасный вид на реку и стоявшие на бочках военные корабли.

— Вот ваш кораблик, Михаил Иванович, — сказала она, обнимая штурмана за талию, — я сразу догадалась. Ведь верно? — Она лукаво подмигнула.

— Верно, — отвечал Беловеский, подходя к маленькому письменному столику и садясь в кресло, — но разрешите и мне задать вам вопрос.

— Задавайте, я слушаю.

Беловескпй молчал. Тогда она села на подлокотник кресла, обняла и подставила ухо. От неё исходил запах духов. Шепотом Беловеский спросил… Она сразу отпрянула и посмотрела на него с насмешливой укоризной.

— Я не вмешиваюсь в их интимные дела, глупый мальчик! Так здесь везде принято, но об этом не говорят, у нас всё очень прилично, попасть сюда может не всякий… Но для вас мои двери всегда открыты, в том числе и мои, личные…

Она опять обняла Беловеского и шутливо потрепала его за уши. Штурман почувствовал, что теряет власть над собой. Надо уходить, иначе можно здесь застрять надолго, а в полночь ему на вахту. Да и кто она сейчас, эта Нина Антоновна? Друг или враг?

Тепло, но решительно попрощавшись с приветливой хозяйкой, он вышел на набережную. Шагая к пристани по широкому тротуару Бэнда, он думал: «Может быть, это и счастливая встреча, кто знает?»

В кубрике рулевых было шумно. Только что вернувшийся с берега Кудряшев привез с собою три плоские бутылочки виски и угощал товарищей — Панькова и Макеева, оставленных командиром без берега за «злоупотребление крепкими напитками во время увольнения в город». Так было объявлено в приказе по кораблю.

— Хорошо шпирт пить и шалом жакушивать, — сказал алеут Паньков, осушая первую кружку.

— Офицерам везде пить можно, и на корабле, и на берегу, а матросам только тайком. Вот какие порядки завели! Но я о вас вспомнил. И достал четыре мерзавчика. Один я никуда не мог спрятать. Ну и выпил на пристани. Не выбрасывать же! Эх, ребята! Разве так раньше было!

На «Аскольде» эх да так ведется,

Чтоб матрос в порту гулял.

Отвечать тогда только придется,

Если нетчика загнал![16] –

запел он, все больше пьянея.

— Командир загнал пушнину, — начал возмущаться и Макеев, поглядывая на Панькова, — деньги себе забрал да офицерам роздал. А нам? Подумаешь, заграничное матросское содержание! Удвоенное! А сами как ходят! Вот штурман наряжается на берег — весь в шелку!

— Ты штурмана не жадевай, — пригрозил Паньков, — а то по жубам отхлопочешь.

— Это не от тебя ли? Ах ты, кривоногая обезьяна!

— Это я обежьяна?!

— Чего вы, ребята? Зачем матросу деньги? Его и так угощают, матрос везде в почете, только бы на берег сойти, — успокаивал их Кудряшев. — Давайте, лучше выпьем!

Он наполнил кружки. В кубрик вошел кочегар Василевский:

— Что вы тут шумите? Меня разбудили. А, у вас виски? Кто угощает? Налей-ка и мне!

Кудряшев достал из шкафа ещё кружку, налил. Выпили.

— Командир у нас больно строгий, — жаловался Макеев, — чуть что — и без берега на неделю. А куда он дальше нас поведет? В Кронштадт — далеко. В Читу — посуху корабли не ходят. Во Владивосток надо идти! Там на Корейской — девки! В саду музыка играет. В цирке собачки пляшут! А здесь китайцы да рикши. И всё за доллары. А их немного дают. Напьешься — зайти некуда. Ну и, конешно, прешь на коробку. А тут без берега! Эх, житуха! Бросать её надо!

— Чего это ты тут разоряешься, Макеев? — просунул голову в дверь фельдфебель Косов.

— А, господин… кха, кха… виноват, товарищ фельдфебель. Не желательно ли с нами кружечку, горлышко промочить?

— Это кто же принес? Нельзя на корабле выпивать. Не положено. Сам ты, Макеев, должен звать, давно служишь.

— А вы мне не тычьте, товарищ фельдфебель. Теперь не старый режим. Шкуры сейчас не в почете.

— О шкурах ты брось! Ни ты, ни я при старом режиме не служили. А на кораблях Народно-революционного флота выпивать не положено.

— А офицерам положено?

— С разрешения командира — можно.

— А мы без разрешения пьем! — заорал Кудряшев. — Кто напьется, эх, да попадется!

— Не шуми, Кудряшев. Кончайте выпивку, уберите посуду и ложитесь спать, — настаивал Косов.

— Ну это как сказать! Ты не очень большой начальник! Лучше помалкивай да пей с нами, пока угощают, — не унимался Макеев.

— Пить с вами я не буду, а ротному доложу.

— Доложишь? Шкура! На, пей! — И Макеев запустил в лицо Косову налитую было для него кружку.

Косов вытер лицо, отряхнул форменку и, повернувшись к двери, сказал:

— За это ты ответишь.

— Идешь докладывать?! Так на тебе на дорогу! — И Макеев, схватив лежавший рядом с караваем хлеба нож, ткнул его в спину Косова.

Почувствовав укол, Косов наклонился, и нож не вошел глубоко. Макеева схватил сзади Паньков и с размаху ударил его головой о переборку, прорычав:

— Вот тебе за обежьяну!

Косов ощупал рукой рану, из которой обильно текла кровь, и, ни слова не говоря, поднялся по трапу на верхнюю палубу.

Штурмана он нашел на шканцах, рядом стояли Григорьев и Полговской. Увидев, что на палубу капает кровь, Беловеский передал Косова на попечение Полговского, послал за комиссаром, а сам отправился на место происшествия. Там была тишина. Все лежали на койках, со стола все было убрано.

— Макеев! — громко позвал штурман.

— Есть, товарищ штурман, — вскочил Макеев.

— Идите за мной, — приказал Беловеский, — вас посадят в карцер. Когда протрезвитесь, вас вызовет командир.

— Так я ж не пьян. Зачем же в карцер, товарищ штурман?

— Не хотите в карцер, — вмешался подошедший комиссар, — так сядете в канатный ящик. Боцмана сюда! Идите на вахту, товарищ Беловеский, я сам им займусь.

— Так это ж не я, товарищ комиссар. Это Паньков меня толкнул.

— Не ври! А то, жнаешь? — Из кубрика к Макееву шагал Паньков.

— Паньков! — приказал штурман. — Сейчас же в кубрик!

Комиссар и боцман заперли Макеева в карцер, штурман доложил о случившемся старшему офицеру.

Павловский выяснил, что Макеев, Кудряшев, Василевский и машинный боцманмат Клягин часто посещают магазин белоэмигранта Головачевского. Он их спаивает, отпускает товары «в кредит», расспрашивает о службе, просит приводить товарищей. Недавно вместе с Макеевым у него побывал и Паньков. Обо всём этом комиссар доложил Якуму и Клюссу.

— Ясно, что Головачевский — враг, — сказал Якум, — за его спиной, вероятно, группа активных белоэмигрантов.

— Нужно запретить посещать магазин «Труд», а нарушающих запрет увольнять, — предложил комиссар.

— Нет, — не согласился Якум, — запрета не нужно: мы всё равно не уследим. Нужно неустанно изучать и воспитывать личный состав. В этом направлении вы работаете недостаточно. А списывать нужно без поспешности, и только безнадежных.

— К тому же, — добавил командир, — у нас есть сплоченное, здоровое и морально устойчивое ядро, на которое можно опереться. А Макеева я намерен отдать под суд. До отправки домой пусть сидит в карцере.

Став судовым врачом «Адмирала Завойко», фельдшер Полговской имел много свободного времени. Больных не было, на амбулаторный прием являлись один-два человека, да и то не ежедневно. Медикаменты и лазаретное имущество он быстро привел в порядок и пополнил до нормы. Правда, командир распорядился поставить его на вахту, но и это не было помехой для частых поездок в город. Там, среди русских эмигрантов, у него нашлось много знакомых — медицинских коллег и бывших пациентов.

Полговской давно полюбил свою профессию. Его специальность — венерические и женские болезни — ещё во Владивостоке давала ему определенный доход. Недостаток глубоких знаний восполнялся многолетним стажем работы в госпитале под руководством известного венеролога Мандрыкина. Поэтому и в Шанхае его потянуло к привычной деятельности.

Скоро к этому представился случай. Он встретил своего старого знакомого доктора Михайличенко, давно пустившего корни в Шанхае и имевшего на рю Монтабан медицинский кабинет. Зашли в кафе, разговорились. Михайличенко предложил Полговскому практику в своем кабинете, так как по состоянию здоровья вынужден сократить часы приема. Полговской охотно принял это предложение и согласился отдавать половину своей выручки на содержание кабинета. Он обратился к командиру за разрешением в свободное от службы время заниматься на берегу частной медицинской практикой. Клюсс не возражал.