Верность - Адриан Романовский

Стадницкий встал.

— Вы меня простите, Николай Петрович, но извиняться перед ним я не вижу причин. Разрешите быть свободным?

Нифонтов молча кивнул.

Революция и разгром недолговечной белой империи Колчака выплеснули за рубеж многих. В Шанхае обосновались с семьями и родственниками чиновники и офицеры, купцы и лавочники. Все они искали на китайской земле не только средств к существованию, но и старого, привычного, «господского» уклада жизни.

Усилиями Гроссе русская колония Шанхая оставалась довольно жизнеспособной. С немецкой пунктуальностью он назначал нуждавшимся небольшие субсидии, бережливо расходуя на это консульские суммы, не допускал их расхищения и сам не подавал в этом примера. Себя и свой штат заставил соблюдать строгую экономию и довольствоваться положенным китайским правительством жалованьем.

Эмигранты уважали Гроссе за справедливость, устойчивые монархические взгляды, постоянную готовность помочь оставшемуся без гроша беглецу. Но идейно возглавить белоэмигрантскую колонию, вселить в растерянные и разрозненные группки «бывших» какой-то дух надежды, сплоченности, уверенности в конечном торжестве разбитого и обезглавленного белого движения Гроссе не мог. Для этого он был слишком стар, слишком немец, а главное, слишком честен. Он жил воспоминаниями и религией, поставив себе единственную цель: аккуратно переселиться из здания консульства под могильную плиту.

Сохранить и укрепить в умах эмигрантов антибольшевистское мировоззрение, заставить верить в скорое возрождение в России царских порядков — эту задачу взял на себя «Союз служивших в русской армии и флоте». Была организована газета, во главе редакции поставлен образованный морской офицер и убежденный монархист Крашенинников. Промышленники и дельцы материально обеспечили первые шаги газеты. Так стало выходить «Шанхайское новое время».

В газете писали с беззастенчивой фантазией о том, чего желали и ждали. Искажали события, рассматривая их через призму озлобленности. Читали, задыхаясь от яростного торжества, сообщения из России «нашего специального корреспондента», в муках рождавшего их за обшарпанным столиком на Чекианг-роуд. Так было легче жить, или, вернее, существовать на чужбине, легче переносить неунимавшуюся ревматическую боль по утраченной родине.

Но вскоре в русской колонии появилась еще одна газета. Издавать её стали «несносные большевики». Газета взяла как будто аполитичный тон, но с каждым номером левела. Сначала эмигранты встретили «Шанхайскую жизнь» насмешками, но затем круг её читателей стал быстро расти: тенденциозность «Шанхайского нового времени» успела надоесть и никого не убеждала.

В оценке последних событий в Приморье газеты коренным образом разошлись. «Шанхайское новое время» трубило, что там наконец родилась свободная русская государственность, что это начало отрезвления от большевистского дурмана. «Шанхайская жизнь» разоблачала интриги японских интервентов, создавших недолговечный «черный буфер» — последнюю ставку в уже проигранной игре.

Эмигранты спорили и не торопились выезжать в «освобожденное» Приморье.

Пребывание в Шанхае «Адмирала Завойко» было для эмигрантов загадкой. Многие думали, что, выгодно продав командорскую пушнину, Клюсс пойдет во Владивосток, оставив Якума и Павловского здесь. Чтобы не мешать ему действовать, «Шанхайское новое время» писало:

«Прибывшее с Камчатки посыльное судно «Адмирал Завойко» закончило ремонт в Кианг-Нанском арсенале. Дальнейшее назначение его неизвестно».

Между тем, по договоренности с портовыми властями, «Адмирал Завойко» стал на бочку против Бэнда, на месте, отведенном для иностранных военных судов. В соответствии с международным этикетом Клюсс нанес визиты, представляясь офицером флота Дальневосточной республики. После этого отношение к кораблю белоэмигрантов резко изменилось, да и Заварин со Стадницким стали смотреть на своего командира с нескрываемой враждебностью. Нифонтов по-прежнему был пунктуальным, не рассуждающим служакой, хотя в кают-компании как-то сказал, что вся затея с «Адмиралом Завойко» — беспочвенная авантюра.

— А во Владивостоке не авантюра? — спросил штурман.

— Там, видите ли, — замялся старший офицер, — в конечном счете… самое… будет создан культурный уголок и объявлено порто-франко…

— Забавно, но маловероятно, — отвечал Беловеский и вышел из кают-компании. Старший механик бросил ему вслед неприязненный взгляд.

— Во всяком случае, там уже нет комиссаров. Последний остался здесь, у господина Клюсса. Я ему больше не слуга!

— Об этом в кают-компании говорить неуместно, Константин Николаевич. Ведь я уже объявил: кто не хочет служить, должен подать рапорт. Командир силой никого не удерживает.

— Какие ещё рапорты? Как только получу заработанные мною деньги, сейчас же уеду, — с сердцем отвечал Заварин и ушел к себе.

— Деньги, которые выдает Клюсс, пахнут кровью русской интеллигенции, — не удержался Стадницкий.

В разговор вмешался ревизор Григорьев:

— Если вам не нравится запах кредиток Гонконг-Шанхайской банковской корпорации, я могу вам выдать романовскими.

Стадницкий покраснел и выбежал из кают-компании, хлопнув дверью. Ревизор улыбнулся. Нифонтов укоризненно покачал головой, но не сказал ни слова. «Сейчас каждому из нас нужно решить, — думал он, — с кем он: с Клюссом и Якумом или с каппелевцами и Меркуловым. Первое мне больше нравится: можно, по крайней мере, пока оставаться пассивным».

А Полговской в это время сидел в каюте комиссара.

— Мне сейчас нельзя вернуться во Владивосток, Бронислав Казимирович. Там мне многое припомнят. Теперь вот доктор Стадницкий уезжает, и я мог бы занять его место. Ведь я фельдшер медицины, имею многолетний опыт врачевания…

Павловский задумался. В Шанхае вместо Стадницкого можно найти только белоэмигранта. Пусть лучше будет Полговской. Ведь фельдшерская школа не кадетский корпус. И он решил пойти навстречу.

— Напишите рапорт на мое имя, товарищ Полговской. Я поговорю с командиром и, наверно, вас устрою. Но прошу вести себя не так, как ваш предшественник…

— Что вы, что вы, Бронислав Казимирович! Я совсем другой человек.

На другой день Стадницкий и Заварин получили причитавшиеся им деньги и, ни с кем не простившись, уехали во Владивосток.

В кают-компании наступили тишина и спокойствие. Старший офицер стал молчалив и задумчив: что доктор и механик будут рассказывать про него и Клюсса в штабе Сибирской флотилии? Возвращаться ни в белый, ни в красный Владивосток Нифонтову не хотелось: в обоих случаях он там будет чужим, офицером с запятнанной репутацией… А не попытаться ли пустить корни в Шанхае? Многие знакомые морские офицеры плавают здесь на английских коммерческих пароходах… И он решил сходить в контору компании «Батерфильд энд Свайр», поговорить с менеджером, предложить свои услуги.

Из мрачного вестибюля штаба Сибирской флотилии вышла Наталия Мечеславна Клюсс. Она была расстроена только что происшедшей бурной встречей с начальником штаба Подъяпольским, её давним недоброжелателем. На душе были гнев и досада за нанесенные ей оскорбления, свежие и прежние, успевшие было зарубцеваться. Росла тревога за себя и за дочку.

Чтобы несколько рассеяться, она пошла домой пешком. Оттеснив весенние туманы с их несносной моросью, лето ворвалось во Владивосток. Было солнечно и жарко, скверы зеленели, на всех перекрестках бойко торговали мороженщики. На тротуаре людно и шумно. Мелькают яркие шляпки, нарядные, почти прозрачные летние платья. На белых кителях офицеров золотом и серебром блестят погоны. Японцев как будто стало меньше. Или это только кажется?

Вдруг под часами магазина Чурина она заметила знакомое лицо. Усатый морской офицер, щегольски одетый во всё новое, шел ей навстречу с её знакомой, женой ревизора «Улисса». Да, это Степанов. Но почему на нем вместо штабс-капитанских погоны старшего лейтенанта флота? Офицер нагло окинул её презрительным взглядом, прошел мимо не поздоровавшись, затем оглянулся и стал что-то объяснять спутнице.

«Уже знает», — подумала Наталия Мечеславна и поспешно перешла на левую, «матросскую» сторону улицы. Она вспомнила, что в витрине новостей, а затем и в газетах было сообщение, что «Адмирал Завойко» с, Камчатки ушел в Америку, имея на борту на несколько миллионов пушнины. Так ли это? Ведь даже Подъяпольский толком ничего не знает и требовал от неё письма мужа. Он не верит, что никаких писем у неё нет: она сама не знает, где находится «Адмирал Завойко» и её муж — старший лейтенант Клюсс.

Тяжело быть женой офицера. После долгой разлуки всего несколько месяцев побыл дома и опять ушел в море. А тут переворот… И ведь хотел уйти в отставку, да, видно, не пришлось…