Возвращение великого воеводы - Алексей Фомин

Расплата за тихую, безопасную жизнь последовала незамедлительно. И появилась она в лице старого знакомца Епифания. Пока Тимофей Васильевич с великим князем пировали, празднуя принятие в подданство ромейских турок, Адаш продолжал нести службу. Даже на всеобщем празднике должен же кто-то сохранять ясную голову. Война все ж таки. Обходя в очередной раз караулы, он подошел к главным воротам лагеря. Не успел он задать свой обычный вопрос караульным: «Все ли спокойно, сынки?» – как раздался истошный вопль:

– Адаш Арцыбашевич! Адаш Арцыбашевич! Выручай, а то твои убивцы не хотят меня внутрь пускать!

– Епифаний? Ты! – изумился Адаш. – Каким ветром тебя сюда занесло?

И тут старый дворецкий, до того, видимо, крепившийся, разрыдался в голос как баба.

– Боярыню-то нашу, лебедь белую, укра-а-а-ли…

– Кто украл? Зачем украл? Что ты несешь, Епифаний? Пропустите его, – приказал бойцам Адаш.

Епифаний вытащил из-за пазухи и протянул ему бумагу.

– Ты же грамотный… Сам читай, Адаш Арцыбашевич.

Письмо, переданное ему дворецким, было сложено каким-то странным образом – вчетверо. На одной стороне его значилось: «Великому воеводе окольничему Тимофею Вельяминову». Адаш развернул листок, но прочитать то, что было там написано, не смог. Вроде и по-русски писано и в то же время не по-русски. Да и почерк такой, что черт ногу сломит.

– Епифаний, – Адаш ухватил его за плечо и легонечко встряхнул, – хватит реветь. Рассказывай толком, что произошло.

И дворецкий принялся рассказывать. Жила себе тушинская усадьба боярыни Ольги привычной размеренной жизнью. Вот только боярыня часто грустила. Как, видать, сокола своего ясного вспомнит, так и загрустит. Пару раз в Путилки ездила, Адашевых жену с дочерью навещала. Да и те заезжали в Тушино не раз. И все бы хорошо, но однажды ночью проснулся Епифаний. Крик женский ему вроде почудился. Прислушался – тишина. Встал воды напиться, и вот тут кто-то удавку ему на шею и накинул. В рот кляп воткнули, руки-ноги завязали, на голову мешок надели и понесли. А там в ящик какой-то кинули и повезли. Куда везли, зачем – неизвестно. Сколько везли – неизвестно, ибо сбился Епифаний со счету дней. Иногда выпускали его из ящика – попить да нужду справить. Иногда днем, иногда ночью. Из похитителей видел он всегда только одного, да и тот был в маске, когда выпускал Епифания из ящика. А ящик тот или сундук был приторочен к повозке, которую тянула четверка лошадей. Больше ничего он и не видел. А три дня назад увидел он свою госпожу, боярыню Ольгу. Она, оказывается, в той повозке ехала. Была она живая, но странная какая-то. Как в полусне. То ли пьяная, то ли больная. Боярыню ему показали, а потом опять его в ящик засунули. Еще везли куда-то. А сегодня выпустили из ящика, развязали глаза, руки и говорят: «Вот дорога. Через десять верст будет деревня. Там спросишь, где находится русский лагерь. Вот тебе письмо. Отдашь его великому воеводе». А через несколько часов Епифаний уже стоял перед воротами лагеря.

Сашка, вкратце выслушав рассказ Адаша, быстро окинул взглядом гуляющую толпу, отыскивая Дмитрия. Тот, на равных со всеми, искренне выражая свое боление громкими возгласами, переживал за борющихся на одной из полян, образованных вставшими в круг зрителями-болельщиками.

– Встань у моего шатра и не пускай никого, – попросил он Адаша, направившись к Дмитрию.

Разговор великого воеводы с великим князем и царем протекал поначалу спокойно, во всяком случае, до Адаша, вставшего на часы у входа в шатер, не долетало ни звука. Но чем дальше, тем больше разговор, видимо, начал приобретать все более резкий оборот, и вскоре до Адаша стали долетать не только отдельные звуки и реплики, но весь спор разгорячившихся родственников.

– Послушай, брат, – кричал великий воевода, – не надо никакого штурма! Михаил не сегодня-завтра сдастся сам. Девять из десяти его холопов напрямую присягнули тебе. Война уже почти окончена! Отпусти же меня!

– В том-то и дело, что почти, – так же криком отвечал великий князь. – А как не сдастся?! Что тогда?!

– Слушай, ну будь человеком, отпусти меня. Любимая моя в шаге от смерти. Если не поспешу, то… В ней вся моя жизнь. Без нее и мне жить незачем. Ну не жалко тебе меня, так хоть Ольгу Тютчеву пожалей! По-братски прошу тебя. Никогда ни о чем не просил. Мне ничего не надо. А тут вот прошу, ибо в этой любви весь смысл моей жизни.

Но эти слова, которые наверняка разжалобили бы большинство мужчин и заставили бы прослезиться всех без исключения женщин, только взъярили Дмитрия.

– Ага, – вскричал он, – в том-то и дело, что ничего тебе не надо! А о государстве, о Руси пусть один Дмитрий думает! Да?! Ты хоть подумал о том; кто и зачем моего великого воеводу в самый решающий момент из лагеря хочет выдернуть да к черту на кулички отправить?

– Ты не веришь мне? На, прочитай сам…

В ответ на эту реплику последовал новый взрыв ярости.

– Издеваешься?! Будто не знаешь, что я неграмотный… Я, сирота, с младенчества вынужден был сесть на коня и отстаивать свое право на трон в лютой борьбе с алчными соседями! Не то что некоторые, которых холили и лелеяли до восемнадцати лет… И грамоте и другим наукам обучали…

Тут уж взорвался и великий воевода:

– Это ты надо мной издеваешься! Знаешь же, что до восемнадцати лет я полным дураком был! И грамоте обучался спехом, в добавку к воинским наукам. И о государстве не меньше твоего думал! Так упорно думал, что против брата своего родного пошел и твою сторону принял! А то, что в младенчестве один ты остался, то врешь бессовестно! Отец мой тебя опекал и холил, и лелеял не меньше, чем своих родных детей. И великим князем Владимирским ты стал не потому, что в младенчестве на коня сел, а потому, что отец мой[18] о том позаботился.

К шатру великого воеводы подошел Боброк, как бы невзначай поинтересовавшись у Адаша:

– Ну что они там?

– Не ходи туда, князь, – остановил его Адаш, сурово глядя прямо в глаза. – Не надо.

– Так ведь кричат… Как бы чего не вышло…

– Ничего не случится, не бойся. То – братская беседа. Договорятся.

А Сашка меж тем продолжал разговор на повышенных тонах, не давая Дмитрию вставить ни слова.

– Говоришь, что нужен я тебе? С самого начала этой войны был я тебе так нужен, что более подходящего места, чем обозом командовать, ты мне не нашел.

Дмитрий, оправдываясь, ответил уже чуть потише:

– Не мог я тебя поставить над теми, кто еще помнит брата и отца твоего. Двусмысленно это. Потому и держал тебя на удалении от всех темников. – Потом последовала некоторая пауза, во время которой за пределы шатра не доносилось никаких членораздельных звуков, а только низкое «бу-бу-бу…». – Ну почему так? Почему? Почему все, что дается мне через пот, слезы и кровь, тебе достается играючи? – Эти слова, полные горечи, были сказаны уже не столь громко, и Адашу с Боброком, чтобы расслышать их, пришлось напрягать слух. – И царем ты быть не хотел, а мог бы им стать, но сделал царем меня, и Михаила, шутя, в сторону отодвинул, сделав меня базилевсом и султаном турок. И даже та же Ольга Тютчева, лишь завидев тебя, прыгнула к тебе в объятия. А ведь я ее больше года обхаживал; и мужа ее возвысил и всю его родню подле себя пригрел… А она – ничего…

– Отпусти меня, Дмитрий, – вновь попросил Сашка.

– Да не могу я тебя отпустить, пока Михаил своего поражения не признает, пока силой я крепость не возьму. А ты у меня вроде оберега; пока ты со мной, и меня везение не оставляет.

– Отпусти, брат, Христом Богом молю.

– Как только война закончится, и мгновения не задержу. Бросай войско, забирай своих холопов и ступай на все четыре стороны.

– Ладно. – В Сашкином голосе зазвенел металл. – Приезжай тогда завтра, как солнце взойдет. В этом шатре тебя будет ждать Михаил Тверской.

Послышался короткий смешок Дмитрия:

– Что ж… Коли так будет, то завтра утром и поедешь куда душе твоей угодно.

Великий воевода выскочил из шатра красный как рак и, метнув быстрый взгляд на Боброка, приказал Адашу:

– Найди Безуглого и вместе с ним возвращайся.

Не желая, видимо, вновь сталкиваться с Дмитрием, великий воевода сделал несколько шагов в сторону, заходя за шатер. Боброк последовал за ним.

– Что, Тимофей Васильевич? Может, помощь моя нужна?

– Нет, – ответил великий воевода. – Об одном прошу: если слышал что, забудь. Это личное. А сейчас, Дмитрий Михайлович, будь с великим князем. Пейте, развлекайтесь, гуляйте, а на меня не обращайте внимания. Мне необходимо кое-какие свои делишки в порядок привести.

Боброк ушел догонять великого князя, а вскорости и Адаш с Безуглым появились.

– Гаврила Иванович, ты сможешь найти того грека-золотаря, что в крепость обещался провести? – спросил Сашка, лишь только они уединились в шатре.

– И искать не надо, – ответил Безуглый. – Я его из лагеря и не выпускал никуда. Он у меня под охраной сидит.