Дорогая, я дома - Дмитрий Петровский

– А главное, – продолжал Вебер, когда я вернулся, будто угадал, о чем я думал, – загадочным образом возникло еще одно ваше подразделение, в Марокко, в Касабланке. А я настаивал на том, что колл-центр должен быть целиком расположен на территории Германии или как минимум Европы. Я понимаю, что в свете кризиса это прихоть, но я, как заказчик, имею право и на это…

Я поставил Надману его гребаный кофе. Мне нравился этот старикан, ей-богу, и хотелось, чтобы всех этих прохвостов он как следует натянул. И он начал натягивать.

– Да, я выхожу из проекта, – Вебер говорил ласково, как старый генерал в Израиле, – да, «Дойче Люфттранспорт» больше не собирается вкладывать в него деньги. – Он не нажимал, но все слушали затаив дыхание.

– Количество принимаемых звонков, как оказалось, не может быть удвоено за год, – отвечал Надман, – и с некоторыми пунктами договора мы были не очень точны. Но сейчас речь не об этом. Я буду с вами предельно откровенен: сумма, которую мы должны получить от «Дойче Люфттранспорт» в этом году, уже распланирована. Более того – она потрачена.

Тут он обернулся ко мне и кивнул в сторону двери. Я тихо отвалил в приемную. Присел на месте секретарши, перелистнул свежий номер «Штерна», интервью с министром обороны о результатах демилитаризации и полного упразднения армии. Посмотрел картинки солдатиков, все в форме, с оружием, все грустные. Вспомнил ту девчонку, подумал, что делаю я здесь что-то не то, говорю с непонятными людьми по телефону, ношу кофе хмырям, которым по-нормальному и руки не стал бы подавать. И все потому, что какие-то зеленые уроды отказались от армии, потому что все в этом мире должно быть дешево и эффективно, потому что давно, очень давно все идет не так, совсем не так. И тут вдруг резко захотелось уйти отсюда, непонятно куда, но – уйти. Вспомнился Израиль, пустыня, ползущий песок, пение вертолетных винтов, рассветы с автоматом в обнимку. Зазвонил телефон – Беттинин недовольный голос требовал еще кофе.

Я быстро налил ей чашку, поставил на поднос, зашел. И как зашел, сразу понял, что диспозиция поменялась. Вебер неслышно, но энергично барабанил подушечками пальцев по столу, а Надман говорил, приосанившись и глядя на Вебера поверх очков.

– Ваш отказ инвестировать проект означает для нас банкротство. То есть его повлекут ваши действия. – Он ткнул ручкой в сторону Вебера, который забарабанил дальше. – И вы знаете – мы не против. Потому что мы – это я, Йозеф Надман, Беттина Луках, Давид и Борис Фельдерманы – мы еврейские предприниматели в Германии. Которые ведут еврейский бизнес. В истории Германии уже были прецеденты, когда еврейский бизнес закрывали – это было в тридцать шестом году, тоже в Берлине. Поправьте меня, если я ошибаюсь… И вам, господин Вебер, вам не нравится то, что мы переносим наши мощности в Касабланку. Сегодня это – единственный способ ведения бизнеса вообще – переводить его туда, где дешевле. Но вы против – почему? Вы что-то имеете против марокканцев? Вам претят идеи мультикультурности?

Вебер весь сжался, обмяк и уменьшился.

«Не бойтесь, – хотел сказать ему я, но вместо этого как идиот стоял с подносом, – не бойтесь вы, старый немецкий бизнесмен, ваши слова должны быть прочнее рейнской стали! Этот идиот Надман, эти братья Фельдерманы – они бездари, они просто просрали ваши деньги и хотят еще. Не бойтесь, ответьте им!»

Но Вебер молчал, – а потом вдруг поднял голову и посмотрел вверх, на лампу, которая будто бы качнулась. На столе будто бы завибрировал стакан, я будто бы услышал рев моторов. Что-то отдаленно похожее на тяжелый бомбардировщик, пролетающий в вышине. Все остальные глянули в окно, на вечернюю улицу – тяжелый рев полз со всех сторон, надвигался, как грозовое облако. Потом он ярко обозначился над крышей, потом жахнул над ними и пропал, уносясь вдаль эхом моторного рокота. За окном по-прежнему была улица, темное вечернее небо и фонари.

– Я подумаю, – сказал Вебер, но было ясно, что он проиграл.

* * *

В разгар кризиса на нашей фирме, когда сотрудники начали говорить о забастовках, мне позвонил дядя. Макс к тому времени свалил, секретарша поменялась, а я начал конкретно класть болт на всю эту историю.

– Арно, сегодня мы с тобой встретимся. В час.

– Я в час должен быть на работе…

– Позвони, скажи, заболел. Это важно. В час…

– У тебя?

– Нет. На углу Линден и Фридрихштрассе. Черный микроавтобус «Фольксваген», я тебя подберу. Понял? До скорого.

Я надел брюки, рубашку, кожаную куртку, которую купил еще тогда, когда не знал, что перестанут платить. Чувство было веселое. Дядя никогда не устраивал попусту шпионских игр – значит, все серьезно. Наконец-то. Я почистил ботинки – может, надо хорошее впечатление произвести. Хотя дядя ничего не говорил. Я повертел айфон, думал набрать офис. Но не стал. Вместо этого прошелся несколько остановок пешком – время еще было.

С дядей мы встретились минута в минуту, на заднем сиденье микроавтобуса с тонированными стеклами, и он мне все рассказал. Что, как, почем. Как он будет сообщать о заказах, как буду получать деньги.

И пока он говорил, за нашими спинами на последнем ряду сидел неподвижный человек в черном костюме и черном галстуке. Его почти не было видно, но иногда, когда автобус поворачивал и солнце совсем ярко било в окна, – я боковым зрением видел его неподвижное лицо, черные как смоль волосы и узкие китайские глаза. Он сидел и смотрел в сторону. Но я отчего-то знал, что он наблюдает за нами, видит каждое наше движение и ловит каждое слово.

Дядя передал мне увесистый пакетик, сказал, лучше не хранить это дома.

– Я не храню, – сказал он, – и много раз это меня спасало.

Сказал, чтобы я немедленно нашел новую квартиру, любых размеров – денег хватит.

– А с работы уходи. Чем скорее, тем лучше.

– Дядя, а можно прямо сейчас?

– Если отпустят, то да, – он рассмеялся и высадил меня возле станции «Веддинг».

– Дать денег на такси?

– Не, не надо.

Я пошел прямо – если идти по Шоссештрассе, а потом до Фридрихштрассе – через полчаса придешь прямо в офис.

Когда я туда зашел, все смотрели на меня так, будто я воскрес из мертвых. Одна девчонка с французской линии сделала мне большие глаза, а потом подбежала начальница смены, писклявая мышь, и сказала, что меня хочет