Новый мир. № 3, 2003 - Журнал «Новый мир»

Я попросила врача отпустить (выписать) меня с этой машиной в МСБ — она и слушать не захотела…

И все же я уехала из госпиталя через несколько дней. Было это так: навестил меня Сергей Михайлович. Я сказала, что хочу вернуться сегодня же в МСБ и начать работать. О чем говорил он с врачом — не знаю, но, когда врач беседовала при выписке со мной, предупредила: «Еще бы месяц лечения и отдыха нужен вам. Весна, таяние… переждать весну. Отпускаю только потому, что ваш муж собирается отправить вас в тыл!»

При выписке меня приодели получше, в одежду, более подходящую мне по размеру. Как я выглядела? Пятнадцатилетней девчушкой… Начало двадцатых чисел апреля 1942 года. Яркое солнышко, птичий щебет в лесу…

На развилке дорог С. М. остановил машину, велел шоферу ждать его здесь, а мы с ним пошли по просеке с указателями «Хозяйство Алексина».

Со времени отъезда из Ленинграда поговорить с С. М. наедине не было случая. Долго шли молча. Разговор начал он:

— Как себя чувствуете? Не устали?

— Чувствую себя хорошо. Легкость необыкновенная. Могу работать. Я благодарна вам! Вечный должник ваш!.. Вы заменили мне отца… отец умер до моего рождения.

(А сколько С. М. лет? Определять возраст людей я не умела. Наверно, за тридцать? Мне — девятнадцать. Не важно, что по годам он моим отцом быть не мог… он по-отцовски помог мне.)

По вашим ответам на мои письма я понял, что первая наша встреча в бомбоубежище ничего не оставила в вашем сердце… А я полюбил вас в тот день… Вам помнится бомбежка, а не наша встреча… Я тогда не реагировал на взрывы бомб, потому что рядом были вы… Когда я увидел вас месяц назад в страшном блокадном, немощном состоянии, когда прочитал в дневнике ваши рассуждения обо мне — любовь не уменьшилась. Мне необходимо было превратить вас опять в юную, стройную, красивую девушку с нежным цветом лица, с платиновыми волосами… и чтобы она меня полюбила. Дневник? Дневник — слова, а жизнь мудрее, сложнее рассуждений блокадного полутрупа…

— Моя благодарность сильнее любви и мучительнее, потому что у меня нет возможности отплатить вам равноценным поступком, то есть спасти вам жизнь. Если такая возможность представится, я с радостью заслоню вас собой.

— Пока что это только слова… Вы скоро обретете прежний вид — и это все я сделал! Привыкайте к слову «жена»! А люблю, не люблю — чепуха, девчачьи бредни из книжек… В народе говорят: «Стерпится — слюбится». Я сделаю все, чтобы вы уехали в Молотовскую область моей женой… А между прочим, если бы я и оставил вас здесь — это опять же в вашу пользу: на мою жену не посягали бы мужчины (на фронте это неизбежно). Итак, я оставляю вас на месяц в покое… оперяйтесь… На людях мы будем обращаться на «ты» и не ограничиваться рукопожатием — хотя бы в щечку поцелуй, иначе странно супруги выглядят. Надеюсь, это не противоречит записи в дневнике «не отдавай поцелуя без любви»? А вот твоя мама (я уже перешел на «ты») сказала: «Сергей Михайлович! Ты — Анечкина судьба!» Да, судьба! И все будет хорошо, если война нас пощадит. Разве мало для счастья, когда один безмерно любит, а другой ему безмерно благодарен?!

— Сергей Михайлович! Я никуда отсюда не поеду — это раз и навсегда! Дай бог вам здоровья, и пусть пощадит вас война! Мы будем друзьями! Поставьте себя на мое место: скажем, какая-то женщина спасла вас от смерти, любит вас, а вы благодарны ей на всю жизнь, но не испытываете того чувства, чтобы стать ей мужем, и мучаетесь этим: должен — и не могу!

— Удачный вариант, коль он должен, а она любит! Отдал бы долг! И ответное чувство появилось бы. Я верю в это. Я не виню вас в отсутствии любви ко мне сейчас, но я сделаю все, чтобы вы увидели во мне мужчину…

Сергей Михайлович в МСБ не зашел. Меня не сразу узнали встретившиеся медсанбатовцы. Капа Киселева кому-то сказала:

— Наверно, пополнение в дивизию прибыло и нам сестричку выделили — интересно, в какой взвод, ведь нужны «единицы» и в госпитальный, и в операционный…

Значит, хороша же я была до госпиталя.

Когда признали, стали рассуждать.

Старшина Бодров:

— А я ведь не поверил тогда, что тебе девятнадцать лет. Во всяком случае, давал не меньше тридцати. И сейчас не верю, что девятнадцать. Не больше шестнадцати даю.

Зинаида Николаевна:

Рановато вернулась… Весна… Спать негде — все палатки заняты ранеными, а земля не прогрелась…

Борис Яковлевич Алексин:

— Вот теперь и поговорим конкретно… что решили с мужем — остаешься или уезжаешь?

— Остаюсь! Буду делать все, что прикажете!

— Дел много, а в кадрах некомплект. Очень нужен грамотный кадр в штабной взвод, что-то вроде начфина, писаря, счетовода, что ли.

— Я не хочу начфином — писарем!

— Начинается! Кем же ты хочешь быть? Можно в прачечный отряд, только хиловата ты для этой работы.

— Пойду в прачечную, а в штаб не пойду — я считать не люблю… Я умею бинтовать, шины накладывать, кровь переливать, поворачивать раненых… Я в медшколе училась — один курс закончила, на практику в больницу ходила, да и зимой в Ленинграде дежурила в госпитале санитаркой.

— Восторг-то какой! Нам как раз операционная медсестра нужна. А чего же второй-то курс не кончала?

— По глупости…

— Давай иди в малую операционную. Чего не умеешь — по ходу дела научишься.

— Я сейчас и пойду, можно?

…Операционная палатка: на четырех операционных столах — изувеченные мужские тела. Под столами в тазах — кровавые салфетки, ошметки… в одном тазу — только что ампутированная рука, бледная, пальцами касается пола (брезента), — санитар (из роты выздоравливающих раненых) собирается ее вынести куда-то…

На одном из столов лежит раненый, на животе. Мне велено освободить раненое место от одежды, не причинив боли, то есть разрезать ножницами брюки, кальсоны, гимнастерку, как бы распеленать… Месиво на месте ягодиц. Глубокая рваная рана на одной, «фарш» на другой. Два хирурга на четыре операционных стола, один санитар, две медсестры при хирургах, третья — у стерильного стола. В предоперационной — сидят и лежат ждущие очереди раненые. Пришел врач Райгородский Лев Давыдович узнать, можно ли из «сортировки» подносить следующих раненых — места там нет, а все подвозят новых. Ходячих раненых располагают на улице — они могут ждать.

Хирург Дуров огромного роста, хромой. Как же ему трудно передвигаться по брезентовому полу палатки — под брезентом то кочка, то ямка с водой. Места болотистые. Видно, с марша, с ходу развертывали лагерь, некогда было выравнивать площадки для палаток. Здоровые-то ноги за сутки-двое немеют, а Дурову каково?

Работала я старательно, по ходу дела постигая то, чего не знала. Состояние оглушенное, времени не замечаю… Иногда подташнивает, глаза затуманивает — я же впервые все это в открытом виде узнала и в таком количестве. Да и силенки мои не восстановились еще полностью. Выдержать! Никому виду не показать! Добрая Екатерина Васильевна, подойдя ко мне и вытирая марлевой салфеткой испарину с моего лба, приказала сбегать в госпитальный взвод узнать, можно ли к ним нести «обработанных», есть ли места и будет ли сегодня машина для эвакуации в госпиталь. Получить в аптеке медикаменты и в большой операционной взять пару биксов со стерильным материалом. И тихонько шепнула: «Не торопись — шагом иди, отдохни маленько на пёнышке, я тебя подменю, а потом уйду надолго в большую операционную — там два шоковых живота привезли».

Не знаю, почему некоторые девчонки недолюбливали «злую Катьку — старую деву». Ко мне она все годы относилась по-доброму: помогала, учила, советовала, жалела. В Москве (после замужества) мы с Е. В. встречались домами. Она жила с сестрой-богомолкой, а в других городах жили их многочисленные племянники, которым Е. В. валом валила и деньгами, и натурой. На похоронах Е. В. ее сестра Ксения (старше Е. В.) сказала: «Сожрала и до сумасшествия Катю довела эта саранча!»

Врачи похваливали меня, называя прилипшим ко мне прозвищем «подкидыш». Я многому научилась, а кое в чем пришлось переучиваться (учила Е. В.). В медшколе меня учили переливать кровь методом «веносекция» (надрез на коже, оголяется вена, и тогда вводишь иглу, а на фронте уже перешли на венопункцию — через кожу надо попасть иглой в вену). Научилась давать наркоз, новокаиновую блокаду, «стоять» у стерильного стола — быть «стерильной сестрой», обслуживающей хирургов нужными для операции стерильными инструментами.

Теорию всех этих процедур я знала — это уже половина успеха. Мне легко было это освоить на практике.

«Стоять» у стерильного стола, пожалуй, труднее, чем сновать от раненого к раненому, от хирурга к хирургу, выполняя их назначения и требования. «Стерильная сестра» делает меньше передвижений по палате, но надо внимательно следить, что следует по ходу операции подать именно этому хирургу. Каждый хирург со своими привычками и методами работы. Как правило, хирург работает молча, молча протягивает руку, в которую сестра должна вложить нужный ему инструмент: один шьет кривой иглой, другой — прямой, один любит шелк, другой — кетгут. Надо внимательно следить за ходом операции и угадать (знать!), что ему через минуту потребуется.