Новый мир. № 3, 2003 - Журнал «Новый мир»

Она наняла девочку-статиста, чтобы выявить в микрорайоне, кто чем мог бы заниматься даром или за небольшую плату, например, вести уроки французского, или перешивать одежду, или выгуливать группу детей с обучением их этикету и начаткам эстетического воспитания.

Роза не поленилась поговорить по телефону с каждым из таких потенциальных трудовых кадров, преодолев недоверие и подозрительность людей, которым казалось, что даже узнание кем-то их телефонных номеров представляет опасность, и составила картотеку, наладив систему местных услуг.

В квартале теперь можно было за копейки договориться о патронажном уходе за собакой во время отъезда хозяев в зарубежный вояж, починить безнадежно разбитую обувь или получить помощницу для кухонных дел перед юбилеем. Все это стоило недорого, но Роза Михайловна, имевшая по десять процентов с каждой операции, не гналась за выгодой, а словно бы участвовала в каждом событии, нередко драматическом, будь то приготовления к свадьбе или обмывание и обряжание покойного, заклейка окон на зиму или переезд семьи на дачу, осуществляющийся на машине соседа, которого просто так совестно было бы попросить, а при оформлении заказа через такую фирму это вроде бы приобретает статус общественного мероприятия.

Роза Михайловна посадила на телефон одну из неходячих старух, и та в качестве диспетчера споро распределяла заказы, неожиданно почувствовав вкус к жизни после многолетнего затворничества, и просто благословляла работодательницу, ежедневно упоминая ее в молитвах Божией Матери «Скоропослушнице», так как имени Роза в православном месяцеслове не нашла.

Публика была разная, и иногда начинались склоки, неизбежные, когда имеешь дело с людьми.

Однажды пришла жалоба, что штатный поэт, которому заказана была ода-поздравление к юбилею генерала, как-то неприлично срифмовал его отчество, а в другой раз возмущались пришедшим убирать квартиру малым, который переусердствовал и горячей водой испортил какую-то замечательную и драгоценную для хозяев писанную маслом картину. Была просто катастрофическая ситуация: вешавший новую люстру бедолага электрик уронил ее, да еще и поглумился над оторопевшей хозяйкой, когда, слезая с табурета и глядя на гору осколков, спросил: «Какая еще будет работа?»

Эти ляпы приходилось устранять фирме Левитиной. Платя за испорченное добро, она зарекалась продолжать свою деятельность, но заказов было так много, люди так привыкли, что о них заботятся, и, несмотря на расходы, Роза Михайловна не отступалась от дела.

Когда она затеяла проект благотворительной социальной помощи местным одиноким пенсионерам, у нее и в мыслях не было каких-то гуманитарных мотивов — один расчет на снижение налогов. В мыслях не было, а в подсознании, наверное, было, потому что, оплачивая помывку, стрижку или курс уколов для ветеранов войны и труда, не способных доплестись до бани и поликлиники, рассчитываясь с парикмахершей или медсестрой, выполняющих задания, Роза Михайловна как будто вдруг стала видеть за простым перечислением услуг и цифрами в рублях жизнь и проблемы других людей. И даже их фамилии, порой очень неожиданные и замысловатые, вызывали ее любопытство.

Она столкнулась и с тем, что в коммунальных распрях одни соседи брали сторону опекаемого ею человека, а другие противились приходу в квартиру чужих людей, того персонала, который засылался для обихаживания подшефного контингента.

Как-то ей пришлось самой отправиться для увещевания несогласных. Внушительной внешности старикан Иван Дормидонтович, участник двух войн, представлял собой весьма живописную фигуру: с седыми кудлами полуметровой длины, как у оперного Пимена, бородой. Он крыл соседей матом и уже в течение нескольких лет не стриг себе ногти на ногах, будучи не в состоянии нагибаться, и ходил по квартире без обуви, стуча по полу когтями, как лев. Фирма Левитиной обеспечила ему стрижку во всех смыслах, а соседей угомонили, пообещав заменить сифон в подтекающем бачке.

Роза Михайловна не подавала нищим, разве что уж явно безногим. Но уличным певцам — почти всегда: и старухам с платками на плечах, которые на голоса распевают деревенские песни, и слепому, сладкоголосо выводящему знакомые с детства мелодии советских композиторов, и в электричке — перехожему калеке с аккордеоном. Она останавливалась в подземном переходе и слушала парней в камуфляже, которые кричали под гитару, и бросала им деньги в картонку с надписью «Для семей афганцев». Она любила справедливость и хотела поддерживать только тех, кто трудится. А пение — труд!

Превратив несколько тысяч деревянных рублей в доллары, Левитина снесла приличную кучку купюр на депозит в коммерческий банк.

Втайне от всех и особо платя за конфиденциальность, директор фирмы брала уроки вокала, чтобы на старости лет выучиться наконец петь.

Строгая ее преподавательница, несмотря на то что осознавала, кто такая Роза Михайловна, не принимала во внимание немалые лета ученицы и муштровала ее, как какую-нибудь девчонку.

Роза Михайловна добросовестно завывала: «Дон-дон-дон» и «Блям-блям-блям» или ползала — сначала на полусогнутых, а потом и в полном присяде — по полу старухиной комнаты, стараясь держать корпус прямо и громко выпевая сложенными в трубочку губами: «Перлита донноре, певучая речь. Перлита донноре, певучая речь».

А дома она разучивала, как велено, вокализы по сорок минут в день и порой не могла остановиться и до ночи выводила: «Соль-до, ми-соль. Соль-фамире-до-до-до!» И после упражнений этих так начинала любить себя, что целовала в зеркале собственное отражение, свой рот, сама себя испрашивая: «Неужели это я пою?»

Надо сказать, что «Блоху» приходилось скрывать и от учительницы. Та донимала своим сольфеджио, к двум октавам Розы Михайловны пытаясь присоединить и высокий регистр, чему обучаемая инстинктивно сопротивлялась.

Старая певица, когда-то окончившая Киевскую консерваторию и называвшая представительниц московской певческой школы визгушками, говаривала, что более талантливой ученицы у нее никогда не было. Она восхищалась Розиным модерато (унаследованным, по-видимому, от старого патефона Левитиных, крутившего пластинки несколько замедленно) и утверждала: начни та петь смолоду, такой гимнический посыл сделал бы Розу знаменитостью в мировом масштабе. Однако полной откровенности с ней Роза Михайловна не достигала и, пропищав вокализы, возвращалась домой, где опять трубила свое «Рэвэ тай стогнэ Днипр широкый».

А по выходным, вспугнув сидящих на подоконнике утренних сизарей, будила пением жильцов и вечером, когда нормальные люди смотрят «Итоги», сотрясала межэтажные перекрытия своего дома темами из «Бориса Годунова».

И вдруг наступил роковой для ее предприятия момент. Банк, в который снесла она почти все состояние фирмы, прекратил выплату процентов, а в газетах замелькало дурацкое слово «дефолт». Роза Михайловна пыталась вернуть вклад, не понимая, почему даже тем банкам, которые не объявлены банкротами, запрещено отдавать вкладчикам деньги.

А тут в конце лета покатились счета на оплату того и сего. Чтобы рассчитаться с долгами, она вынуждена была продать все и пряталась от бывшей своей клиентуры. Ликвидировав фирму, оформила пенсию, потому что срок подошел еще два года назад. Уверенная, что без работы не останется, она объездила пол-Москвы, откликаясь на газетные объявления, и даже встала на учет в обществе безработных «Триза», но там ей предложили сборку электронных схем, для чего она уже была негодна ввиду возрастной подслеповатости. Два дня она работала уборщицей в крупном офисе, но лицо юной секретарши казалось таким недоброжелательным, площади уборки были такими огромными, что, когда после официальной вечеринки, посвященной дню рождения шефа, среди мусора оказались не только объедки, но и презервативы, Роза бежала.

Совершенно раздавленная неудачами, она кинулась было за утешением в церковь, намереваясь петь в хоре, но встречена была с осторожностью. У нее не было рекомендаций духовника, потому что, будучи в принципе верующей, она до сих пор не воцерковилась, откладывая и откладывая это приобщение. Ей предложили, окрестившись, сначала просто войти в общину.

Через некоторое время получила она благословение петь на клиросе, но и жену священника, и попову дочку, которые тоже были в хоре, эта немолодая уже особа чем-то раздражала.

Ее неканоническое пение бесило и певчих, которые по большей части были слуховики, нотной грамоты не знали и хотели скорее выжить непрошеную солистку, потому что страстный голос ее перекрывал их благочестивое блеянье. Несмотря на внушение, сделанное батюшкой, новая певчая забывалась и во время праздничных церковных песнопений не могла укротить в себе ни торжествующих трельных переливов, ни брутальных, не подобающих месту голосовых раскатов.