Выбор оружия. Повесть об Александре Вермишеве - Наталья Максимовна Давыдова

поощрял ее, пусть, мол, личность развивается свободно. Катерина выйдет на улицу, ребятишки вокруг нее соберутся, она имела обыкновение всех величественно одаривать. Подруг у нее не было, лишь фаворитки, она их приближала, отставляла, словом, вела себя отвратительно. Дома устраивала истерики, кричала, что всех нужно заковать в цепи, бросить в клетку со львами. Доктор назначал лечение, сон на воздухе, холодные обтирания, гимнастику и до первого снега с голыми коленками гулять. Она только больше дурела. Старушки в Задонский монастырь возили, к гробнице святителя Тихона. Замуж она вышла рано, и ей повезло - за славного человека, елецкого чудака. Из почтенной семьи мукомолов, но мукой и мельницами он не интересовался, а был помешан на путешествиях. Катю в Китай и Японию с собой возил. Ей не понравилось. Потом наш бедный Миклухо-Маклай обанкротился и пустил себе пулю в лоб. Она слезинки не проронила, странная все-таки. Скоро она укатила из Ельца. Года два ее не было, а тут - революция! Я ее встретила на рынке, веселую - свобода, равенство, братство! Теперь она артисткой сделалась и женой Вронского. И с ней стал дружить такой умный мужчина, как Щекин-Кротов. Вронского Катя не любит, но они два сапога пара, тщеславие их гложет. Катька даже в анархистки записывалась. Всеволоду Волину письма в Париж писала, когда он с пожизненной каторги туда бежал и с нашей Татьяной обвенчался. А все это ей для чего? Затмить, победить Елизавету.

- Что ж, Елизавета тоже была у анархистов?

- У эсеров.

- Вслед за Маловым.

- Вот не думаю. Скорей уж он за нею. Елизавета и смолоду серьезная, самостоятельная девушка была. Она ничьих суждений слушать не стала бы, если бы сама чувствовала иначе.

- Значит, они вместе с Вороновым-Вронским эсерствовали?

- Нет, Коля будто бы в Орле подвизался. Точно не скажу. Ходили слухи, что в покушении на тамошнего прокурора он участвовал. Так оно или нет, бог весть. Они ж все конспираторы были. Знаю, слышала от Татьяны, что здесь ему не доверяли. Не то чтобы в провокаторстве подозревали, но своим не считали. Они, впрочем, по-моему, все друг другу не доверяли. Поэтому у них и не вышло ничего путного. Только и слышишь, бывало: этот не наш, тот не наш.

Александр не счел нужным скрывать свое любопытство:

- И Елизавета тоже в покушениях и экспроприациях участвовала? Как это не вяжется с ее обликом!

Что-то спросил не так, Мария отвечала суховато:

- Она пробыла у них недолго. А чем они там занимались, не знаю.

Что означал этот ответ? Водились ли за Елизаветой лихие дела, или обвинили эсеры и Елизавету в провокаторстве, или же Мария испугалась, что комиссар может решить, будто Елизавета и по сию пору в эсеровской партии, и поспешила отвести подозрение. Посуровевшее лицо Марии к продолжению беседы не располагало.

Александр не хотел быть бестактным - и тем не менее... Заметил, обращаясь не к Марии, в пространство.

- Да, теперь понимаю, почему Силантьев давал деньги эсерам...

Мария неожиданно вспылила:

- Не понимаете, Александр Александрович! Деньги Силантьев давал, может, и ради нее, но она, когда узнала, сразу с эсерами порвала. Гордость. Даже тут ему простить ничего не хотела. Уж Татьяна ее увещевала: деньги, мол, на святое дело пойдут. Елизавета - нет! Целая история из-за этих денег вышла. Многие из эсеров, ясно, смотрели проще: денег не возвращать, деньги не пахнут... Сколько ее ни уговаривали, сколько ни обвиняли, ни оскорбляли - нет!

VIII

Начался август. Дожди шли по-прежнему. Поляков с Успенским вернулись к вечеру первого из Москвы и привезли новости. В Наркомпроде пообещали продразверстку уменьшить нескольким губерниям, в том числе и Орловской. Это облегчало ситуацию. Елецкие посланцы слышали речь Ленина о продовольственном и военном положении и пересказывали ее в укоме.

Александр понимал - еще и еще раз - хлеб. Последняя борьба с капитализмом, со свободной торговлей - сейчас! Как боремся с Колчаком и Деникиным, точно так же - против буржуазии, против спекуляции, против ненавистного правила «Всяк за себя, а бог за всех». И еще: сила, откуда Колчак и Деникин берут подкрепление, есть сила капитализма, и она идет не из воздуха, а из свободной торговли. Свободная продажа хлеба - это источник капитализма и причина гибели всех республик До сих пор. Он не устает повторять это каждый день.

А ночью по дороге домой Александр излагал свои мысли Кандюрину, тот умел и любил слушать.

- ...В прошлом году Середа вывез хлеб. Знаю, нелегко дались эти миллионы пудов. Но зато елецкий хлеб спас революцию. Здесь и сегодня разыгрываются главные события. А мы находимся, должно быть, слишком близко к ним, не всегда умеем оценить перспективу, теряем представление о целом.

Кандюрин слабо защищался:

- Трудно все-таки... иногда.

- Все равно нельзя забывать, упускать из виду главное ни на миг. А забываем, нам мешают дневные заботы, воспоминания, пристрастия. Поэтому мост через Сосну становится для меня мостом через Ингури, я его воображал в юности, а бойцы сорок второго запасного превращаются в учеников, о них я всегда мечтал.

- А я мечтал учеником стать, - признался Кандюрин, - но возможности не представлялось... пока ты не приехал.

От сурового, а по молодости лет еще и напускавшего на себя железо председателя уездной ЧК такое признание услышать было неожиданно.

Они миновали громаду собора, стали на высоком берегу Сосны, там, где река, круто поворачивая, уходила за скалы горы Аргамачьей. Справа белели стропила моста, и в гулкой тишине перекликались часовые. Под ногами, как сакли, лепились крыши приреченских домиков, а еще дальше вниз, за рекой, на пойменных затопляемых лугах, на болотах - жилища елецкой бедноты - Засосна, серое гнилое месиво утлых хибар и рабочих бараков.

И Александр вдруг ясно представил себе революцию в Ельце, словно она сейчас, в эту светлую дождливую ночь, разворачивалась перед ним. Восстание Нижнего, измордованного, забитого, грязного города против Верхнего, белого, богатого, сияющего даже своими мостовыми. Белый город. Вот в чем смысл! Сколько ненависти должны были питать обитатели засосенских лачуг к богачам Верхнего. Сколько спеси пряталось в этих верхних. Они не хотели знать ни о чем. Они - хозяева! Им никто не нужен. Они сами себе господа! Вы там, мы здесь! У нас нет к вам даже никаких претензий: земля все равно родит сама собой и хлеб все равно будет...

Как они, наверно, были поражены, когда чернь снизу пошла приступом