Автобиография - Маргарет Тэтчер

Как нарочно, Министерство по делам пенсий должно было отчитаться в понедельник сразу после печально знаменитой перестановки в кабинете министров в июле 1962 года, ставшей известной как «Ночь длинных ножей». Джон Бойд-Карпентер отбыл, чтобы занять пост Главного секретаря Министерства финансов, а Ниэл Макферсон еще не занял его место в Министерстве по делам пенсий. Поскольку все вопросы, стоявшие на повестке дня, касались деятельности департамента скорее с моей стороны, нежели со стороны отдела военных пенсий, именно я почти час отвечала на вопросы вместо министра. Этому, конечно, предшествовал полный стресса уикенд для меня и чиновников, которых я донимала. Лейбористская партия была настроена бурно, но я справилась, ответив на вопрос о планах на будущее, что я сообщу об этом моему министру, «когда он у меня будет».

Но справится ли правительство? Как мне предстояло узнать из собственного опыта много лет спустя, каждая перестановка в кабинете министров имеет свои подводные камни. Но никакие трудности, с которыми я когда-либо сталкивалась – даже в 1989 году, – не сравнятся с ужасающим ущербом, что нанесла правительству «Ночь длинных ножей», когда треть кабинета, включая лорда-канцлера и канцлера казначейства, была отставлена и новое поколение в лице Реджи Модлинга, Кита Джозефа и Эдварда Бойла оказалось на передовой политического фронта. Одним из уроков, что я вынесла из этого события, было то, что нужно стараться вводить молодых людей в правительство при каждой перестановке, чтобы избежать тупиковых ситуаций. Макмиллан плохо справился с переменами, и его репутация никогда полностью не была восстановлена.

Прежде всего в стране заметно нарастало чувство, что консерваторы находятся у власти слишком долго и что они потеряли дорогу. Самое опасное время для правительства наступает, когда люди чувствуют, хотя, возможно, еще не совсем отчетливо, что «пора что-то менять». Позднее, осенью 1962 года, правительство столкнулось с волнениями другого рода. Дело шпиона Вассала, прилет Филби в Советский Союз, подтвердивший подозрения, что он был двойным агентом КГБ с 1930-х годов, и летом 1963 года дело Профьюмо – все вело к тому, что росла молва об аморальности и некомпетентности правительства. Такие вещи можно игнорировать, когда правительство пышет здоровьем. Но влияние всех этих унизительных событий было более сильным из-за общей болезни.

Европа была одной из главных причин этой болезни. В октябре 1961 года Гарольд Макмиллан поручил Теду Хиту сложные переговоры по поводу членства Британии в Европейском экономическом союзе. В немалой степени благодаря силе воли и самоотдаче Теда большая часть проблем, касающихся, например, того, что делать с британским сельским хозяйством и торговыми связями с Содружеством, казалась вполне решаемой. Затем в январе 1963 года генерал де Голль наложил вето на наше вступление в ЕЭС. В то время в Британии не витало большой любви к Европе. Было общее чувство, которое я разделяла, что в прошлом мы недооценили потенциальные преимущества Британии при вступлении в Общий рынок, что ни Европейская ассоциация свободной торговли (ЕАСТ), ни наши связи с Содружеством и Соединенными Штатами не могли предложить необходимое нам торговое будущее, и что нам было пора вступить в ЕЭС. Я была активным членом Европейского союза женщин – организации, основанной в Австрии в 1953 году, чтобы способствовать европейской интеграции, и заседала в ее судебной коллегии, где обсуждались вопросы касательно закона и семьи. Но я видела в ЕЭС по существу торговую структуру – Общий рынок – и не разделяла сама и не принимала всерьез идеалистскую риторику, которая окружала «Европу». По сути, теперь мне ясно, что генерал де Голль был гораздо более проницателен, чем мы были тогда, когда, к нашему огромному недовольству, он заметил:

«Англия на самом деле островная, она морская, она привязана своим торговым обменом, своими рынками, своими линиями снабжения к самым разным и часто самым отдаленным странам; она развивает в основном промышленную и коммерческую сферу, и лишь чуть-чуть сельскохозяйственную… Вкратце, природа, структура, сама ситуация коренным образом отличают Англию от континентальных стран…»

Но еще он сказал:

«Если Брюссельские переговоры в скором времени не приведут к успеху, ничто не мешает Общему рынку и Великобритании заключить соглашение о связи между ними, чтобы гарантировать торговый обмен, и ничто не препятствует ни поддержанию близких отношений между Англией и Францией, ни созданию и развитию их прямого сотрудничества в самых разных сферах…»

Если это то, что де Голль действительно предлагал, это бы более соответствовало интересам Британии, чем те условия, на которых Британия в конце концов вступила в ЕЭС декадой позже. Мы, возможно, упустили лучший европейский автобус, когда-либо проходивший мимо. В то время, однако, столько политического капитала было поставлено Гарольдом Макмилланом на европейскую карту, что этот унизительный проигрыш производил впечатление, что правительство совершенно потеряло ориентацию.

Лейбористская партия пережила трагедию, когда Хью Гейтскелл умер в январе 1963 года. Лидером был избран Гарольд Уилсон. Не завоевав еще того уважения, которое было у Гейтскелла, Уилсон тем не менее был новой и смертельной угрозой правительству. Он был прекрасным и чрезвычайно остроумным участником парламентских прений. Он знал, как произвести впечатление на прессу и извлечь из этого пользу. Он умел создавать двусмысленные фразы, державшие лейбористов вместе (например, «запланированный рост доходов» вместо «политика доходов»), и он умел задеть Гарольда Макмиллана за живое так, как Хью Гейтскеллу никогда не удавалось. Гейтскелл был скорее государственным деятелем, тогда как Уилсон был беспредельно более законченным политиком.

В результате всех этих факторов популярность консерваторов по данным опросов общественного мнения серьезно упала. В июле 1963 года лейбористы опережали нас где-то на двадцать процентов. В начале октября на конференции Лейбористской партии блестящая, но поверхностная речь Гарольда Уилсона о «белом калении» научной революции захватила воображение комментаторов. А потом, лишь несколько дней спустя – бомба: заявление об отставке Гарольда Макмиллана, находящегося на больничной койке, было зачитано Алеком Дугласом-Хьюмом на партийной конференции в Блэкпуле, которая немедленно превратилась в гладиаторскую битву претендентов на лидерство.

Но настоящая битва за лидерство в Консервативной партии шла в другом месте. Незаметность хода событий объяснялась тем, что Гарольд Макмиллан дал понять, что он предпочитает Квинтина Хогга Рэбу Батлеру, таким образом остановив праздничное шествие последнего и подготовив основания для «появления» Алека Дугласа-Хьюма.

В понедельник после конференции мне позвонили из офиса партийного организатора, чтобы узнать мое мнение о претендентах на лидерство. Я сначала сказала, что поддержала бы Рэба против Квинтина, потому что он просто больше подходил из них двух. Затем меня спросили, что я думаю об Алеке. Это открывало возможность, которую я не предвидела. «А это конституционно возможно?» – спросила я. Меня заверили, что да. Я не медлила с ответом: «Тогда я абсолютно за Алека».

Когда Алек Дуглас-Хьюм стал министром иностранных дел в июне 1960 года, я выразила свои сомнения в разговоре с Бетти Харви Андерсон (член парламента от Ренфрушир Ист). Я думала, что среди министров Палаты общин точно должен быть подходящий кандидат на этот пост. Я помню, что Энтони Иден отказался отдать пост министра иностранных дел лорду Солсбери якобы на этих основаниях. Но Бетти сказала мне, что Алек выдающаяся личность и заслуживает эту должность. Тогда я решила прочесть первую речь нового министра иностранных дел в «Хансарде»[19]. Это был мастерский обзор западно-восточных отношений, который придавал особое значение необходимости сдерживания Советского Союза, а также переговорам с ним и подчеркивал важность наших отношений с Соединенными Штатами. Алек тогда и позже умело совмещал, что нечасто встретишь, дипломатический талант с ясностью видения, и у него были шарм, лоск и внимание к деталям – качества, необходимые для первоклассного ведения переговоров.

Кроме того, Алек Дуглас-Хьюм был явно хорошим человеком, и это качество не следует недооценивать, когда человек претендует на влиятельный пост. Он еще был, в лучшем смысле этого слова, «бесклассовый». Всегда чувствовалось, что он обращается с тобой не как с «категорией», но как с человеком. И он действительно слушал – это я узнала, когда обсуждала с ним больной вопрос о денежном пособии овдовевших матерей.

Но пресса была жестоко и почти единогласно против него. Его легко было изобразить в карикатурном виде как недоступного аристократа, скачок назад к худшему типу тори-реакционера. Вывернутый наизнанку снобизм всегда, по моему мнению, был даже более отвратителен, чем прямолинейное чванство. К 1964 году британское общество вошло в больную фазу либерального конформизма, выдаваемого за индивидуальное самовыражение. Только прогрессивные идеи и люди были достойны уважения со стороны все в большей степени самоосознающего и самоуверенного класса журналистов. И как они смеялись, когда Алек, уронив собственное достоинство, сказал, что он использует спички, работая над экономическими концепциями. Какой контраст с экономическими моделями, к которым был привычен блестящий ум Гарольда Уилсона. Никто не задумался спросить, была ли слабость британской экономики фундаментально простой или лишь поверхностно сложной. На самом деле, если бы политики были вынуждены говорить на более честном языке и использовать простые примеры, чтобы люди наверняка поняли их стратегии, мы вполне могли бы избежать того, что Британия соскользнула в относительный упадок.