Автобиография - Маргарет Тэтчер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чрезмерное восхваление? Я не сомневалась, что чрезмерное. И я слегка нервничала, что это может возбудить зависть коллег. Моя речь была ярким выступлением, но не грандиозным.
Но было это тем не менее предзнаменованием? За некоторое время до начала парламентских выборов я прочла роман Джона Бакена «Щель в шторе». Я задумалась о нем только после появления этих слишком громких заголовков. История Джона Бакена повествует о группе мужчин, куда входят и несколько политиков, которые проводят уикэнд после Пасхи в доме друга, где они при помощи одного гостя, всемирно известного, загадочного и смертельно больного физика, получают возможность заглянуть на страницу газеты «Таймс», которая будет опубликована через год. Каждый прочитывает что-то о своем будущем. Один, новоизбранный член парламента от Консервативной партии, читает свой некролог, где упоминается, что он произнес свою первую блестящую речь, которая мгновенно сделала его деятелем национального масштаба. И так и происходит. Его речь оказывается выдающейся, его восхваляют, им восторгаются со всех сторон, но после этого, не имея той уверенности в себе, которую дало ему знание будущего, он терпит фатальную неудачу, оказывается забытым и ждет конца. При воспоминании об этом меня слегка передернуло, и моя рука потянулась к счастливым бусам.
Но мой законопроект – с существенным дополнением о том, что представители общественности должны иметь то же право, что и пресса, посещать заседания муниципальных советов, и что на комитеты (за исключением собраний полных советов) это право не распространялось – надлежащим образом вошел в свод законов, и, хотя моя семидневная звездность как-то испарилась, я многому научилась и обрела большую уверенность в себе.
Жизнь члена парламента всегда была волнующей, но такой лихорадочной, что однажды, к ужасу моих коллег-мужчин, я упала в обморок в парламентской столовой. Я проводила на парламентских заседаниях и комитетах столько времени, сколько могла. Я также регулярно посещала клуб новых членов-тори, куда приходили выступить выдающиеся политические деятели Консервативной партии – Гарольд Макмиллан, Рэб Батлер, Иэн Маклеод и Инок Пауэлл – и такие молодые журналисты-тори, как Питер Атли.
В то время надежный путь продвижения и успеха лежал в центристском направлении и левом крыле Консервативной партии. Прежде всего перспективные политики-тори стремились не быть «реакционерами». Ничто не несло большей социальной и профессиональной угрозы, чем этот ярлык. Консерватизму в то время недоставало огня. Даже учитывая, что то, что сегодня обычно рассматривается как нанесение вреда моральному, социальному и экономическому развитию в шестидесятые, в основном относится к периоду лейбористского правительства после 1964 года, первые годы десятилетия тоже были временем застоя и цинизма, за которые консерваторы несут большую часть ответственности.
При взгляде назад странным кажется, что консерваторы в шестидесятые, при возрастающей и маниакальной обеспокоенности о необходимости быть в курсе современных тенденций, начинали терять связь с желаниями и ожиданиями обычных людей – сторонников Консервативной партии. Это было правдой в отношении таких разных вопросов, как профсоюзы и иммиграция, закон и порядок и оказание помощи развивающимся странам. Но наиболее важно это было по отношению к управлению экономикой.
Это была не столько инфляция, которая была нулевой зимой 1959/60 года и не достигла пяти процентов вплоть до лета 1961 года, но скорее платежный баланс, который рассматривался как основной сдерживающий фактор экономического развития. И меры, применяемые для решения проблем в это время – кредитный контроль, повышение процентных ставок, поиски международных кредитов для поддержания фунта, увеличение налогов и, все больше и больше, прототипная политика доходов, – стали слишком привычны за последующие пятнадцать лет.
До переосмысления, приведшего сначала к Сэлсдонской группе, а позднее к тэтчеризму, было еще далеко.
Чем больше я узнавала о нашем управлении экономикой, тем меньшее впечатление оно на меня производило. Я очень внимательно слушала речи члена парламента от тори Найджела Берча, в которых он остро критиковал неспособность правительства контролировать государственные расходы. Правительство полагало, что увеличение расходов может быть позволено до тех пор, пока экономика растет. Но это, в свою очередь, подталкивало нас к политике провоцирования слишком большого спроса и затем быстрого отскока назад, когда это оказывало давление на платежный баланас или курс фунта стерлинга. Именно это и произошло летом 1961 года, когда канцлер казначейства Селвин Ллойд представил дефляционный бюджет и нашу первую политику доходов, «платежную паузу». Еще одним следствием, конечно, было повышение налогов, которого в ином случае можно было избежать. Канцлеры казначейства, остерегаясь увеличения основного подоходного налога, придавали особую важность проверке на предмет минимизации налоговых выплат и уклонения от них, для этого постоянно увеличивая полномочия Управления налоговых сборов. Как специалист по налоговому праву, да и просто опираясь на свою инстинктивную неприязнь к передаче все больших полномочий бюрократам, я сильно переживала по этому поводу и помогла написать критический отчет Обществу Консервативной партии Судебных иннов.
Еще сильнее меня волновали модные либеральные тенденции в карательной политике, которые, я полагала, должны были быть резко пересмотрены. Так что я выступила – и проголосовала – в поддержку новой статьи, которую некоторые из нас хотели добавить в законопроект криминального судопроизводства того года и которая вводила порку розгами в качестве наказания для малолетних преступников. В атмосфере господствующих представлений это была позиция, которая, я знала, подставит меня под насмешки застенчиво-великодушных комментаторов. Но их точку зрения не разделяли мои избиратели, и многие из нас, представителей правого крыла, тоже. Хотя новая статья была отклонена, шестьдесят девять парламентариев-тори проголосовали против правительства и в ее поддержку. Это был крупнейший партийный бунт с момента нашего прихода к власти в 1951 году, и в офисе «главного кнута» были не слишком счастливы. Это также был единственный случай за все мое пребыание в Палате общин, когда я голосовала против линии партии.
Лето 1961 года было самое, пожалуй, интересное время в политике. Я по-прежнему сильно интересовалась внешней политикой, в которой главными темами были неуклюже развивающиеся отношения между Кеннеди и Хрущевым, построение Советским Союзом Берлинской стены и, ближе к дому, начало переговоров Британии по вступлению в Общий рынок. Также ходили слухи о перестановке в кабинете министров. Вопреки моей слегка запятнанной репутации у меня были некоторые причины полагать, что эта перестановка может оказаться в мою пользу. Я держалась на уровне средней известности в глазах общественности, и не только из-за моей речи по поводу телесных наказаний. Я дала пресс-конференцию с Айрин Уайт, парламентарием-лейбористом от округа Ист Флинт, на тему, как плохо обеспечена безопасность детей дошкольного возраста, проживающих в квартирах в многоэтажных домах, – вопрос, становившийся все более актуальным в то время, когда было выстроено столько этих плохо спроектированных чудовищ. Но главная причина, почему я надеялась продвинуться благодаря этой перестановке, была проста. Пэт Хорнсби-Смит решила уйти в отставку, чтобы заняться бизнесом, а с политической точки зрения считалось желательным сохранять определенное число женщин в правительстве.
При всем этом я не пыталась скрывать свою радость, когда позвонил телефон и меня вызвали на встречу с премьер-министром. Гарольд Макмиллан проживал в своеобразных походных условиях в Адмиралтейском доме, пока дом 10 на Даунинг-стрит претерпевал огромный ремонт. К тому моменту у меня уже сформировалось мое собственное мнение о нем, не только благодаря его речам в Палате общин и на заседаниях «Комитета 1922 года»: однажды он пришел в клуб новых членов парламента и, пользуясь случаем, в качестве политического чтения настоятельно порекомендовал две книги Дизраэли – «Сибил» и «Конингсби». Но стиль Дизраэли, на мой вкус, был слишком вычурным, хотя я понимаю, почему он нравился Гарольду Макмиллану. Теперь мне ясно, что Макмиллан был более сложным и чувствительным человеком, чем казался со стороны; но и внешний вид, кажется, имел большое значение. Определенно, заключая ли соглашение или укрепляя дружбу с президентом США Кеннеди или отпуская восхитительно остроумное замечание в ответ на гневную тираду Хрущева, Гарольд Макмиллан оставался превосходным представителем Британии за рубежом.
Для встречи с премьер-министром я выбрала свой лучший наряд, в этот раз цвета голубого сапфира. Разговор был коротким. Гарольд Макмиллан любезно приветствовал меня и предложил мне ожидаемую должность. Я с энтузиазмом приняла ее. Я хотела начать работу как можно скорее и спросила его, как мне следует организовать дела в департаменте. Типично для него он сказал: «О, ну позвоните постоянному заместителю министра и появитесь завтра в 11 утра, осмотритесь и уходите. Я бы не стал надолго задерживаться».