Прах Энджелы. Воспоминания - Фрэнк Маккорт

Всякий раз, когда я возвращаюсь с котелком, бабушка велит мне становиться на колени перед статуей Пресвятого Сердца и просить у Него прощения, и все из-за Билла Гэлвина – протестанта.

Мама говорит: я просто мученица из-за этих сигарет, и ваш отец тоже.

У нас дома может не быть чая или хлеба, но мама и папа все равно ухитрятся раздобыть сигарет «Уайлд Вудбайн». Им непременно с утра надо выкурить по сигарете, и потом в течение дня они курят за чашкой чая. Родители нам ежедневно твердят: никогда не курите, это вредно для легких, вредно для дыхания, вы расти не будете – а сами сидят у огня и дымят, и дымят. Если хоть раз увижу вас c сигаретой, грозится мама, в порошок сотру. Нам говорят, что от сигарет портятся зубы, и мы видим, что это правда: зубы у родителей становятся коричневыми, потом чернеют и выпадают один за другим. Папа говорит, что у него во рту такие дупла, что там воробьи могли бы вить себе гнезда и высиживать птенцов. У него остается все меньше зубов, а потом все, какие остались, ему удаляют в больнице, и он подает прошение на вставную челюсть. Потом папа приходит домой с новой челюстью и улыбается нам широкой белозубой улыбкой, как американец, и всякий раз, когда мы сидим у огня, и папа рассказывает нам сказку о призраках, он выпячивает нижнюю челюсть до самого носа, пряча верхнюю губу, и пугает нас до смерти. У мамы зубы такие гнилые, что в Баррингтон Хоспитал ей удаляют все сразу, и она приходит домой, прижимая ко рту окровавленную тряпку. Всю ночь маме приходится сидеть у огня - когда десны кровоточат, лежать нельзя, иначе задохнешься во сне. Она говорит, что бросит курить, как перестанет идти кровь, но сейчас ей нужно затянуться сигаретой – хоть какое-то утешение. Мама отправляет Мэлаки в магазин Кэтлин О’Коннел и велит спросить, можно ли одолжить пять сигарет «Вудбайн» до четверга, когда папа получит пособие. Если кто и сумеет выпросить сигареты у Кэтлин, так это Мэлаки. Мама говорит, он ее очарует, а меня без толку посылать - у меня рожа унылая, и сам я весь в отца, странный какой-то.

Когда мамины десны перестают кровоточить и заживают, ей дают в больнице вставную челюсть. Мама говорит, что бросит курить, когда у нее будут новые зубы, но так и не бросает. Новая челюсть натирает ей десны, а сигаретный дым хоть как-то унимает боль. Родители сидят у камина, в котором горит огонь, если есть чем растопить, курят сигареты, беседуют и зубами клацают. Чтобы не клацать, они двигают челюсти взад-вперед, но становится только хуже, и они ругают зубных врачей в Дублине и всех, кто сделал такие зубы, и, ругаясь, клацают. Папа уверен, что эти зубы сделали для дублинских богачей, но они кому-то не подошли, поэтому их отдали беднякам Лимерика - им-то все равно: кто беден, тому и жевать особо нечего, и еще скажи спасибо, что во рту есть хоть какие-то зубы. Когда родители разговаривают подолгу, десны у них болят, и зубы приходится вынимать. Тогда они сидят и беседуют у огня с обвисшими лицами. На ночь зубы оставляют на кухне в стеклянных банках с водой. Мэлаки интересно, зачем их там оставляют, и папа объясняет, что зубы в воде очищаются. А мама говорит: нет, просто спать с зубами нельзя, потому что если они сместятся, можно задохнуться и даже умереть.

Из-за этих самых зубов Мэлаки попадает в Бэррингтон Хоспитал, а мне делают операцию. Ночью, когда все спят, Мэлаки шепчет мне на ухо: давай спустимся вниз и проверим, подойдут ли нам зубы?

Челюсти такие большие, что в рот не пропихиваются, но Мэлаки не сдается. Он заталкивает себе в рот папину верхнюю челюсть, а обратно вынуть не может. Губы у него задираются и растягиваются в широкую ухмылку. Мэлаки похож на монстра из кино, и мне смешно, но он держится за челюсть и мычит, и в глазах у него слезы. Чем громче он мычит, тем сильней я смеюсь, и в конце концов нам сверху кричит папа: эй, ребята, что за шум? Мэлаки убегает от меня по лестнице наверх, и теперь я слышу, как и мама с папой смеются, но потом они понимают, что он так может задохнуться. Они вдвоем суют ему в рот пальцы, пытаясь вынуть зубы, но Мэлаки боится и мычит от испуга. Надо в больницу его везти, говорит мама, и папа отвечает: я отвезу. Он и меня берет с собой, на тот случай, если врач будет задавать вопросы, потому что я старше Мэлаки, а это значит, что затея скорей всего моя. Папа с Мэлаки на руках несется по улицам, а я стараюсь не отставать. Мне жаль Мэлаки, который сидит у папы на плече и смотрит на меня, а на щеках у него слезы, и зубы торчат изо рта. Врач в Бэррингтон Хоспитал говорит: не волнуйтесь. Он капает маслом Мэлаки в рот и через минуту вынимает зубы. Потом смотрит на меня и спрашивает: а этот чего тут стоит, пасть разинул?

У него привычка такая, объясняет папа, рот открывать.

А ну подойди ко мне, говорит врач. Он смотрит мне в нос, в уши, в горло и щупает шею.

Миндалины, говорит он. Аденоиды. Удалять. Чем скорей, тем лучше, или он так и будет всю жизнь, как слабоумный, ходить с разинутой калошей.

На следующий день Мэлаки дают конфетку в награду за то, что он вставил себе челюсть и не смог ее вынуть, а меня отправляют в больницу на операцию, после которой у меня закроется рот.

В субботу утром мама допивает чай и заявляет мне: ты будешь танцевать.

Танцевать? Почему?

Тебе уже семь лет, к Первому Причастию ты приступил, а теперь пора танцевать. Отведу тебя на Кэтрин Стрит, запишу в танцевальный класс миссис О’Коннор, занятия по субботам с утра - будешь туда ходить. Все лучше, чем по переулкам слоняться со всякими шалопаями.

Мама велит мне умыть лицо, отмыть уши и шею, причесать волосы, высморкаться, и не надо так смотреть. Как смотреть? – Неважно как, не смотри и все, надень гольфы и ботинки, которые ты к Первому Причастию надевал, хотя уже все изгваздал, потому что не можешь пройти мимо жестянки или камешка, все тебе пнуть надо. Я уже устала простаивать в очередях в Обществе св. Винсента де Поля, выпрашивать ботинки для вас с Мэлаки, чтобы вы потом мыски разбивали, пиная что ни попадя. А ваш отец считает, что песни и танцы наших предков разучивать надо, и чем раньше - тем лучше.

А кто такие «предки»?

Неважно кто, говорит мама. Танцевать ты будешь, и точка.

Интересно, как я могу умереть за Ирландию, если мне за Ирландию надо еще петь и танцевать. Почему никогда не скажут: съешь конфетку, или в школу не ходи, или поплавай в речке за Ирландию.

Не умничай, говорит мама, не то уши надеру.

Сирил Бенсон танцует. Медали свисают у него от плечей до самых колен. Он побеждает на конкурсах по всей Ирландии и в желто-шафрановом килте смотрится прелестно. Сирил - гордость своей матери, о нем все время пишут в газетах, и он, случается, и денег в дом приносит. Уж он-то не бродит по улицам и не пинает все что видит, так что пальцы потом из ботинок торчат - о нет, он умница, он танцует и радует свою бедную мать.

Мама смачивает водой старое полотенце и так трет мне лицо, что оно горит. Потом, обмотав вокруг пальца кончик полотенца, пихает его мне в ухо. А там, говорит, у меня столько воска, что можно картошку выращивать. Мама смачивает мне волосы водой, чтобы уложить вихры, велит мне заткнуться и перестать ныть. Уроки танцев будут стоить ей шесть пенсов в неделю, я столько мог бы заработать, относя Биллу Гэлвину обед, и видит Бог, она и так концы с концами еле сводит. Что ты, мама, говорю я, зачем отправлять меня на танцы, лучше выкури сигарету «Вудбайн», или выпей чашечку чая. Но она говорит: какой умный, а? Танцевать ты будешь, даже если мне навсегда придется бросить курить.

Если мои приятели увидят, как мама тащит меня по улице в школу ирландских танцев, я опозорюсь навечно. Танцевать, будто ты Фрэд Астер, который скачет с Джинджер Роджерс туда-сюда по экрану, это еще ничего. А на ирландских танцах нет Джинджер Роджерс, и по экрану не поскачешь. Надо стоять прямо, прижав руки к туловищу, дрыгать ногами и ни в коем случае не улыбаться. Мой дядя Па Китинг говорит, что когда смотришь ирландские танцы, кажется, что танцорам вставили в зад железные прутья; но маме это попробуй скажи – убьет.

В классе миссис О’Коннор из граммофона несутся ирландские джиги или рилы, а мальчики и девочки танцуют по всему залу и дрыгают ногами, прижав руки к туловищу. Миссис О’Коннор – дородная женщина, и когда она останавливает пластинку, чтобы показать движения, у нее весь жир от подбородка до щиколоток ходит ходуном, и я думаю: как же она умудряется танцы преподавать? Она подходит к маме и говорит: так, это малыш Фрэнки? Думаю, у нас имеются задатки танцора. Ребятки, у нас имеются задатки танцора?

Да, миссис O’Коннор.

Миссис О’Коннор, говорит мама, я принесла вам шесть пенсов.

Ах да, подождите минутку, миссис Маккорт.

Она ковыляет к столу и возвращается, держа в руках голову негритенка, у которого курчавые волосы, большие глаза, огромные красные губы и разинутый рот. Она велит мне положить шесть пенсов ему в рот, только быстро, а то негритенок укусит. Все мальчики и девочки смотрят и тихонько улыбаются. Я кидаю шесть пенсов, и рот захлопывается, но я успеваю одернуть руку. Все смеются, но я знаю, что им хотелось бы, чтобы я попался. Миссис О’Коннор ахает и хохочет, и говорит моей маме: вот смеху-то, правда? Да, смеху-то, соглашается мама. Она велит мне вести себя хорошо и вернуться домой в ритме танца.