Злые боги Нью-Йорка - Линдси Фэй

Так что тем утром меня встретило только письмо, которое миссис Боэм положила рядом с моим номером «Геральд» и хлебцем, который я всегда брал по утрам. Я быстро пробежал газетные заголовки, но не нашел ни слова о массовом захоронении. На конверте значилось: «Мистеру Тимоти Уайлду, Медной звезде, пекарня на Элизабет-стрит». Я взял конверт и открыл его.

Мистер Уайлд,

Есть совокупность граждан, которые считают будто образовывать ирландцев все равно как свиней учить, патаму они не лучше белых негров и учить их нечего. Есть один ирландец несогласный и смотрите теперь я делаю Божью работу и выучин, чтобы написать вам это Письмо.

Папписты слишком долго страдали от сапога протестантов. Но у нас есть слабость и я знаю ее. Дети Шлюхи мерзасть перед Троицей и их нужно выжичь. Вена ирландцев, грех ирландцев и только Ирландец может очистить нашу грязь перед Богом. Наш благословенный Папа призывает для скорого мщения против Них только когда мы очистимся мы будем достойны заевить свое и придать Нью-Йорк в руки святой Римской Церкви. Потому я отметил мертвых спрятаных на севере знаком Креста. они не заслуживают иного и знайте, что мне завещано дело.

Длань Господня в Готэме

Справедливости ради нужно сказать, что я не был так потрясен… ну, уже три дня.

Самое нелепое письмо из всех, которые я когда-либо видел.

Неужели автор этого абсурда и вправду ожидал, что я проглочу написанные одним человеком «все равно как свиней учить», а потом хладнокровно выведенное «Папписты слишком долго страдали от сапога протестантов»? Бармены знают, как обычно говорят люди, а на такую причудливую болтовню не способен даже безумец. Неужели этот первостатейный кретин думает, будто я поверю в ирландца, убивающего птенчиков-мэб ради политической неразберихи? Он считает, что я верю, будто папа дышит огнем и каждый год восстанавливает испанскую инквизицию? Кто, кроме какого-нибудь хвастливого засранца, станет подписывать письмо «Длань Господня в Готэме» и ждать, что я, урожденный американец, испугаюсь ирландского ботинка на своей шее?

Все это оставляло мне два вопроса, и я побарабанил по письму, лежащему на столе рядом с остывающей чашкой кофе.

Первый: откуда этот проклятый тупой баран узнал о телах? И второй: какого черта он послал это несчастное письмо мне? Спустя три секунды до меня дошло: его мог послать любой из «медных звезд». И если речь идет о редком звере – полицейском-нативисте, – то, не сомневался я, его шкура так или иначе достанется Мэтселлу. Но его мог написать и не полицейский, и я перешел ко второй части головоломки. Она, конечно, была проще. Я еще раз пробежал послание и всего через четыре секунды понял, кому обязан своим адресом на конверте. Я должен был доставить это послание Демократической партии.

– Будь ты проклят, Валентайн Уайлд, – вслух сказал я, засовывая мерзкую бумажку в карман сюртука, и выскочил за дверь.

Глава 11

Какой бы момент за последние 150 лет не считать вступлением в силу папизма, он равно доказывает, что папа – Антихрист, о котором говорили Даниил и Иоанн, поскольку весь этот расцвет согласуется с пророческими описаниями, и ничто иное, называемое Антихристом, к ним не подходит.

Я наполовину ожидал от него… я не ожидал ничего хорошего. Но вот каким я нашел Вала, когда ворвался в его комнату на Спринг-стрит. Он был раздет до белья, а компанию ему на этот раз составляла потрясающая ирландская девица, ее рыжие волосы разметались по белой подушке (само собой, она была совсем раздета, и кожа белая, как собачьи клыки), а рядом с ними лежали много интересных предметов. Три трубки разной формы. Мешочек, похоже, с сушеными грибами. Маленькая коричневая бутылочка с этикеткой «Настойка морфина». Непочатая бутылка виски. Ветчина, пол-окорока.

– Вал, – сказал я, не сильно беспокоясь о его гневе, – избавься от курицы.

– И не подумаю. Еще чего, – вяло пробормотал Вал.

От следующих десяти минут толку было немного. Но довольно скоро мне удалось выставить звездочетку за дверь и вручить брату кофе. Теперь Вал пил его, медленно. Он с трудом удерживал чашку. Я бы даже пожалел его, сидящего в исподнем и старающегося не срубить желудок на пол, не будь эта картина следствием его собственного выбора.

– Я получил письмо, – недружелюбно сказал я.

– И чего?

– Оно не мне. Оно тебе.

– С чего это мне? – Он неопрятно раскашлялся. – Разве виновник не написал Тимоти Вэ а эл…

– Здорово, что ты еще можешь произнести по буквам собственную фамилию. Ты сможешь прочитать письмо или лучше мне прочесть его вслух?

– Валяй ты. И побыстрее. Раньше закончишь – раньше отвалишь.

Я прочитал. Брат заинтересовался где-то поблизости от неверно написанного слова «Папписты». Когда я закончил, он прижал пальцами мешки под глазами и протянул правую руку:

– Дай сюда, мозговитый полицейский.

Я протянул бумагу. Валентайн поднял письмо к свету из окна. Потом опустил и достал из кармана сюртука, висящего на спинке стула, коробку люциферов, зажег одну спичку об ноготь и уверенно поднес ее к бумаге.

– Прекрати, – ахнул я и потянулся за письмом.

Вал, к моему беспредельному удивлению, отдернул руку и встал. Такого я не ожидал, и теперь, когда письмо догорало над его головой, дергаться без толку. Иногда мне удавалось опередить брата, особенно если предыдущим вечером он здорово набрался. Иногда. Но он был не только выше, но и быстрее. Я снова почувствовал себя шестилетним. Валу двенадцать, и он собирается вышибить у безобидной полосатой змейки мозги о бревно. Змейка не пережила того приключения.

– Почему? – спросил Валентайн, следя за бегущими язычками пламени; меня всегда подташнивало от его восхищения огнем. – Нам от него нет ничего хорошего, Тим.

Следя, как волокна обращаются в пепел, я попробовал иную тактику:

– Но разве это не доказательство?

– Возможно, – весело признал он. – Только ты хотел сказать, было доказательством. Теперь это зола.

– Ты не веришь, что его мог написать убийца?

– Эту чушь? Нет. А ты?

– Может, и нет, – зарычал я, – но как мы теперь узнаем, кто его написал?

Бумага уже исчезла, остались только шелковистые ленточки пепла на волосах Вала. Скорее всего, он немного обжог большой палец, но не подал вида.

– Какая разница, кто его написал? – поинтересовался Вал.

– Кем бы он ни был, он знал о мертвых птенчиках!

– Ага, – улыбнулся брат.

Мошенник уже полностью пришел в себя. Даже я не мог не восхититься таким подвигом.

– Мне нравится, что ты думаешь, это может быть кто-то иной, кроме крыс-вигов из «медных звезд», а у нас таких шесть или семь, или какого-нибудь съехавшего с катушек парня со звездой. Пытается поднять толпу против ирландцев, поскольку каждый сынок ирландской матери симпатизирует демократам. Мне это очень нравится. Почти как твоя идея, что если долго-долго пялиться в письмо, можно выяснить, кто его написал. Богатая мысль. Но стоит этому письму увидеть свет, и у Партии будет война на руках. Каждый полуголодный Пэдди, стоит ему сойти на берег, становится верным демократом, как только узнает, кто его друзья, кто подставит ему плечо. И хорошим же я буду другом ирландцам, если виги увидят эту дрянь – нас сразу заклеймят ненастоящими американцами и втянут в скандал. И тогда не успеешь опомниться, а нас уже отзовут.

– И не дай Бог, чтобы Партия пострадала, – насмешливо сказал я.

– Благослови твои губы, так и есть, – ухмыльнулся он. – Спасибо, Тим, что принес мне этот обрывок поношений, ты прямо как альманах, и спасибо за кофе. Очень благородно. А если ты будешь любезен и уберешься прямо сейчас, я полюблю тебя еще сильнее.

Я вышел из дома Вала, с трудом перевел дыхание и, встав у коновязи на Спринг-стрит, не представляя, как быть и что делать, принялся обдумывать варианты.

Я мог ворваться в бордель мадам Марш и громко потребовать объяснений, какого черта тут происходит, под угрозой тюремного заключения или чего-нибудь худшего. Она либо сдастся, либо подсунет мне что-нибудь. И во втором случае человек в черном капюшоне будет предупрежден. Он, если вообще существует, исчезнет безнаказанным. Я мог пойти пялиться, как идиот, на кости, которые мы сложили в запертой комнате в Гробницах, и думать, кем же они были. Я мог изводить несчастную девочку с серыми глазами, добиваясь от нее сведений, которых, как она сама сказала, не имеет. Я мог напиться. Или найти что-нибудь покрепче, если хочу походить на своего брата еще сильнее.

В конце концов, я дал слабину. В прискорбном состоянии духа я направился к дому Андерхиллов. Может, я был дураком, которому хотелось на мгновение увидеть нечто прекрасное и только потом признать: я не в силах отомстить за убитых детей. Но я, честное слово, сказал себе, что надеюсь на хороший совет.