Злые боги Нью-Йорка - Линдси Фэй

К тому времени, когда Джордж Вашингтон Мэтселл вышел, в зале сгустилась задумчивость. Немцы были потрясены, но спокойны. Американские кролики тихо перешептывались. Ирландцы, черные и рыжие, внезапно стали более ирландскими; внутреннее напряжение прорывалось в их жестких взглядах и напряженных лицах, как перед дракой.

– Вы нашли какие-нибудь пуговицы? – спросил я мистера Писта, когда толпа рассеялась.

Тот сидел в углу, как моллюск – в трещине камня.

– Мистер Уайлд, мистер Уайлд, – сказал он, пожимая мне руку и смиренно втягивая высохшие щеки. – Я ничего не нашел. Следы там отыскать не проще, чем кровь на морковке. Но я найду что-нибудь для нашего начальника, мистер Уайлд, будь то нитка или обломок лопаты. Попомните мои слова. Найду – или умру.

Мистер Пист был комичен. Но как бы смехотворно он ни выражался, его слова в точности следовали моим мыслям. Может, мы оба сошли с ума, пришло мне в голову, когда я вышел из Гробниц и отправился домой, взглянуть на Птичку. Не самая практичная цель, но это нужно сделать. Я все равно сейчас не мог рассуждать здраво. С тех пор, как мы нашли захоронение, Птичке нездоровилось намного убедительнее.

Миссис Боэм вырезала на буханках симпатичные загогулины, от жара печей синее хлопковое платье прилипло к маленькой, но трепещущей, как колибри, груди. Уголки рта по-прежнему смотрели в пол.

– Есть изменения? – спросил я, ставя на стол головку белого сахара, завернутую в сиреневую бумагу.

Искупительная жертва, дабы закончить войну.

– Данке, – удивленно сказала она. – Нет.

Сегодня утром, прямо перед моим уходом, мы пережили происшествие с хлебным крюком[22], который Птичка заметила в руках миссис Боэм. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так кричал. Ее крик разглаживал все звуки, стирал их собой. Было разбито еще несколько горшков, и вновь в этом обвинили руку. А потом Птичка тихо отвернулась, и стало еще хуже.

– Может, вы с ней поговорите?

– Попробую.

Я повернулся к лестнице.

– Хорошо. А потом, если она все еще будет молчать, я попробую еще раз.

– А как поживают «Свет и тени улиц Нью-Йорка»? – насмешливо добавил я через плечо.

Скалка замерла в воздухе.

– Не беспокойтесь, я сам их читаю, – заверил я миссис Боэм. – Мне больше всего нравится та, где убийца прячет тело в витрине Американского музея Барнума. Это роскошно.

Ее губы приоткрылись, и она рискнула бросить на меня лукавый взгляд из-под еле заметных ресниц.

– Может, приехавший граф соблазнил судомойку, может, нет. Если бы я читала такие вещи, я бы знала.

– Издеваетесь, – ухмыльнулся я и пошел по ступенькам.

Я заглянул в спальню миссис Боэм. Но Птички, которая обычно сидела так тихо, что можно было расслышать токи озерной воды под слоем льда, там не было. Я поспешил в свою комнату, беспокоясь, не вылетела ли она в окно, так же быстро и беззвучно, как врезалась в мои колени.

Но нет. Птичка лежала на животе в своей длинной английской блузке и мальчишеских штанах, держа в руке кусок угля. Она сняла со стены один из моих задумчивых паромных набросков и что-то подрисовывала. Змеиные силуэты, угрожающие судну из-под воды, ястреб на дереве. Либо ястреб поймал себе ужин, либо еще одна змея прокладывала себе путь по его пищеводу. Когда я вошел, девочка взглянула на меня. Повинная в новом истолковании моего искусства.

Я взял другой кусок угля и сказал, заштриховывая кривые когти ястреба:

– Мне скоро нужно будет уйти.

Птичка кивнула, ее ссутулившаяся спина уже не так походила на черепаший панцирь. Мы немного помолчали. Я пока не собирался упоминать о побеге ее друзей, не желая произносить имя – Шелковая Марш. Птичка узнает об их приключениях, как только перестанет думать о тех трупах.

– А как выглядит твое лицо, все целиком? – неожиданно спросила она.

На секунду я обратился в стекло. Хрупкое, как призма.

Но потом я снял шляпу и подумал: «Лучше так, чем ждать, когда повязку сорвет Вал в пьяном приступе злобы».

И лучше, чем делать это в одиночку. Наверное.

– Может, сама посмотришь? – предложил я. – Честно говоря, я и не знаю. Мне это нелегко.

Птичка перекатилась на колени. Я тоже сидел на полу, и ей не пришлось далеко тянуться, чтобы снять с моего лица повязку и кусок промасленной марли. Она выронила тряпки на пол.

А потом выскочила из комнаты.

Сквозь меня промчалась волна странной тошноты, всепоглощающий страх, с которым невозможно справиться, даже если ты считаешь себя мужчиной. Но тут Птичка примчалась обратно. В руке она держала зеркальце, взятое из спальни миссис Боэм.

– Вы выглядите как настоящий брызгальный мертвый кролик, мистер Уайлд. Заправский буян. С таким никто не полезет спорить, – сказала она, поднимая зеркальце.

И я взглянул на себя.

Новая кожа от правого глаза до линии волос была… странной. Жутковатого ярко-красного цвета, с какими-то впадинками и бугорками, кожа ящерицы, а не человека. Но девочка права. Такое уродство притягивает взгляд. Раньше у меня было тело драчуна и лицо, которое еле-еле дотягивало до привлекательного. По крайней мере, по-юношески здоровое. Теперь я стал дикарем, злодеем, который пойдет на что угодно, рискнет жизнью ради знакомства или коробки сигар.

Это лицо не годится для бармена. Зато неплохо подходит «медной звезде».

– Может, вернуть повязку на место, чтобы не пугать врагов? – пошутил я.

– Ага, – ответила она, чуть улыбнувшись. – Но пугаться будут только враги, мне так кажется. Если вы не сердитесь на человека, он не испугается.

В эту минуту я был ей настолько благодарен, что даже не мог подобрать подходящих слов. Я просто их не нашел.

– Мне пора вернуться к работе.

Птичка потянулась за повязкой, но вдруг испуганно вздрогнула. Она подняла повязку, чтобы я посмотрел. По всей длине тряпки бежали следы ее пальцев, серые на сером мазки угольной пыли.

– Простите. Я только хотела посмотреть.

– Не бери в голову.

Знаю я о своем уродстве или не знаю, шрамы все равно никуда не денутся, поэтому я заново повязал ленту, пнул промасленную тряпку в угол и встал.

– Если бы ты не спросила, даже не знаю, когда бы я сам ее снял.

Мне хотелось бы сказать, что последующий день был, по крайней мере, удовлетворительным. Однако он был отвратительным. Я сидел в Гробницах, стиснув зубы, и выводил:

Отчет полицейского Т. Уайлда, Округ 6, Район 1, звезда номер 107. По подозрению о незаконном захоронении, сообщенному некоей Птичкой Дейли, бывшей жиличкой борделя мадам Шелковой Марш, дом 34 по Грин-стрит, я сопроводил шефа Мэтселла и мистера Писта на угол 30-й улицы и Девятой авеню.

Я ненавидел лить чернила с того дня, когда мне пришлось писать о Айдане Рафферти. А две ночи спустя, проведя два паршивых дня в разговорах, похоже, с каждым жителем этого города, я написал:

Отчет полицейского Т. Уайлда, Округ 6, Район 1, звезда номер 107. Были опрошены различные торговцы и мастеровые (бакалейщик, торговец домашней птицей, закройщик, швея, торговец углем, торговец спиртным, кучер, горничная, разнорабочий), связанные с деятельностью заведения мадам Марш, но безрезультатно. Помимо основной деятельности заведения, не отмечено ничего подозрительного. Опросы малочисленных жителей поблизости от найденного захоронения сообщают только о непримечательном движении.

Опознание найденных тел сочтено невозможным. Опросы ирландских «медных звезд» и их окружения не показали каких-либо следов злонамеренных волнений. Учитывая важность дела и в отсутствие иных способов, после получения разрешения от шефа Мэтселла подробно обсудил дело с некоей мисс Мерси Андерхилл, занимающейся благотворительностью среди католиков. Узнав о массовом захоронении, мисс Андерхилл сообщила, что ей неизвестно о каких-либо розысках пропавших детей, но предложила в строжайшей тайне переговорить со своим отцом, преподобным Томасом Андерхилллом, и отцом Коннором Шихи, в надежде, что их независимая и обширная деятельность поможет отыскать какие-либо улики. После получения разрешения от шефа Мэтселла она привела план в действие. Однако никаких дополнительных сведений получить не удалось.

Должны ли мы предполагать, что эти дети были принесены в жертву незамеченными? Заслуживает ли такое предположение доверия? Возможно ли такое?

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не дописать:

И что мне теперь делать?

На следующее утро, двадцать шестого августа, я спустился вниз и уселся за чистый стол миссис Боэм. Она часто разносила хлеб, поэтому я не беспокоился. Теперь, когда мне была поручена конкретная задача расследовать массовое захоронение, я вставал в семь и допоздна опрашивал народ, вовсе не жаждущий отвечать на вопросы. Птичка, которая наконец-то стала спокойно спать, дрыхла как чемпион, борющийся за титул.