Желтый дом. Том 1 - Александр Зиновьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты прав, — сказал я. — Когда я кончал школу, уже был значительный разрыв между школьной программой и требованиями высших учебных заведений. Если бы я не занимался английским языком частным порядком с первого класса и не занимался во всякого рода кружках по истории, я бы не смог поступить в университет. Конечно, и связи отца сыграли роль: ему пообещали не снижать мне оценки, если я хорошо отвечу. Иначе говоря, я проходил как вроде бы имевший трудовой стаж. Теперь, после этого постановления, разрыв еще более усилится для подавляющего большинства школ и районов страны. И поступить в высшее учебное заведение детям рабочих, крестьян и мелких служащих будет еще труднее. Это ясно. А что поделаешь? Надо же кому-то в сфере материального производства трудиться.
— А разве я возражаю, — сказал Он. — Я лишь о том говорю, что наше общество тоже классовое, и это постановление о школе имеет классовую природу. Но далеко не пролетарскую, а антипролетарскую.
— И ты советуешь мне сказать об этом моим слушателям?
— Ни в коем случае. Если ты им это скажешь, они же на тебя и донесут. И раздолбают тебя. К тому же они сами без тебя все это отлично понимают.
— Так чего же они помалкивают?
— Процесс классовой кристаллизации общества еще не закончился. Многие еще надеются правдами и неправдами протолкнуть своих чад «вверх». Потому — холуйство, трусость, безразличие... Ты сам все это знаешь.
— Так что же все-таки ты советуешь?
— У тебя, кажется, вчера получка была? Надеюсь, кое-что...
— Только кое-что.
— Но кое-что уже есть нечто.
— К тому же я жду Ее.
— Оставь записку, что задержишься на час. На заседании, конечно.
— Ладно. Но если уж задержусь, то по крайней мере на два часа. Итак, как пели наши отцы:
Сто путей,
Сто дорог
Для тебя откры-ыыы-ы-ты!
О целях и идеалах
— Ты готовишься к вступлению в партию, — говорит Сталин. — А ты хотя бы держал в руках программу и устав партии?
— А как же! Я же зачеты и экзамены в университете сдавал. Кандидатские минимумы сдавал. Я же в политсеминаре повышенного типа занимаюсь. Окончил курсы молодого коммуниста. Мало?
— Да нет, вполне достаточно. Я хочу сказать, что цели партии тебе известны. И ради этих целей...
— Стоп! О каких целях ты толкуешь? Что считать целями партии? То, что она провозглашает в качестве демагогических лозунгов, или то, что она делает в силу исторически складывающихся обстоятельств? Соответствует ли делаемое лозунгам? Если так, отвечает ли реализация лозунгов на деле мечтам людей о лучшей жизни? Совпадают ли цели партии и партийных вождей? Совпадают ли цели лиц, вступающих в партию, с целями партийных чиновников и руководителей? Продолжать?
— Не надо. Нам с тобой будет трудно договориться. Ты — парень неглупый, образованный, без предрассудков, начитанный, культурный. У меня ничего подобного нет. Но у меня есть то, чего нет у тебя и у твоего поколения вообще и что органически было присуще моему поколению: ощущение исторического движения. Твои проблемки, возможно, имеют смысл, но лишь в науке, а не в идеологии и политике. Они нежизненны. Есть правила идеологической организации общества, кажущиеся абсурдными с точки зрения науки, но не менее реальные, чем законы науки. Например, реальность не может быть идеалом. Идеал — всегда нечто несуществующее. Более того, идеалом для больших масс людей вообще не может быть нечто определенное, ясное, очевидно достижимое. Только стремление к недостижимому возвышает людской поток до...
— Чушь все это. Схоластика.
— Нет, это не менее реально, чем еда, одежда, жилье. Люди ведь не просто жрут, спят, совокупляются... Они еще и играют. А играть без игрушек...
— Хорошенькие игрушки! Угробили шестьдесят миллионов! А сколько в войну зря погибло!
— Не надо преувеличивать. Многие из них заслужили...
— Довольно! Игры разные бывают! Молитва — игра. И любовь — игра. И костер — игра. И виселица. И пуля в затылок. Я не хочу играть в ваши игрушки. И вообще, мне опостылела ваша социалистическая демократия.
— Но других на этой земле, увы, нет.
Послание Ленина всем
Признаюсь, у вас творится ералаш.
В идеалах сомневаться начал аж.
Хотя к этому я ручку приложил,
Но ведь я до воплощенья не дожил.
И напомнить вам к тому ж не премину
Обстоятельства, смягчавшие вину.
Это ж истинная правда, а не слух:
Чтоб трудящие не сдохли с голодух,
Ведь не кто-нибудь другой, а это я
В виде нэпа передышку отстоял.
И покуда в силах был держать перо,
Обмозговывал вам планы ГОЭЛРО.
И советовал растяпам из ЦеКа
Скинуть Сталина, возможность есть пока.
Дружба, проверенная временем
— Как ты думаешь, — спрашиваю я, — что Там у Них творится? Переворотик?
— Ты профан в политике, — говорит Сталин. — О каких переворотах ты толкуешь? В нашей системе их вообще не бывает. Если одна банда маразматиков вытесняет другую, это заворот, а не переворот.
— Ты, кажется, продолжаешь делать вклады в диалектику. Теория заворотов — это недурно. Но и перевороты у нас бывают. Тебя-то самого все-таки скинули. Говорят, отравили.
— Кто говорит? И ты этим подонкам веришь?! Да они при одном звуке моего имени клали в штаны. А от мысли о заговоре их всех хватил бы удар. Нет, мой мальчик. Никаких заговоров у нас не бывает. Даже сговоров не бывает. Бывает, что снюхиваются. Но ненадолго. И на перевороты этого не хватает. У нас просто бывает стечение обстоятельств, которое потом каждый толкует на свой лад. Причем это стечение обстоятельств бывает таким гнусным, серым и безликим, что его даже описать мало-мальски документально точно невозможно. Я сдох своей собственной смертью. А эти «заговорщики» даже через несколько дней после моей смерти от моего смердящего трупа получали указания.
— Но ведь ты утратил контроль над своим же аппаратом власти и над страной!
— Ах, вот ты о чем! Так это совсем из другой оперы. Контроль над страной и аппаратом власти всегда явление условное и относительное. И всегда имеющее смысл лишь в определенных границах меры. Ты же философ. Гегеля небось читал. Так что знаешь, что такое мера. Так вот, избыток власти есть в такой же мере потеря власти, как и недостаток. Власть моя была настолько мощной, что превысила верхнюю границу меры и утратила смысл. Не аппарат вышел из-под контроля, а контроль превысил потенции аппарата. Понял?
— Смутно. Если я тебя правильно понял, и нынешний Генсек со своей бандой нарушили меру, и теперь следует ждать стечения обстоятельств, в котором сдохнет этот живой еще покойник, и над его вонючим трупом шакалы начнут снюхиваться?
— Именно так.
— А к чему это приведет?
— Ни к чему. Будет то же самое, только еще хуже.
— Тогда надо спасать жизнь нынешнего Генсека!
— Ни в коем случае! Если его оживят, будет еще хуже того хуже, которое будет после того, как он сдохнет.
— А ты не такой уж кретин, как можно подумать из чтения твоих сочинений.
— А ты думаешь, я сам их писал?! Ха-ха-ха! Я не такой уж кретин, чтобы писать свои идиотские сочинения самому. Дело не в этом!
— А в чем же?
— Скучно!
В творческом поиске
Когда я вернулся домой, в двери торчала записка. В ней было написано следующее: ты — типичная свинья, и больше мне не звони. Всему приходит конец, сказал я с полным философским спокойствием. Тем более, мне уже давно пора поменять простыни. Не ищите, в последнем выражении никакого глубокого смысла. И не смотрите на него как на метафору или изречение древних философов. Просто я меняю простыни вместе с любовницами, если такое наименование применимо к женщинам, с которыми нам приходится ночевать. Строгой причинной связи тут нет. Иногда я сначала прекращаю связь с женщиной и после этого меняю простыни. А застелив чистые простыни, я преисполняюсь сердечной тоской. И размышляю примерно так. Грешно ложиться одному в такую роскошную, пахнущую стиральным порошком «Астра» или «Лотос» кровать. Это не кровать, а храм любви. И в него надо привести прекрасную женщину. И я начинаю лихорадочно листать листки своей памяти. И, наткнувшись на первую подходящую кандидатуру, бегу в ближайший автомат. Иногда вид грязных простыней повергает меня в ужас, и я их меняю. А поменяв простыни и узрев, какой роскошный, ангельски чистый вид обрела моя кровать с поющими бабушкиными пружинами, я делаю железный вывод: в такую непорочную чистоту допускать мою прежнюю пота... прошу прощения, возлюбленную ни в коем случае нельзя. И опять-таки начинаю перебирать странички своей памяти. И... Короче говоря, тут есть какой-то закон, но вовсе не причинный, а в духе идей современной физики. Простыни мои выдерживают точно одну любовную связь, а любовная связь — точно одну смену простынь.