Желтый дом. Том 1 - Александр Зиновьев

— А те, кто воздвигали, — говорю я, — они же горели, верили, стремились?! Они же жизни не щадили!

— Вранье, — говорит Сталин. — Твой Петин, например, тоже «жизни не щадил». И теперь «не щадит». Вот взял на себя тяжкий труд руководства институтом, делегацию за границу возглавил.

— Суть дела тривиальна, — говорит Железный Феликс. — Они для своего времени жили как боги. Власть. Пайки. Награды. Выпивки. Бабы. Позы исторические.

— Эти подонки, — говорит Берия, — готовы были миллионы людей уложить в фундамент любой вшивой сараюшки. А о крупных делах и говорить не приходится.

— Так как же оценить ваше время? — говорю я.

— Никак, — говорит Сталин. — Оно было, и все. Оно прошло, и слава Богу.

— Но этого кошмара могло и не быть, — возражаю я.— Можно было того же самого достичь более мягкими средствами.

— Бессмысленный разговор, — говорит Сталин. — Раз это уже было, нелепо думать о том, как могло бы быть так, чтобы этого не было, и могло бы вообще быть так, чтобы обошлось без этого.

— А романтика, подъем, ликование, горение и прочие штучки — все это у вас есть в изобилии, — говорит Железный Феликс. — Открой любую газету, сам увидишь. «С чувством справедливой гордости... С небывалым подъемом... С огромным энтузиазмом...» Если я не ошибаюсь, в газетах было что-то и о твоем учреждении. И твои коллеги с небывалым подъемом, с огромным энтузиазмом и т.д. и т.п. встретили последнее постановление о... Не важно о чем. Так ведь? Был ты на этом собрании? Раньше было то же самое, только еще хуже.

— Так что, друг, не рыпайся, — говорит Берия, — а вливайся в общий строй, шагай со всеми в ногу, приветствуй, восторгайся, ликуй, рапортуй, бери обязательства, проявляй почин и инициативу! И ты получишь романтику и ликование, о которых тоскуешь. А нет — так все равно сомнем, стопчем. Ибо не становись на пути истории, не мешай народу к идеалу идти, не нарушай монолитность, не...

— Хватит, — говорит молчавший до сих пор Маркс, — он и сам не маленький. Как-никак, а посещает семинар повышенного типа. Вот ты мне скажи, читал ты мою книжонку?.. Не помню, как называется, кажется «Немецкая идеология» или «Святое семейство».

— Читал.

— Понял?

— Нет.

— Я тоже ни ... в ней не понял. Но там у меня была одна мысль...

— Это не по моей части. У меня от старого Маркса голова кругом идет, а ты мне еще молодого подсовываешь.

— Оставь человека в покое, — говорит Сталин. — Пусть прочитает мою работу «О диалектическом и историческом материализме». В ней весь марксизм содержится. Стоящий, конечно. А остальное — чушь для болтунов.

— Но ты же не сам ее писал, — говорю я. — Ходит слух, будто Петин...

— Твой Петин списки для арестов составлял и доносы писал. И людей нужных подбирал. А писали другие. Их нет. И никто о них никогда не узнает.

— Но они тоже сочиняли дребедень...

— Можешь не стесняться: говно. Но до чего ты наивен! В мире все таково. И Галактика, и электрон, и планеты, и человечество. Короче говоря, всё. Будь я на месте Ленина, я бы вместо понятия «материя» ввел понятие «говно». Говно первично, — каково звучит?! Но оно не только первично. Оно же и вторично. И все философские споры отпадают.

Коллектив и индивид

По коридору и по кабинетам с круглыми от ужаса глазами пронеслась Вирусик с сенсационной новостью: Шубин опять запил, сейчас он движется в направлении института, грозясь дать в глаз Ученому Секретарю и «отодрать» за «железной дверью» КГБ. Девочки из научного кабинета, опекающие Шубина и мечтающие выйти за него замуж, выставили посты на подходах к институту. Сука Тваржинская высунула из двери своего отдела крючковатый нос и подозрительно потянула воздух. Вирусик носилась и носилась туда и сюда, сообщая одну новость ужаснее другой. Шубин разбил витрину в аптеке на улице Горького! Шубин прокусил коленку милиционеру на Арбате! Через полчаса, несмотря на профилактические меры институтских девиц, Шубин возник (материализовался) на большой плошадке, сверкая глазами и зубами и рассыпая вокруг нецензурные выражения. Пятикратно разведенная девочка из реферативного сектора Михайлова—Орлова—Кузнецова—Богданова-Карапетян собрала среди опекунов Шубина по рублю и увела Шубина по черновой (как любит выражаться Барабанов) лестнице из института.

Феномен Шубина для меня загадка. Случись со мной нечто подобное — никакого движения в институте не будет. Даже Вирусик не сочтет это достаточно серьезным поводом для ее сплетенного турне по институту. В чем дело? Я тоже холост. У меня тоже отдельная комната. Я моложе и красивше (как выражается тот же Барабанов) Шубина. И не глупее. Правда, он — старший. Но кто знает, может быть, в его годы я буду профессором. И все-таки... Никакой загадки тут нет, говорит с грустью Он. В Шубине еще сохранилось мужское начало. Размах. Дерзость. Щедрость. И бабы (да и не только бабы) это чуют. И любят. И прощают ему многое такое, что не простят тебе. Ты — ломаный (если не гнилой) интеллигент, а Шубин — мужик. Ты обратил внимание, что у Шубина грязные и рваные носки? И думаешь, бабам это противно? Ничего подобного. Эта пятикратно разведенная девочка сейчас купит на собранные деньги бутылку вина, сыра и колбасы, а на свои гроши купит ему новые носки. Вот, брат, тебе психологический зигзаг! И вместе с тем Шубин — целиком и полностью в рамках коллектива. Он не противопоставляет себя ему. Скорее, он его потешает, поставляет материал для дозволенных эмоций и разговоров. Он — атрибут коллектива, а не исключение из него.

Восток и Запад

Все народы имеют недостатки. И даже евреи, у которых, как известно, никаких недостатков нет, а есть лишь выдающиеся достоинства, имеют недостатки. Так что уж говорить о нас, русских! Мы не просто имеем недостатки. Мы кроме них вообще ничего не имеем. Мы сплошь состоим из недостатков. Потому-то наши защитники и спасители (главным образом — евреи) ищут в нас достоинства. И среди них они в первую очередь (и, кстати сказать, в последнюю) называют нашу уникальную духовность. Вот уж чего не отнимешь У нас, у русских, говорят наши защитники, и чего нет на Западе, так это духовность!

— И они, разумеется, правы, — говорит Восточник.

— Примитивные народы, — говорит Западник, — всегда склонны свое духовное убожество рассматривать как духовное превосходство. К тому же духовность духовности — рознь.  Массовые репрессии в сталинские времена тоже были проявлением нашей духовности. Плохие условия жизни никогда не способствуют духовности. У нас за духовность принимается имитация таковой и компенсация за безделье, трусость, неспособность к риску, отсутствие свободы передвижения и активности. На самом деле уровень нормальной (а не фиктивной) духовности адекватен уровню быта в обществе. Я имею в виду не отдельного человека (бедный в богатом обществе может иногда иметь высокую духовность), а общество в целом.

— Хватит, — говорит Восточник. — Твои рассуждения ненаучны. Кроме того, ты сам противоречишь себе. Есть всеобщая формула личности: духовность плюс активность есть константа, равная единице. Если мы — бездельники, а западные люди — деловые, то...

— Ты прав, — говорю я. — Но учти: каждое общество имеет свои единицы измерения. Наша единица в десятки раз меньше западной, а твоя формула имеет силу лишь в рамках данного общества.

— Ну и что, — не смущается Восточник. — Пусть наша единица в десять раз меньше западной. Зато наше безделье в двадцать раз больше!

Сто дорог

Готовлюсь к занятию пропагандистского кружка, руководителем коего я являюсь. Тема занятия — постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О дальнейшем совершенствовании обучения, воспитания учащихся общеобразовательных школ и подготовки их к труду». Читаю безудержную газетную демагогию, и тоска меня берет неизъяснимая. Дошел до обращения ЦК ВЛКСМ к выпускникам школ, в котором сказано, что перед школьниками открыто сто дорог, что они могут выбирать любую, что сто дорог — лишь символ, что на самом деле этих дорог во много раз больше, что... Выругался вслух матом. Забросил газеты. Вытянулся на своей кровати с поющими бабушкиными пружинами. Уставился в серый от копоти потолок и стал ждать Его. И Он незамедлительно явился.

— Суть дела тривиально проста, — говорит Он. — В советском обществе происходит интенсивное расслоение населения на классы. Классы становятся все более устойчивыми. Принадлежность к ним становится наследственной. И все эти мероприятия по школе вносят в это дело весьма существенный вклад. Суть их с социальной точки зрения очевидна: дети рабочих и крестьян пусть будут рабочими и крестьянами. В постановлении говорится о «необходимости решительного поворота школы к улучшению подготовки молодежи к труду в сфере материального производства», «о готовности работать в сфере материального производства» и т. п. О какой молодежи идет речь? Ты думаешь, дети номенклатурных работников пойдут в сферу материального производства? Пойдут туда дети академиков, профессоров, директоров, писателей, народных артистов? Нет, брат. Они туда уже не идут. И не пойдут, какие бы меры ни предпринимались. Для детей привилегированных классов есть привилегированные учебные заведения, есть средства домашнего образования, есть связи и т. д. А для детей непривилегированных классов ничего подобного нет. Для них — другое. Для них — демагогия. Потомственный рабочий! Потомственный земледелец! Продолжение дела отцов! Каково? Они что-то помалкивают насчет потомственных академиков и генералов, не призывают быть потомственными министрами и директорами. Конечно, тут призывов не надо. Это делается само собой. Для детей же непривилегированных классов демагогия подкрепляется насилием. Вот тут пишут, что класс выпускников школы целиком пошел на завод. Интересно, какую обработку детишек и родителей провели для этого? И пошли ли на завод дети секретаря Областного комитета партии, председателя Городского совета? Вот тут пишут, что выпускники школы все остались в колхозе работать. Насчет этого-то я точно знаю, что им просто запретили выезжать на экзамены в институт. Как? Не дали нужные документы, и все. В постановлении демагогически говорится о поощрении стремления учащихся после окончания школы трудиться в сфере материального производства. Социологи в либеральные годы выяснили, что выпускники школ совсем не стремятся в сферу материального производства. Да это и без социологов даже младенцам ясно. Так что упомянутое «поощрение» повсюду на местах будет прочитано как насилие. Даже в наших газетах иногда проскальзывает, к чему ведут Уроки труда в школах и работа школьников на прикрепленных к школе предприятиях. Вот, читай! Эффект противоположный задуманному: отвращение к физическому труду. И ты думаешь, что постановление ЦК и Совета Министров исправит это положение? Наоборот, оно усилит его. Процесс классового структурирования нашего общества есть естественный процесс, и все меры властей способны лишь ускорить и усилить его так или иначе. Вот в чем суть дела!