Жестокие слова - Луиз Пенни

Она приняла предложенный ей кофе.

— Этот вопрос весьма деликатный, — сказал месье Шарпантье, когда его секретарь вышла и дверь закрылась. — Я не хочу, чтобы вы думали, будто Оливье Брюле — преступник. И у нас никогда не возникало сомнений в его честности.

— Но?..

— Он вполне устраивал нас в течение нескольких первых лет его работы. Боюсь, что прибыли для нас — главное, а он обеспечивал неплохие прибыли. Он был подвижный. Он нравился людям. В особенности клиентам. Многие люди в этой области большие болтуны, но Оливье был человеком искренним. Тихим, уважительным. Работать с ним было одно удовольствие.

— Но?.. — повторила Лакост с легкой улыбкой, которая, как ей хотелось думать, смягчала ее настойчивость.

Месье Шарпантье улыбнулся в ответ:

— Пропала часть денег компании. Два миллиона. — Он смотрел на нее в ожидании реакции, но она только слушала. — Было предпринято очень тщательное расследование. А тем временем деньги продолжали исчезать. В конечном счете мы пришли к выводу, что расхитителями могут быть двое. Один из них — Оливье. Я в это не поверил. Но после двух собеседований он сам в этом признался.

— А не прикрывал ли он другого человека?

— Вряд ли. Откровенно говоря, другой подозреваемый сотрудник, хотя и неглупый, был недостаточно умен, чтобы сделать это.

— Ну, для воровства-то как раз много ума не требуется. Я бы сказала, что воровством занимаются глупые люди.

Месье Шарпантье рассмеялся:

— Я с вами согласен. Но я неточно выразился. Эти деньги исчезли со счета компании — они не были украдены. Оливье показал нам, что сделал. Мы проследили его операции. Похоже, он вел наблюдение за какой-то финансовой деятельностью в Малайзии, увидел то, что показалось ему фантастической возможностью для инвестирования, и пришел с этой идеей к своему боссу, но тот не принял его предложение. И тогда Оливье провернул эту операцию по собственной инициативе, без разрешения. Все прошло по официальным каналам. Он все задокументировал, намереваясь вернуть деньги назад с прибылью. И он был прав. Эти три миллиона долларов превратились в двадцать.

Теперь Лакост прореагировала — не словесно, но выражение ее лица вызвало кивок Шарпантье.

— Именно. У парня было чутье на деньги. Где он сейчас?

— Вы его уволили? — спросила Лакост, игнорируя вопрос.

— Он сам ушел. Мы пытались понять, что нам с ним делать. Начальство никак не могло прийти к единому мнению. Его босс рвал и метал и хотел подвесить его вниз головой с крыши башни. Мы объяснили, что такими вещами не занимаемся. С некоторых пор.

Лакост рассмеялась:

— Кто-то из ваших людей хотел оставить его в банке?

— Он был прекрасным работником.

— То есть умел зарабатывать деньги. Вы убеждены, что он собирался их вернуть?

— Вы нащупали самую болезненную точку. Половина из нас ему верила, другая половина — нет. В конце концов Оливье уволился, поняв, что утратил наше доверие. Когда теряешь доверие, ну сами понимаете…

Так, подумала агент Лакост. Так-так.

А теперь Оливье жил в Трех Соснах. Но, как и все переезжающие, он забрал с собой себя.

Так-так.

Трое полицейских Квебекской полиции собрались у стола в оперативном штабе.

— Что мы имеем? — спросил Бовуар, снова стоя перед листом бумаги на стене.

Вместо ответов на вопросы, записанные им прежде, прибавились два новых вопроса:

Где он был убит?

Почему тело переместили?

Бовуар покачал головой. Похоже, следствие шло не в том направлении. Даже то немногое, что казалось вероятным в этом деле, например использование кочерги в качестве орудия преступления, на поверку обернулось пустышкой.

У них не было ничего.

— Вообще-то, мы уже знаем немало, — сказал Гамаш. — Нам известно, что этот человек не был убит в бистро.

— Это означает, что нам осталось проверить только весь остальной мир, — фыркнул Бовуар.

— Мы знаем про парафин и морилку. И мы знаем, что в деле каким-то образом замешан Оливье.

— Но мы даже не знаем, кто жертва.

Бовуар в разочаровании подчеркнул этот вопрос на прикнопленном к стене листе бумаги. Гамаш дал этим словам осесть, после чего сказал:

— Не знаем. Но будем знать. Рано или поздно мы узнаем все. Это головоломка, но мы ее разгадаем. Нам нужно проявить терпение. И настойчивость. Нам требуется больше информации о предыстории других возможных подозреваемых. Например, Парра.

— У меня есть информация, о которой вы спрашиваете, — сказал агент Морен, расправляя щуплые плечи. — Ханна и Рор Парра приехали сюда в середине восьмидесятых. Беженцы. Подали заявление на получение гражданства и получили его — они теперь канадцы.

— Все законно? — не без сожаления спросил Бовуар.

— Все законно. Один ребенок, Хэвок. Двадцати одного года. Семья активно участвует в жизни чешского сообщества. Спонсируют нескольких человек.

— Хорошо, — сказал Бовуар. — Есть что-нибудь интересное?

— Удалось узнать что-нибудь об их жизни до приезда сюда? — спросил Гамаш.

— Нет, сэр. Я звонил в Прагу, но их архивы тех лет далеко не полны.

— Ладно. — Бовуар вернул на место колпачок фломастера. — Что еще?

Агент Морен положил на стол бумажный пакет:

— Сегодня утром я зашел в местный магазин и купил вот это. — Он достал из пакета кирпичик парафинового воска. — Месье Беливо говорит, что в это время года тут все покупают парафин.

— Нам от этого мало толку, — сказал Бовуар, снова садясь на свое место.

— Да. Но вот от этого может быть толк. — Морен вытащил из пакета жестяную банку с надписью «Варатан». — В июле он продал две такие банки двум разным людям. Одну — Габри, а другую — Марку Жильберу.

— Правда? — Бовуар снял колпачок с фломастера.

Как и любой монреалец, агент Лакост знала про «Абита́» — странный, экзотический жилой комплекс, созданный к Экспо-67, большой Всемирной выставке. Этот комплекс считался авангардным тогда и оставался таким до сего дня. Располагалась эта дань творческой мысли и фантазии в Сите-дю-Авр на реке Святого Лаврентия. Тот, кто видел «Абита́» хотя бы раз, уже не мог его забыть. Архитектор построил не квадратный или прямоугольный дом — он сделал каждую комнату отдельным блоком, удлиненным кубом. Комплекс напоминал хаотическое нагромождение детских кубиков. Они соединялись друг с другом то нижней, то верхней, то боковыми гранями, отчего солнечный свет пронизывал комплекс насквозь, а отдельные комнаты купались в солнечных лучах. Из каждой комнаты открывался эффектный вид на величественную реку либо на великолепный город.

Лакост никогда не приходилось бывать в самом комплексе, но теперь она собиралась его посетить — там жил Жак Брюле, отец Оливье.

— Входите, — сказал он, открыв дверь и глядя на нее неулыбчивым взглядом. — Вы сказали, что хотите поговорить о моем сыне?

Месье Брюле ничуть не походил на сына. Густая копна темных волос, крепко сбитая фигура. За его спиной Лакост видела сияющий пол, камин и огромные окна, выходящие на реку. Квартира была дорогая и обставленная со вкусом.

— Может быть, мы присядем?

— Может быть, вы перейдете к делу?

Он стоял в дверях, не позволяя ей войти в его дом.

— Я вам уже говорила по телефону, что работаю в отделе по расследованию убийств. Мы расследуем убийство в Трех Соснах.

Месье Брюле посмотрел на нее пустыми глазами.

— Там живет ваш сын.

Он кивнул. Лакост продолжила:

— Там в бистро было найдено тело.

Она намеренно не сказала, в чьем бистро. Отец Оливье ждал, никак не выдавая своих чувств — тревоги ли, озабоченности ли.

— Это бистро принадлежит Оливье, — сказала наконец Лакост.

— И чего вы хотите от меня?

В деле об убийстве следователи нередко сталкивались с расколотыми семьями, но она никак не ожидала, что такой будет и семья Оливье.

— Я бы хотела узнать об Оливье — о его воспитании, его учебе, его интересах.

— Вы пришли не к тому родителю. Вам нужно бы поговорить с его матерью.

— Простите, но мне казалось, что она умерла.

— Она и в самом деле умерла.

— Вы сказали по телефону, что он поступил в «Нотр-Дам де Сион» — очень хорошая школа, насколько я знаю. Но там только шесть классов. А что было после?

— Кажется, он поступил в «Лойолу». Или в «Бребёф». Не помню.

— Pardon. Вы с его матерью разошлись?

— Нет, я бы никогда не развелся.

За все время их разговора именно в этот момент он проявил максимум эмоций. Предположение о разводе выбило его из колеи больше, чем известие о смерти, и определенно больше, чем об убийстве. Лакост ждала. Ждала. Наконец Жак Брюле заговорил:

— Я уезжал надолго. Делал карьеру.

Агент Лакост, которая охотилась на убийц, но все же знала, в какой школе учатся ее дети, понимала, что Жак Брюле предложил плохое объяснение.