Жестокие слова - Луиз Пенни

Они вернулись в гостиницу и увидели ожидающего их Бовуара. Как бы ожидающего. Он уснул в своем кресле. Рядом с ним стояла тарелка с крошками и стакан шоколадного молока. В камине еще теплились угольки.

— Разбудить его? — спросил Оливье. — У него такой мирный вид.

Голова Бовуара была чуть повернута набок, из уголка рта сочилась ниточка слюны. Дышал он глубоко и ровно. На его груди лежал маленький плюшевый лев, которого Габри выиграл для Оливье на ярмарке, рука Бовуара покоилась на игрушке.

— Как маленький ребенок-полицейский, — сказал Габри.

— Да, кстати, Рут просила меня передать ему это. — Оливье протянул Гамашу клочок бумаги.

Тот взял его, но отклонил их предложение о помощи, после чего эти двое устало поплелись вверх по лестнице. Было девять часов.

— Жан Ги, — прошептал Гамаш. — Просыпайся.

Он наклонился и тронул своего подчиненного за плечо. Бовуар вздрогнул и, храпанув, проснулся. Лев соскользнул с его груди на пол.

— А? Что?

— Пора ложиться спать.

Бовуар выпрямился в кресле.

— Ну и как оно прошло?

— Никто не умер.

— Для Трех Сосен это достижение.

— Оливье сказал, что Рут просила передать тебе это. — Гамаш вручил ему клочок бумаги.

Бовуар протер глаза, развернул бумагу и прочел. Тряхнул головой и протянул ее своему шефу.

Может, во всем этом есть что-то,ускользающее от меня.

— Что это означает? Это угроза?

Гамаш нахмурился:

— Понятия не имею. С какой стати ей писать тебе?

— Ревнуете? Может, у нее просто съехала крыша. — Но они оба знали, что «может» здесь сильно смягчает ситуацию. — Кстати, если уж мы говорим о съехавших крышах. Звонила ваша дочь.

— Анни? — Гамаш вдруг разволновался и машинально вытащил мобильник, зная, что здесь, в деревне, спрятанной в долине, сигнала нет.

— Все в порядке. Она хотела поговорить с вами о каких-то неурядицах на работе. Ничего существенного. Просто она собирается уволиться.

— Черт, вероятно, об этом она хотела поговорить вчера, когда нас сюда вызвали.

— Можете не волноваться. Я решил проблему.

— Не думаю, что решением проблемы может считаться твой совет ей упасть и откинуть копыта.

Бовуар рассмеялся и поднял с пола плюшевого льва.

— Определенно в вашей семье она совсем не случайно прозвана львицей. Свирепая.

— Ее называют львицей, потому что она любящая и страстная.

— И людоедка.

— Все те качества, которые ты ненавидишь в ней и которыми восхищаешься в мужчинах, — сказал Гамаш. — Она умная. Она отстаивает то, во что верит. Она откровенная, и ее трудно запугать. Ты зачем все время ее подначиваешь? Каждый раз, когда ты приходишь к нам за стол, это заканчивается скандалом. Даже я стал от этого уставать.

— Хорошо, я попытаюсь себя контролировать. Но она меня ужасно злит.

— А ты — ее. У вас много общего. Так что там у нее за проблема на работе? — Гамаш сел рядом с Жаном Ги.

— Дело, которое она хотела получить, передали другому юристу, кому-то моложе. Я немного поговорил с ней. Я почти уверен, что на работе она в конечном счете никого не убьет.

— Вот и умница.

— И она решила остаться. Я ей сказал, что она будет жалеть о поспешных решениях.

— Так и сказал? — с улыбкой спросил Гамаш.

Услышать такие слова от человека с горячей головой!

— Ну хоть кто-то должен давать ей хорошие советы, — рассмеялся Бовуар. — Вы же знаете, что родители у нее просто сумасшедшие.

— Да, я слышал об этом. Спасибо.

Это был хороший совет. И Бовуар это знал. У него был довольный вид. Гамаш посмотрел на часы. Половина десятого. Он взял трубку гостиничного телефона.

Гамаш говорил с дочерью, а Бовуар рассеянно поглаживал плюшевого льва.

Может, во всем этом есть что-тоускользающее от меня.

Этот страх вечно не давал покоя детективам, расследующим дело об убийстве, — пропустить что-то ускользающее от них. Старший инспектор Гамаш подобрал блестящих сотрудников. В общей сложности около двух сотен. Все они были отобраны вручную и расследовали преступления по всей провинции.

Но Бовуар знал, что команда, которая приехала в Три Сосны, лучшая из всех.

Он был ищейкой. Всегда впереди, во главе.

Агент Лакост была охотником. Решительная, методичная.

А старший инспектор Гамаш? Арман Гамаш был их первопроходцем. Он ходил туда, куда отказывались или не могли ходить другие. Или слишком боялись. В самые дебри. Гамаш находил бездны, пещеры и животных, которые в них скрывались.

Бовуар давно уже решил, что Гамаш делает это, потому что ничего не боится. Но со временем он понял, что и у старшего инспектора есть немало страхов. В этом была его сила. Он распознавал страх в других людях. Страх, как ничто другое, был движителем руки с ножом, кулака. Удара по голове.

А юный агент Морен? Что он привнес в команду? Бовуар должен был признать, что начал питать теплые чувства к парню. Но при этом Бовуар не закрывал глаза на его неопытность. До настоящего момента ищейка Бовуар со всей очевидностью чуял в этом деле страх.

И исходил страх от Морена.

Бовуар оставил шефа в гостиной разговаривать с дочерью, а сам пошел наверх по лестнице. Он мурлыкал себе под нос старую мелодию «Weavers», надеясь, что Гамаш не видит, как он сжимает в руке плюшевого льва.

Когда на следующее утро месье Беливо прибыл открывать свой гастроном, его уже ждали. Со скамьи на веранде поднялся агент Морен и представился пожилому бакалейщику.

— Чем могу вам помочь? — спросил месье Беливо, открывая дверь.

В Трех Соснах у людей редко возникала такая насущная потребность в его продуктах, что они приходили еще до открытия магазина. Правда, этот молодой человек не был местным.

— У вас нет парафина?

На строгом лице месье Беливо появилась улыбка.

— У меня есть все.

Пол Морен никогда прежде не был в этом магазине и потому, войдя, огляделся. На полках темного дерева аккуратно стояли жестяные банки. Пакеты с собачьей едой и птичьим кормом расположились у прилавка. Наверху полок лежали старые коробки с настольными играми. Шахматы, лила,[48] монополия. Ровными рядами стояли раскраски и головоломки. У одной стены находились стеллажи с бакалейными товарами, у другой — краски, ботинки, кормушки для птиц.

— Вон там, у стеклянных банок. Вы собираетесь делать маринад? — захихикал месье Беливо.

— И много вы продаете? — спросил Морен.

— В это время года? Достаточно, чтобы держать его на складе.

— А это? — Морен взял в руки жестянку. — Много таких продаете?

— Не очень. Но большинство за такими покупками ездят в «Канадиан тайр» в Кауансвилле. И в магазины стройтоваров ездят. Но какое-то количество я держу на всякий случай.

— А когда вы в последний раз это продавали? — спросил молодой агент, расплачиваясь с хозяином.

Он не ждал ответа, но чувствовал, что спросить должен.

— В июле.

— Правда? — Морен подозревал, что ему следует поработать над своим лицом следователя. — Как же это вы запомнили?

— Это моя работа. Нужно знать привычки людей. А когда покупают что-то необычное, вроде этого, — он поднял жестяную банку, прежде чем положить ее в бумажный пакет, — я беру на заметку. Вообще-то, покупают это двое. Типичная ситуация на рынке.

Агент Поль Морен вышел из магазина месье Беливо с покупками и целым набором неожиданной информации.

Агент Изабель Лакост начала день с более простого разговора. Она нажала кнопку, двери лифта закрылись и подняли ее на самый верх башни банка «Лорентьенн» в Монреале. В ожидании она поглядывала с одной стороны на гавань, а с другой — на гору Мон-Руаяль с ее огромным крестом. В центре города сгрудились великолепные стеклянные здания, отражающие солнце, отражающие устремления и достижения этого великолепного французского города.

Изабель Лакост всегда удивлялась той гордости, которую она испытывала, глядя на центр Монреаля. Архитекторы сумели сделать его как впечатляющим, так и очаровательным. Монреальцы никогда не забывали о своем прошлом. Квебекцы в той или иной мере были такими же.

— Je vous en prie,[49] — улыбнулась секретарша и показала на открытую дверь.

— Merci.

Агент Лакост прошла в великолепный кабинет, где у стола стоял стройный, атлетического сложения мужчина средних лет. Он шагнул вперед, протянул руку и представился: Ив Шарпантье.

— У меня есть кое-какая информация по вашему запросу, — сказал он на хорошем французском.

Лакост было приятно, когда она могла говорить с топ-менеджерами на ее родном языке. Ее поколение могло это делать. Но она слышала разговоры своих родителей и бабушек-дедушек и достаточно знала недавнюю историю, чтобы понимать, что тридцатью годами ранее она в такой ситуации говорила бы с одноязычным англосаксом. Английский она знала как свой родной, но дело было не в этом.